— Однако, — заметил Другич, — ограничения, которые вы перечислили, устанавливаются человеком — оператором, как в случае с уборщиком коридоров, или владельцем, если робот принадлежит частному лицу. Изначально у робота нет никаких ограничений.
— Точнее сказать, он ограничен во всем, — возразил Гроссман, — поэтому я бы прежде всего проверил, какие команды получали роботы и от кого. Иными словами, я бы проверил их хозяев. Полиция этим занимается?
— Лишь постольку, поскольку роботам стерли память. Проверяют всех, кто мог это сделать. Правда, пока не ясно КАК это было сделано. Ясно только, что вмешательство произошло на самом низком уровне нейрокодирования — на уровне подсознания, сказал бы я, если бы речь шла о человеке. Напрашивается вывод, что либо роботов амнезировал высококлассный специалист — своего рода гипнотизер в мире роботов, либо они уже родились с этой командой.
— Простите, с какой командой? — оживился Чандлер. — С командой «убить»?
— Нет, Гарри, — немного небрежно успокоил его Гроссман, — с командой забыть то или иное событие. Впрочем, это одинаково невероятно. Если уж говорить о том, чем забито «подсознание» робота, то скорее вы найдете там команду «помнить всё».
— Существование «гипнотизера» вам кажется более вероятным? — поинтересовался Другич.
— Поменяйте гипнотизера на ведущего специалиста отдела нейросетей, и вопрос снимется сам собой.
Случайно или нет, но Гроссман назвал должность Рашель Мосс в «Роботроникс-Фаон». «Успели навести справки», — решил Другич. Вместе с тем, он знал, что двадцать третьего декабря в радиусе пятидесяти километров от «Дориды» не было ни одного ведущего специалиста-кибернетика. Полиция на сей счет обшарила все гостиницы и транспортные центры. «Либо пропустила, либо… Нет, — отбросил оба варианта Другич, — покупатель в ювелирной лавке рассматривал витрину, которая как раз напротив входа в кафе; он точно видел, что после Кирилла никто в кафе не входил».
Он пересказал Гроссману показания свидетеля.
— Роботом можно управлять дистанционно, — возразил тот.
— Ага, по телефону, — хмуро усмехнулся Другич, — это все равно, что произнести команду ему на ухо. Как громко надо крикнуть, чтобы робот не просто оглох, но еще и потерял память, причем, выборочно?
— О котором из двух роботов вы говорите? — не реагируя на выпад, уточнил Гроссман.
— Прежде всего, о Крабе с Фаона. Это робот, предназначенный для домашних работ. Ни одним типом связи, кроме обычной телефонной, он оборудован не был. Ленивец из «Дориды» откликался на интерком, но это несущественное добавление.
— Господа, — внушительно произнес президент, — нет смысла спорить о деталях, пока мы не исследовали роботов. Надо решить, как мы будем взаимодействовать. Вы, господин Другич, сказали, что у вас есть доступ к роботу, находящемуся в Браске. С него и начнем. Тим, — обратился он к Гроссману, — когда ты готов вылететь?
Кибернетик полез за ответом в комлог.
— Послезавтра во второй половине дня, — ответил он, пролистав столько страниц, что Другичу начало казаться, что раньше марта Гроссман не освободится.
— Отлично. Вы, господин Другич…
— Встречу его в Браске.
— Прекрасно. Значит, мы договорились.
— Безусловно. — Другич щелкнул каблуками и пошел дарить девице за стойкой прощальный подарок — что-то для ухода за ногтями.
10
Четвертого и пятого января мы получили два подробных отчета о пребывании доктора Гроссмана в Браске, но о них — чуть позже. Сначала я расскажу, чем мы занимались последние десять дней.
Во-первых, два дня мы отдыхали — каждый по-своему, ничего особенного, упоминаю о них лишь для того, чтобы вычесть два из десяти и получить восемь более-менее рабочих дней.
Во-вторых, Изида. За ней мы установили наблюдение. Большую часть времени она проводила в «Дум-клубе», дума принимала только Оливера Брайта. Уверен, она бы приняла и меня, но Шеф запретил «выходить на контакт». Особое внимание мы уделили ее личной жизни — как в браке, так и после него. Знакомцы Борисовых уверяют, что те жили душа в душу, и это несмотря на огромную разницу в возрасте и абсолютную несхожесть интересов. Портрет ЧГ никто не опознал — среди знакомцев не оказалось ни одного поклонника Эль Греко. По словам сотрудников, Борисов был кибернетиком от бога, всю жизнь он конструировал роботов. Он основал собственное конструкторское бюро, ставшее впоследствии заводом по производству бытовых роботов. Потом, в эпоху глобализации, он продал половину своих акций земному «Роботрониксу», и роботы стали выходить под их маркой, завод же переименовали в «Роботроникс-Фаон». Конструкторское бюро осталось частью предприятия, Борисов лично возглавлял его до самой смерти. «Дум-клуб» был вторым его увлечением. Он конструировал для него роботов. Мои товарищи по оружию являлись не лучшими их представителями, но таковых было большинство. Богатая публика не любит, когда роботы ее в чем-то превосходят — известно ведь, что тупость механических слуг является одной из дежурных тем в аристократических салонах. Интересно, что Оливер Брайт был хорошо знаком с Борисовым, и именно Борисов познакомил актера с Изидой. Об отношениях между Изидой и Брайтом еще можно как-то догадываться, но что сблизило актера с кибернетиком — полностью покрыто мраком.
Умер Борисов 26-ого апреля прошлого года. Говорят, что все к этому шло. Двадцать лет он жил с искусственным сердцем. Где-то в декабре позапрошлого года, то есть, за пять месяцев до смерти, выяснилось, что оно выработало свой ресурс раньше времени. Борисову требовалась пересадка нового сердца. Рутинная по нынешним временам операция была в случае Борисова крайне рискованной, вероятность успеха не оценивалась выше пятидесяти процентов. Борисов откладывал операцию до тех пор, пока искусственное сердце не остановилось. Это случилось, когда он работал в своем домашнем кабинете. Его вовремя нашли, перевезли в госпиталь и сразу же прооперировали. В первые часы после операции всем казалось, что монетка легла той стороной, на которою ставил Борисов. К нему допустили Изиду, и несколько минут они разговаривали наедине. Внезапно, во время беседы, он потерял сознание. Его снова положили на операционный стол. Через два часа он умер. Разрыв аорты, изношенной вековым стажем.
К чему все эти подробности? Налицо классический треугольник: старый муж, относительно молодая жена и богатое наследство. Нельзя было не проверить, не помогла ли Изида ему умереть. Кстати, Яна ставила на невиновность и выиграла: у меня — десятку, у Ларсона — двадцать, сколько у Шефа — не знаю.
В-третьих (если кто-то до сих пор интересуется счетом), чета Петерсонов, владельцев Краба. Они добиваются, чтобы полиция вернула им робота. Под тем предлогом, что мы способны им посодействовать, я встретился с Петерсонами у них дома, прозванного остроумной Яной «Краб-хаусом». Дородная госпожа Петерсон оттеснила мужа на задний план, оставив передний для себя, меня и беспородного кобеля по кличке Фаг, который подавал голос всякий раз, когда произносилось имя робота.
— Краб (гав!) всегда был послушным роботом, — говорила Петерсон со слезой в голосе. — Что они там с ним сделают!
— Тюрьма его испортит, — поддакнул я. — Как же вы не уследили?
— Вы считаете, его конфискуют? — поняла она по-своему.
— Мы этого не допустим. Скажите, а с вашими друзьями он ладил?
— Конечно. Они даже завидовали нам: говорили, какой трудолюбивый и понятливый у вас робот, вот бы нашему у него поучиться. Но я всегда была против того, чтобы роботы общались между собой.
— Опасались дурного влияния?
— Ирония, молодой человек, здесь неуместна. У Гладстонов… помнишь Гладстонов? — обратилась она к мужу, но не успел он кивнуть, как она снова повернулась ко мне: — Когда они приобрели второго робота, у первого началась депрессия, он стал каким-то рассеянным и зачастую не понимал, чего от него хотят. Механик сказал, что это… — она нахмурилась, припоминая диагноз, — …волновой резонанс, какой-то. Мол, второй робот наводит на первого какие-то магнитные колебания, и колебания вызывают помехи. Короче говоря, они сдали второго робота обратно в магазин. Там долго отказывались его принимать, Гладстоны даже хотели подавать в суд, писали жалобы в общество по защите прав потребителей, но, в конце концов, все кончилось компромиссом: в том же магазине они поменяли робота на два телевизора, холодильник и компьютер, которые потом продали по объявлению. Потеряли, конечно, в деньгах, но подержанного робота ни за что не продашь, это вам не флаер! Я бы, например, никогда бы не купила чужого робота, кто его знает, чему его научили предыдущие хозяева. Вот у Картеров…
— Хорошо-хорошо, — я готов был дослушать историю Картеров в другой раз, — я понял, что Краб, когда вы его купили, был абсолютно новым.
— Ну, разумеется, новым! — она недовольно передернула плечами. — Это-то меня и возмутило!
— Что возмутило? — растерялся я.
— Что он вдруг испортился.
— Все роботы рано или поздно портятся — либо выявляется заводская недоработка, либо из-за неправильного обращения. А когда вы его приобрели?
— В мае месяце. Впрочем, — она снова погрустнела, — теперь-то я понимаю, что была к нему чересчур требовательна. Нельзя было сдавать его в мастерскую из-за таких пустяков. Теперь я могу лишиться его навсегда.
Промокнув слезу, госпожа Петерсон спросила:
— Вы верите, что его вернут?
— Безусловно, вернут. Не он же, в конце концов, убил этого Мосса…
Реакция была нулевой. Я продолжил:
— Полиция выясняет, как образовался провал в видеопамяти, почему робот не запомнил то, что должен был запомнить.
— И слава богу, что не запомнил! Роботам нельзя смотреть на насилие. Когда муж смотрит какой-нибудь боевик, я всегда отсылаю Краба в другую комнату. Как он будет относиться к нам с уважением, если увидит, что люди вытворяют друг с другом? Я бы вообще запретила показывать боевики по телевидению.
У них нет детей, — допер, наконец, я.
— А раньше у него никогда не было провалов в памяти? Вы не из-за них решили отдать его в ремонт?
— Нет, никогда.
— Что же произошло?
— Ой, — махнула она в сердцах, — да такая ерунда, что уже и не помню толком…
Господин Петерсон кротко напомнил:
— Ты велела ему заполнить налоговую декларацию.
— Чтоб я без тебя делала! — язвительно воскликнула она. — Кто сказал, что он это умеет? Не ты ли?
Муж стушевался. Я отвлек ее на себя:
— За кого он заполнял декларацию?
— Как за кого? За нас, конечно! Не за себя же. Мой муж — бухгалтер. Как-то раз ему вздумалось обучить Краба своим бухгалтерским премудростям. До Нового года нам нужно было заплатить налог на имущество, а я вспомнила об этом только перед самым отъездом в отпуск. Было столько дел! Муж сдавал годовой отчет, я собирала вещи в дорогу. Вот я и решила, что раз Краба научили платить налоги, пусть он и заполнит декларацию, а мы потом проверим итог. Конечно, он ничего не заполнил. Когда я вернулась домой от косметолога, Краб пребывал в полнейшем ступоре. Я его окликаю, он не отвечает. Вечером нам вылетать, а с ним вот какая беда. Нельзя же было оставлять его одного! Ну, мы и решили на время отпуска пристроить его в мастерскую. Там и уход, и профилактика, и круглый день под присмотром. Ах, как я теперь об этом жалею!
— Я был против, — вставил супруг.
— Задним умом все хороши, — припечатала его госпожа Петерсон, мягко говоря, вне контекста. — Скажи лучше, отчего он впал в ступор? Объясни человеку, а то он подумает, что это я во всем виновата.
— Краб не знал, будем ли мы использовать налоговые льготы.
— А почему он этого не знал? — наступала госпожа Петерсон.
— Потому что мы с тобой это не обсуждали. Прежде чем давать Крабу соответствующее указание, я хотел посоветоваться с тобой.
— Разве не логично было бы воспользоваться льготой? — спросил я. — Зачем это обсуждать?
— Одно название, «льгота»! Уменьшаешь один налог, зато тут же увеличиваешь другой. Может оказаться, что, воспользовавшись льготой, вы заплатите больше денег, чем без нее.
— Почему Краб не спросил у вас, как ему поступить?
Петерсон взглянул на супругу, — мол, вопрос не к нему. Госпожа Петерсон созналась:
— Когда я была у косметолога, я отключила комлог. Краб не мог мне позвонить. Да он бы и не позвонил — я же сказала, что наш бедный робот просто оцепенел при виде всей этой налоговой казуистики. Так что я тут не при чем. Не надо было говорить, что он все умеет, — и она злобно поглядела на мужа.
Присутствовать при семейном скандале не входило в мои планы. Я поблагодарил Петерсонов за чрезвычайно ценную информацию и попросил, если это возможно, переслать нам ту злополучную налоговую декларацию. Половина взрослого населения Фаона раз в год впадает в ступор. Первая декларация, поставившая в тупик робота, не должна была пропасть для истории.
Ленивца из «Дориды» доверили осматривать молодому мастеру из сервисного центра, где ремонтировали роботов всех моделей. Откликнувшись на просьбу Другича, местный инспектор разрешил Гроссману поучаствовать в консилиуме. Другич хвастается, что их мастер в два счета сбил спесь с кибернетика. Он записал дискуссию между ними от начала до конца и прислал запись Ларсону. Я попросил эксперта перевести кибер-слэнг на человеческий язык.
— Переведу в той мере, в какой я сам это понимаю, — приступая к разъяснениям, предупредил Ларсон. — Начнем с азов. Мозг робота состоит из нейросимулятора и памяти. Нейросимулятор — это искусственная нейронная сеть, процессор, по своему устройству сходный с человеческим мозгом. Благодаря нейросимулятору, робот способен к обучению и самообучению, вплоть до полной имитации человеческого сознания. В тоже время, робота можно программировать, как мы программируем обычный компьютер. В этом случае формирование или, как говорят, настройка нейросети происходит практически мгновенно. С человеческим мозгом ничего подобного сделать нельзя, и это, я полагаю, только к лучшему. У робота, только что сошедшего с конвейера, нейросимулятор уже обладает определенной настройкой, — так называемой настройкой низкого уровня, которая ответственна за способность к дальнейшему обучению. Настройка низкого уровня в чем-то напоминает операционную систему компьютера, но есть одно существенное отличие: эта настройка дана роботу на всю жизнь, она не может меняться или перепрограммироваться. Поэтому в большей степени напрашивается аналогия с мозгом человека, с его вложенной способностью обучаться, например, языку. Таким образом, любой робот обладает навыками двух типов — теми, которые он получил вместе с нейросимулятором и теми, которые появились у него в процессе обучения или программирования. Гроссман и мастер из сервисного центра сошлись на том, что команда уничтожить определенный участок памяти Ленивца относится к первому типу. Соответствующая программа существовала до того, как нейросимулятор вмонтировали роботу. Любопытно, что первым это заметил робототехник. Гроссман ему возражал, но парень оказался с головой — не то что полицейские эксперты, которые не смогли прийти к такому же выводу, хотя и находились в полушаге от него.
— Что же им помешало?
— Нейросеть обоих роботов оказалась в значительной степени разрушенной, — как если бы человека лишили половины головного мозга, или даже больше чем половины, — сколько именно, сказать не берусь. Из-за этих разрушений никому не удалось найти программу, ответственную за уничтожение памяти, о ее происхождении робототехник догадался по косвенным признакам. Видимо, это была очень изощренная вирусная программа. Она преодолела защитный барьер, установленный командой «хранить память».
— А следы команды «убить» они не нашли?
— Нет. Вполне вероятно, что эта команда имеет то же происхождение, что и команда «стереть». Ясно, что выполнение одной явилось следствием выполнения другой.
— И у Краба, насколько я понял, те же проблемы…
— Да. Случай с ним полностью аналогичен. Низкоуровневые вирусные программы в нейросимуляторе. Не мешало бы теперь понять, откуда в бытовых роботах появился такой странный нейросимулятор…
На следующий день после консилиума Другич и Гроссман отправились в «Дориду», чтобы поговорить с ее хозяином, господином Петито. Они застали его в крайне благочестивом настроении. Петито славил Господа за то, что убийство произошло в межсезонье, и просил его сделать следующий шаг, а именно: не допустить, чтобы слухи об убийстве дожили до следующего сезона. Собравшись с духом, Петито поставил перед Всевышним еще более сложную задачу: сделать так, чтобы через год-полтора люди снова вспомнили о трагедии, но уже как о неком легендарном событии, которое привлечет в его кафе падких на трагические легенды туристов. Петито посоветовался с Другичем, как бы почетче сформулировать эту просьбу, дабы наверху не возникло недопонимания. Пока они советовались, Гроссман осматривал место преступления. Наконец, земляки отбили-таки телеграмму и перевели разговор на Ленивца. Гроссман навострил уши.