Когда любишь, у твоего мира снов просто сносит крышу, и кошмарами становятся не мистические ночные волколаки, а сны, похожие на жизнь.
Я много слышал таких рассказов от своих друзей, а сейчас испытываю на себе.
Вот примерные сюжеты(в скобочках сны, которые мне рассказывали или я сам видел):
— несчастье с любимым человеком(попал под машину, врачи сказали, что не будет ходить, инвалидная коляска и всеобщий тихий ужас; известие о смерти/неизлечимой болезни и т. п.)
— измена(нелепейшие вещи иногда: любимый человек уходит с твоей матерью(девушка — с твоим отцом), а ты бежишь прыгать с балкона; уходит с твоей копией, но не с тобой, а ты кричишь в след и плачешь от ужаса; смеется и говорит: я не люблю тебя; стреляет тебе с спину)
— разлука(сюжет, часто мелькавший в снах Джулай: война, которая разбрасывает по миру всех, кто ей дорог, смерть, раны, неспособность помочь; непонятная разлука, когда оба уезжают в разные стороны)
— мистика(как у меня: когда какой-то Невидимый Страж волен меня казнить и миловать и заставлять сомневаться)
К чему эти сны? Одни — зеркало наших страхов, забитых в подсознание; они просачиваются через ослабевающий надзор по ночам. Другие проверяют: а вот бросил(а) бы ты любимую(любимого), если б он стал калекой, если б ходить не смог? Третьи устраивают еще более страшные испытания. Сны о разлуке заставляют встрепенуться от Сна Мира и ценить, что у тебя есть он(она), пока реальная разлука не заставит это понять — тогда будет слишком уж поздно…
236.
Не я тот гений, кто поймет, что такое сны. Я просто принимаю Тайну такой, какая она есть…
237. 3 июля 2003 г
—Все самое прекрасное в мире
Жил-был один веселый хиппи, которого друзья ласково звали Волчонком. Ну, если представить, то не такой он был волчонок, который кусается и из которого потом вырастет матерый волчище, а совсем другой — мягкий и пушистый, как игрушечный, — только не игрушечный, а живой, но сказочный…
Он здорово играл на гитаре. Просто играл — без нот, без выученных мелодий. Он сидел где-нибудь на траве или на скамеечке, поджав под себя ноги; он закрывал глаза и играл каждый раз новую неповторимую музыку… слушал свое сердце и играл.
А ветер играл его длинными волосами, и толпа самых разных людей собиралась вокруг. Друзья его, хиппи; семья Панков: папа-панк, мама-панк и сынишка трех лет — тоже панк; пара сереньких обывателей; стайка тинейджеров поколения дискотек; молоденькая учительница и старенький профессор, оба в одинаковых очках-биноклях; пенсионерка с авоськой; охранник, покинувший пост; компания студентов, позабывшая, что собралась отмечать кончину сессии…
Все молчали и слушали. И всем хотелось плакать, когда очередная мелодия уносилась в никуда — никем не записанная, не запомненная; которую больше никто и никогда не услышит…
И люди спрашивали об этом, и Волчонок отвечал:
— Все самое прекрасное в мире свободно, поэтому его невозможно поймать и повторить. Все самое прекрасное в мире мимолетно, поэтому надо просто слушать, видеть и чувствовать и не тратить время на сожаление. Надо радоваться, что оно было, а не горевать, что ушло… И самое главное: все самое прекрасное в мире не проходит бесследно для тех, кто его почувствовал. Вы уже не те, что раньше. Вы другие, потому что моя музыка вас тронула и задела за душу…
А один паренек принес втихаря диктофон и записал одну мелодию. Он прибежал домой обрадованный, перекачал записанное на компьютер, убрал шумы, усилил звук и включил…
И был разочарован, как разочарован ребенок, держащий в руках мертвую зверушку…
Мелодия была мертвой, она уже не цепляла за душу, не заставляла забыть обо всем, да и вообще показалась простой и незатейливой.
Паренек слушал, попутно критически оценивая ее с высоты своего музыкального образования и находил кучу недостатков…
Потом вдруг опомнился, остановил мелодию и стер…
Наверное, дело было в Волчонке и в шелесте листьев и пении птиц в парке, и в удивительном молчании и внимании таких разных людей, и в моменте Вечности, когда мелодия рождалась и уходила в никуда…
…Все самое прекрасное в мире нельзя поймать…
(3 июля 2003 г)
238. —Полмира
Над холмами выгнула спину тройная радуга.
После дождя все было свежее — и холмы, и деревья, и даже озеро заблестело как-то по-новому.
А из-под разлапистой елки выбрались четверо мокрых ребятишек. Один, сразу видно, человек, другой — не ручаюсь, но, скорее всего, гном, а девчонки — вообще не поймешь кто. Но очень похожи на дриад.
Молчаливые, серьезные такие ребятишки. Идут напрямик через мокрые холмы, будто точно знают, куда.
Полмира за их плечами, не веришь?..
Когда они плыли на корабле, дул попутный ветер, а шторм и приблизиться не решался. Изумленный капитан не взял с них денег.
Когда они пересекали пустыню, прибившись к торговому каравану, по пути один за другим возникали оазисы, и никакие бандиты не решались напасть.
Когда они шли через лес вместе с несколькими торговцами, их не тревожили ни звери, ни нечисть, а разбойники и вовсе пригласили на огонек и накормили жареной олениной.
Сейчас, когда они идут среди перистого ковыля, по бесконечным холмам, легендам о них уже 50 лет… И они такие, как были. Молчаливые ребятишки в пути…
Первый мальчишка — человек. Люди в юности хрупкие и нескладные.
Второй — гном. Эти крепкие в том же возрасте, и уже не вырастут.
А девчонки — не поймешь кто. Но очень похожи на дриад… только дриады не покидают своих деревьев…
Они идут через чужие линии жизни и оставляют о себе добрую память. Им осталось еще полмира, прежде чем уйти по радуге в небеса.
(3 июля 2003 г)
239. 6 июля 2003 г —Мильдегард
Жила-была девушка с мужским именем — Мильдегард. Просто, когда она родилась, с небес спустился Творец — бог поэтов, сказителей и бардов — и сказал: ей суждены мужское имя, тяжелая жизнь и великая судьба.
И никто не нашел в себе сил перечить воле бога. Отец, бард и воин, преклонил колено перед Творцом и назвал дочку Мильдегардом…
Она росла похожей на мальчишку. Дралась и получала синяки; училась фехтовать и стрелять из лука; но все это было бы незаметным или просто чуть удивительным, если бы не великий свет, в котором сияло все, что отличало ее от остальных — дар Творца…
Воины шутили: "Мильде ранит рукой, мечом и стрелой, но больше всего — словом"…
Мильдегард писала стихи, в которых пульсировала боль…
И тому, что хоть раз говорил с ней, уже хотелось остаться с ней навсегда. Ее любили. Но так любят Наставника, старого мудреца, который творит чудеса из ничего и все время говорит загадочные и непонятные вещи. И так дорожат братом по оружию и родней по духу…
Она была чужой. Словно бы прилетела с одной из тринадцати Лун, а вовсе не родилась на Земле…
И она чувствовала это. Чувствовала холод, будто, стоя за хрустальной преградой, смотрит на остальной мир, на тех, кто любим и любит ПО-НАСТОЯЩЕМУ — не обожествляя, не склоняясь перед мистическим даром Творца…
А когда Мильдегард полюбила тихого Мастера Времени (красивые слова — а ведь это просто часовщик), то любовь принесла ей не счастье, а боль… Потому что отмеченные Творцом обречены на непонимание и одиночество — потому что, говорят, самое прекрасное в мире творили люди, которым было больно…
Прошло несколько лет. Мильде писала стихи и слагала песни, которые и до сих пор остались в книгах и живой человеческой памяти и не потеряли своей силы…
Но росли ее боль, отчаянье и одиночество. И однажды, стоя посреди поля Шепчущего Ковыля, сказала: "Я отдам свой дар за его любовь"…
Глупость. Нонсенс. Как поменять красное на круглое…
Но прошел еще год. Стихи становились все слабее. Они пытались выжить, пытались сопротивляться, и некоторые вспыхивали ярко и сильно. Мильде-творец боролась, как настоящий воин, — до последнего вздоха, до последней капли крови… до опрокинутого неба над головой…
А Мастер Времени становился больше чем другом. Не-творец, он раньше боялся обжечься об яркий и жестоко горячий свет дара Мильде… За творцом и воином он не видел человека, просто любящее сердце, просто нежную душу…
Однажды стихов не стало. Но не произошло того, чего боялась Мильде — мир не отвернулся от нее, и друзья остались друзьями… А сама она успокоилась, как человек, который любим и любит…
И в этом была ее великая миссия. В том, чтобы быть воином, который всю жизнь сражается за свое счастье… и чтобы быть творцом, который гасит свой свет в самом его разгаре, пока он еще чист… творцом, который не знает жадности…
Когда-то сам Творец, будучи еще Поэтом, человеком за хрустальной стеной, погасил свой огонь, погасил одним махом, чтобы его силы хватило соединить расколотое небо…
Тот, кто смог отказаться от жизни, будет жить вечно.
Тот, кто смог отказаться от дара, никогда его не потеряет.
Каждый творец рождается для того, чтобы однажды, посреди Шепчущего Ковыля, отказаться от милости своего бога. Отказаться от дара. Отказаться от горячего света, который наполняет силой стихи и песни. Отказаться…
(6 июля 2003 г)
240.
Больше всего на свете творцы боятся потерять свой дар. Бывает, для них легче отказаться от жизни, чем от способности творить.
Блок говорил: Господи, не отнимай у меня этих мук, иначе я не смогу писать…
Но волочить это за собой всю жизнь? Но цепляться за боль? Но лишать себя гармонии?
Что это — жадность, трусость?..
А отказаться и остаться самим собой. Творить, исходя из гармонии и счастья?
Мм?
241.
Я стою на поле Шепчущего Ковыля. И готов отказаться и выпустить озеро кипятка, как выплескивают переполненную чашу.
Я не хочу больше цепляться за боль. Даже если больше не смогу творить.
///
Алекс Лочер: "Бальгар, а вот такой вот вопрос: что стало бы с девочкой, если бы Творец не стал говорить людям о том, какая судьба ее ожидает? Если бы ее родные с самого начала не выполняли бы Его волю?
Зная что нам суждено, мы зачастую следуем этому пути даже не задумываясь, не пытаясь возразить. Если нам предрекли страдания, то мы смиренно их принимаем, ибо такова воля Богов. А верно ли это?"
Бальгар: "Я не знаю. Может быть, ее назвали бы не Мильдегардом, а Веленой… Но ведь она все равно стала бы творить, раз у нее есть дар. А родня, если бы не смирилась, пыталась бы ее сломать и сделать обычным человеком (как почти всегда и бывает). Может, и неплохо знать Волю заранее…"
Алекс Лочер: "А может лучше не делать вообще ничего, а? Пусть бы все шло так, как и шло. Поэтический дар — это действительно Дар Богов — и он пришел бы, разумеется. Но вот боль… Боль — это то, что мы выбираем себе сами. И если тебе всю жизнь говорят, что ты обречен на страдания, то страдания ты и получишь.
Очень во многом мы себя убеждаем сами, и очень большую роль в этом играют всевозможные предсказания и пророчества. Мы им слепо верим — и сами помогаем этой судьбе настигнуть себя.
Если бы девушку из твоей сказки назвали Веленой, то она бы росла обычной девчонкой, которая писала бы стихи. Стихи были бы разные — наша жизнь ведь явление полосатое — но она не задумывалась бы о тяжести своей жизни больше необходимого. И жизнь была бы легче, а стихи — радостнее. А так, в каждом ударе судьбы она видела волю богов, а это вызывало чувство беспомощности и обреченности — как у героев греческих трагедий. И это рождало великую боль. И одиночество, которое порождалось чувством собственной исключительности, отмеченности, было как проклятие — потому что оно только усиливало эту боль.
А что касается того, что самое прекрасное в мире творили те люди, которым было больно — это не совсем точно. Из одной боли не создашь ничего поистине прекрасного. Только тот кто знал боль, но смог пройти через нее, познал и адские муки и райское блаженство, но при этом остался человеком — только тот может создать действительно Шедевр. А тот, кто всю жизнь не знал ничего кроме боли, тот знает только две вещи — безграничность боли и недостижимость мечты. И только эти два мира он сможет описать.
Подумай об этом".
///
242. 7 июля 2003 г
Научиться писать не из боли, а из счастья, причем писать ничуть не хуже, — это непросто.
Это ароморфоз; это скачок от холоднокровности к теплокровности, если сравнивать с эволюцией жизни на Земле. Никто не скажет, зачем он был сделан — ящерицам и так неплохо живется… Но я делаю этот шаг. Я люблю и любим. Я счастлив. И хочу быть счастливым дальше. Но не хочу терять Замирье.
У меня был к нему один ключ — боль. Оно началось для меня с боли. Оно отзывалось на боль.
А теперь… посмотрим, что будет дальше…
243.
Когда прошлое наслаивается, оно мешает дышать. Поэтому я люблю начинать все с чистого листа…
Я был рад уйти из школы, и ничуть об этом не жалею. Там остались скука, интрижки, тычки и драки… "Чистым листом" стал университет. Никогда не думал, что в учебное заведение можно каждый день ходить с радостью.
Не могу вести бесконечный дневник. Я пробовал. Даже назвал первый дневник "Бесконечная история"… но он не прожил и года. Этот тоже не доживет до моего 19го дня Р.
"Чистый лист", чем бы он ни был, — это глоток свежего воздуха. Это избавление от чего-то в жизни, что мешает уже жить и дышать. Это как одежда, из которой вырастаешь — она давит и душит и мешает двигаться.
Это все естественно…
244.
Сейчас мне мешает жить то, от чего я хочу отказаться, — творчество, пустившее корни в боль.
Если это такой цветок(не сомневаюсь, что прелестный и хищный), я вырву его из этой почвы и пересажу в новую.
И сделаю все, чтоб он прижился.
245. —Мегадэт
Мегадэт — это город. Гигантский мегаполис, напичканный техникой. Он светится неоновыми лампами по ночам, а днем над ним кружат стаи яликов — здесь без такой маленькой шустрой машинки, как без рук, — Мегадэт слишком большой, чтобы можно было ходить пешком. Невообразимо большой. Это планета-город…
Так вот, жил в этом городе парнишка по прозвищу Марсер. Он был странный. Странных обычно не любят. В школе дразнят, во взрослом мире — игнорируют. Но Марсера любили. Он, конечно, был не от мира сего, но, как ни странно, как ни удивительно, — его любили. У него была куча друзей. Людям с ним было тепло и хорошо…