— Вниз! — заорал он. — Михаил, вниз!…
Космоскаф дернулся.
— Назад! — крикнул Быков. — Михаил, я приказываю, назад!
Юрковский протянул руку и выключил прием.
— Вниз, Миша, вниз… только вниз… И поскорее.
— Что ты, Володенька! Нельзя же — приказ! Что ты! — Михаил Антонович потянулся к рации.
Юрковский поймал его за руку.
— Посмотри на экран, Михаил, — сказал он. — Через двадцать минут будет поздно…
Михаил Антонович молча рвался к рации.
— Михаил, не будь дураком. Нам выпал один шанс на миллиард… Нам никогда не простят… Да пойми ты, старый дурак!
Михаил Антонович дотянулся-таки до рации и включил прием. Они услыхали, как тяжело дышит Быков.
— Нет, они нас не слышат, — сказал он кому-то.
— Миша! — хрипло зашептал Юрковский. — Я тебе не прощу никогда в жизни! Я забуду, что ты был моим другом, Миша. Я забуду, что мы были вместе на Голконде… Миша, это же смысл моей жизни, пойми! Я ждал этого всю жизнь. Я верил в это… Это пришельцы, Миша…
Михаил Антонович взглянул ему в лицо и зажмурился: он не узнал Юрковского.
— Миша, пыль надвигается. Выводи под пыль, Миша, прошу, умоляю! Мы быстро, мы только поставим радиобакен и сразу вернемся. Это же совсем просто и неопасно и никто не узнает…
— Мер-р-завец! — сказал Быков.
— Они что-то нашли, — послышался голос Жилина.
Михаил Антонович торопливо забормотал:
— Нельзя ведь. Не проси. Нельзя. Ведь я же обещал. Он с ума сойдет от беспокойства. Не проси…
Серая пелена пыли надвинулась вплотную.
— Пусти! — сказал Юрковский. — Я сам поведу.
Он стал молча выдирать Михаила Антоновича из кресла. Это было так дико и страшно, что Михаил Антонович совсем потерялся.
— Ну хорошо, — забормотал он. — Ну ладно… Ну подожди… — Он все никак не мог узнать лицо Юрковского — это было похоже на жуткий сон.
— Михаил Антонович! — позвал Жилин.
— Я, — слабо откликнулся Михаил Антонович.
И Юрковский изо всех сил ударил по рычажку бронированным кулаком. Металлическая перчатка срезала рычажок, словно бритвой.
— Вниз! — заревел Юрковский.
Михаил Антонович, ужаснувшись, бросил космоскаф в двадцатикилометровую пропасть. Он весь содрогался от жалости и страшных предчувствий. Прошла минута, другая…
Юрковский сказал ясным голосом:
— Миша, Миша, я же понимаю…
Ноздреватые каменные глыбы на экране росли, медленно поворачивались. Юрковский привычным движением надвинул на голову прозрачный колпак скафандра.
— Миша, Миша, я же понимаю… — сказал ясный голос Юрковского.
Быков, сгорбившись, сидел перед рацией, обеими руками вцепившись в стойку бесполезного микрофона. Он мог только слушать и пытаться понять, что происходит, и ждать, и надеяться. «Вернутся — изобью в кровь! — думал он. — Этого паиньку штурмана и этого генерального мерзавца. Нет, не изобью. Только бы вернулись! Только бы вернулись!» Рядом — руки в карманы — молчал угрюмый Жилин.
— Камни, — жалобно сказал Михаил Антонович, — камни…
Быков закрыл глаза. Камни в Кольце. Острые, тяжелые. Летят, ползут, крутятся. Обступают. Подталкивают, отвратительно скрипят по металлу. Толчок. Потом толчок посильнее. Это еще ерунда, не страшно, горохом сыплется по обшивке ползучая мелочь, и это тоже ерунда, а вот где-то сзади надвигается тот самый — тяжелый и быстрый, словно пущенный из гигантской катапульты, и локаторы еще не видят его за пеленой пыли, а когда увидят — будет все равно поздно… Лопается корпус, гармошкой складываются переборки, на миг мелькнет в трещине забитое камнем небо, пронзительно свистнет воздух, и люди становятся белыми и хрупкими, как лед… Впрочем, они в скафандрах. Быков открыл глаза.
— Жилин, — сказал он, — иди к Маркушину и узнай, где второй космоскаф. Пусть приготовят для меня пилота.
Жилин исчез.
— Миша! — беззвучно шептал Быков. — Как-нибудь, Миша… Как-нибудь.
— Вот он, — сказал Юрковский.
— Ай-яй-яй-яй-яй! — сказал Михаил Антонович.
— Километров пять?
— Что ты, Володенька! Гораздо меньше… Правда, хорошо, когда камней нет?
— Тормози понемногу. Я буду готовить бакен. Эх, зря я рацию сломал, дурак!…
— Что ж это может быть, Володенька? Смотри, какое чудище!
— Он их держит, видишь? Вот они где — пришельцы. А ты ныл!
— Что ты, Володенька, разве я ныл? Я так…
— Как-нибудь стань, чтобы его, спаси-сохрани, не задеть…
Наступило молчание. Быков напряженно слушал. «Может быть, и обойдется», — думал он.
— Ну, чего ты куксишься? — спросил Юрковский.
— Не знаю, право… Как-то мне все это странно. Не по себе как-то…
— Выйди под лапу и выбрось магнитную кошку.
— Хорошо, Володенька.
«Что они там нашли? — думал Быков. — Что еще за лапы? Что они там копаются? Неужели нельзя побыстрее?»
— Не попал! — сказал Юрковский.
— Подожди, Володенька, ты не умеешь. Дай я.
— Смотри, она словно вросла в камень… А ты заметил, что они все одинаковые?
— Да, все шесть. Мне это сразу странным показалось.
Вернулся Жилин.
— Нет космоскафа, — доложил он.
Быков даже не стал спрашивать, что это значит — нет космоскафа. Он отставил микрофон, поднялся и сказал:
— Пошли к швейцарцам.
— Так у нас ничего не получится, — сказал голос Михаила Антоновича.
Быков остановился.
— Да, действительно… Что ж тут придумать?
— Погоди, Володенька. Давай я сейчас вылезу и сделаю это вручную.
— Правильно, — согласился Юрковский. — Давай вылезем.
— Нет уж, Володенька, ты сиди здесь. Толку от тебя мало… мало ли что…
Юрковский сказал, помолчав:
— Ладно. А я еще несколько снимков сделаю.
Быков поспешно пошел к выходу. Жилин вслед за ним вышел из рубки и запер люк в рубку на ключ.
Быков на ходу сказал:
— Возьмем танкер, по пеленгу выйдем к этому месту и будем их ждать там.
— Правильно, Алексей Петрович, — сказал Жилин. — А что они там нашли?
— Не знаю, — процедил Быков сквозь зубы. — И знать не хочу. Пока я буду говорить с капитаном, ступай в рубку и займись пеленгом.
В коридоре обсерватории Быков поймал распаренного дежурного и приказал:
— Мы сейчас идем на танкер. Снимешь перемычку и задраишь люк.
Дежурный кивнул.
— Второй космоскаф возвращается, — сообщил он. (Быков остановился.) — Нет-нет, — сказал дежурный с сожалением. — Он будет не скоро — часа через три.
Быков молча двинулся дальше. Они миновали кессон, прошли мимо бамбукового стульчика и по узкому тесному колодцу поднялись в рубку танкера. Капитан Корф и его штурман стояли над низким столиком и рассматривали голубой чертеж.
— Здравствуйте, — сказал Быков. Жилин, не говоря ни слова, прошел к рации и принялся настраиваться на волну космоскафа. Капитан и штурман в изумлении воззрились на него. Быков подошел к ним.
— Кто капитан? — спросил он.
— Капитан Корф, — ответил рыжий капитан. — Кто ви? Потшему?
— Я Быков, капитан «Тахмасиба». Прошу мне помочь.
— Рад, — сказал капитан Корф. Он посмотрел на Жилина.
Жилин возился над рацией.
— Двое наших товарищей забрались в Кольцо, — сказал Быков.
— О! — сказал капитан Корф. На лице его изобразилась растерянность. — Как неосторошно!
— Мне нужен корабль. Я прошу у вас ваш корабль.
— Мой корабль? — растерянно повторил Корф. — Идти в Кольцо?
— Нет, — сказал Быков. — В Кольцо только в крайнем случае. Если случится несчастье.
— А где ваш корабль? — спросил Корф подозрительно.
— У меня фотонный грузовик, — ответил Быков.
— А-а! — сказал Корф. — Да, это нельзя. В рубке раздался голос Юрковского:
— Погоди, я сейчас вылезу.
— А я тебе говорю, сиди, Володенька, — сказал Михаил Антонович.
— Ты очень долго копаешься.
Михаил Антонович ничего не ответил.
— Это они в Кольце? — спросил Корф, показывая пальцем на рацию.
— Да, — ответил Быков. — Вы согласны?
Жилин подошел и стал рядом.
— Да, — произнес Корф задумчиво. — Надо помогать.
Штурман вдруг заговорил так быстро и неразборчиво, что Быков понимал только отдельные слова.
Корф слушал и кивал. Затем он, сильно, покраснев, сказал Быкову:
— Штурман не хочет лететь. Он не обязан.
— Он может сойти, — сказал Быков. — Спасибо, капитан Корф.
Штурман произнес еще несколько фраз.
— Он говорит, что мы идем на верную смерть, — перевел Корф.
— Скажите ему, чтобы он уходил, — сказал Быков. — Нам надо спешить.
— Может быть, господину Корфу тоже лучше сойти? — осторожно спросил Жилин.
— Хо-хо-хо! — сказал Корф. — Я капитан!
Он махнул штурману и пошел к пульту управления. Штурман, ни на кого не глядя, вышел. Через минуту гулко бухнул наружный люк.
— Девушки, — пояснил капитан Корф, не оборачиваясь. — Они делают нас слабыми. Слабыми, как они. Но надо сопротивляться. Приготовимся.
Он полез в боковой карман, вытащил фотографию и поставил на пульт перед собой.
— Вот так, — сказал он. — И никак по-другому, если рейс опасен. По местам, господа.
Быков сел у пульта рядом с капитаном. Жилин пристегнулся в кресле перед рацией.
— Диспетчер! — сказал капитан.
— Есть диспетчер, — откликнулся дежурный обсерватории.
— Прошу старт!
— Даю старт!
Капитан Корф нажал стартер, и все сдвинулось. И тогда Жилин вдруг вспомнил: «Юрка!» Несколько секунд он глядел на рацию, вздыхающую грустными вздохами Михаила Антоновича. Он просто не знал, как поступить. Танкер уже покинул зону обсерватории, и капитан Корф, маневрируя рулями, выводил корабль на пеленг. «Не будем-ка паниковать, — подумал Жилин. — Не так уж плохи дела. Пока еще не случилось ничего страшного».
— Михаил! — позвал голос Юрковского. — Скоро ты там?
— Сейчас, Володенька, — отозвался Михаил Антонович. Голос у него был какой-то странный — не то усталый, не то растерянный.
— Хо! — сказал позади голос Юры.
Жилин обернулся. В рубку входил Юра, заспанный и очень обрадованный. — Вы тоже на «Кольцо-2»? — спросил он.
Быков дико взглянул на него.
— Химмельдоннерветтер! — прошептал капитан Корф. Он тоже начисто забыл о Юре. — Пассажиер! Ф-в каюта! — крикнул он грозно. Его рыжие бакенбарды страшно растопырились.
Михаил Антонович вдруг громко сказал:
— Володя… Будь добр, отведи космоскаф метров на тридцать. Сумеешь?
Юрковский недовольно заворчал.
— Ну, попробую, — сказал он. — А зачем это тебе понадобилось?
— Так мне будет удобней, Володя. Пожалуйста.
Быков вдруг встал и рванул на себе застежки куртки. Юра с ужасом глядел на него. Лицо Быкова, всегда красно-кирпичное, сделалось бело-синим.
Юрковский вдруг закричал:
— Камень! Миша, камень! Назад! Бросай все!
Послышался слабый стон, и Михаил Антонович сказал дрожащим голосом:
— Уходи, Володенька. Скорее уходи. Я не могу.
— Скорость! — прохрипел Быков.
— Что значит — не могу? — завизжал Юрковский.
— Уходи, уходи, не надо сюда… — бормотал Михаил Антонович. — Ничего не выйдет… Не надо, не надо…
— Так вот в чем дело! — проговорил Юрковский. — Что же ты молчал? Ну, это ничего. Мы сейчас, сейчас… Эк тебя угораздило!
— Скорость, скорость!… — рычал Быков. Капитан Корф, перекосив веснушчатое лицо, навис над клавишами управления. Перегрузка нарастала.
— Сейчас, Мишенька, сейчас! — бодро говорил Юрковский. — Вот так… Эх, лом бы мне!…
— Поздно! — неожиданно спокойно сказал Михаил Антонович.
В наступившей тишине было слышно, как они тяжело, с хрипом, дышат.
— Да, — сказал Юрковский, — поздно.
— Уйди! — сказал Михаил Антонович.
— Нет!
— Зря.
Раздался сухой смешок.
— Ничего, — сказал Юрковский. — Это быстро. Мы даже не заметим. Закрой глаза, Миша.
И после короткой тишины кто-то — непонятно кто — тихо и жалобно позвал: — Алеша… Алексей…
Быков молча отшвырнул капитана Корфа, как котенка, и впился пальцами в клавиши. Танкер рвануло. Вдавленный в кресло страшной перегрузкой, Жилин успел только подумать: «Форсаж!» На секунду он потерял сознание. Затем сквозь шум в ушах он услыхал короткий, оборвавшийся крик, как от сильной боли, и через красную пелену, застилавшую глаза, увидел, как стрелка автопеленгатора дрогнула и расслабленно закачалась из стороны в сторону.
— Миша! — закричал Быков. — Ребята!…
Он упал головой на пульт и громко, неумело заплакал.
Юре было плохо. Его тошнило, сильно болела голова. Его мучил какой-то странный двойной бред. Он лежал на своей койке в тесной, темной каюте «Тахмасиба», и в то же время это была его светлая большая комната дома, на Земле. В комнату входила мама, клала холодную, приятную руку ему на щеку и говорила голосом Жилина: «Нет, еще спит». Юре хотелось сказать, что он не спит, но это почему-то нельзя было делать. Какие-то люди, знакомые и незнакомые, проходили мимо, и один из них — в белом халате — нагнулся и очень сильно ударил Юру по больной разбитой голове, и сейчас же Михаил Антонович жалобно сказал: «Алеша… Алексей…», а Быков, страшный, бледный как мертвец, схватился за пульт, и Юру кинуло вдоль коридора головой на острое и твердое. Играла печальная до слез музыка, и чей-то голос говорил: «…при исследовании Кольца Сатурна погибли генеральный инспектор Международного управления космических сообщений Владимир Сергеевич Юрковский и старейший штурман-космонавт Михаил Антонович Крутиков…» И Юра плакал, как плачут во сне даже взрослые люди, когда им приснится что-нибудь печальное…
Когда Юра пришел в себя, то увидел, что находится действительно в каюте «Тахмасиба», а рядом стоят Жилин и врач в белом халате.
— Ну вот, давно бы так, — сказал Жилин, печально улыбаясь.
— Они правда погибли? — спросил Юра. (Жилин молча кивнул.) — А Алексей Петрович? (Жилин ничего не сказал.)
Врач спросил:
— Голова сильно болит?
Юра прислушался.
— Нет, — сказал он, — не сильно.
— Это хорошо, — объявил врач. — Дней пять полежишь и будешь здоров.
— Меня не отправят на Землю? — спросил Юра. Он вдруг очень испугался, что его отправят на Землю.
— Нет, зачем же? — удивился врач.
Жилин бодро сообщил:
— О тебе уже справлялись с «Кольца-2», хотят тебя навестить.
— Пусть, — сказал Юра.
Врач сказал Жилину, что Юру надо через каждые три часа поить микстурой, предупредил, что придет послезавтра, и ушел. Жилин сказал, что скоро заглянет, и пошел его проводить. Юра снова закрыл глаза. «Погибли, — подумал он. — Никто больше не назовет меня кадетом и не попросит побеседовать со стариком, и никто не станет добрым голосом застенчиво читать свои мемуары о милейших и прекраснейших людях. Этого не будет никогда. Самое страшное, что этого не будет никогда. Можно разбить себе голову о стену, можно разорвать рубашку — все равно никогда не увидеть Владимира Сергеевича, как он стоит перед душевой в своей роскошной пижаме с гигантским полотенцем через плечо и как Михаил Антонович раскладывает по тарелкам неизменную овсяную кашу и ласково улыбается. Никогда, никогда, никогда… Почему никогда? Как это так можно, чтобы никогда? Какой-то дурацкий камень, в каком-то дурацком Кольце дурацкого Сатурна… И людей, которые должны быть, просто обязаны быть, потому что мир без них хуже, — этих людей нет и никогда больше не будет…»
Юра помнил смутно, что они что-то там нашли. Но это было неважно, это было не главное, хотя они-то считали, что это и есть самое главное… И, конечно, все, кто их не знает, тоже будут считать, что это самое главное. Это всегда так. Если не знаешь того, кто совершил подвиг, для тебя главное — подвиг. А если знаешь — то что для тебя подвиг? Хоть бы его и вовсе не было, лишь бы был человек. Подвиг это хорошо, но человек должен жить…
Юра подумал, что через несколько дней встретит ребят. Они, конечно, сразу станут спрашивать, что да как. Они не будут спрашивать ни об Юрковском, ни о Крутикове, они будут спрашивать, что Юрковский и Крутиков нашли. Они будут прямо гореть от любопытства. Их будет больше всего интересовать, что успели передать Юрковский и Крутиков о своей находке. Они будут восхищаться мужеством Юрковского и Крутикова, их самоотверженностью и будут восклицать с завистью: «Вот это были люди!» И больше всего их будет восхищать, что они погибли на боевом посту. Юре даже стало тошно от обиды и от злости. Но он уже знал, что им ответить. Чтобы не закричать на них: «Не смейте!», чтобы не заплакать, чтобы не полезть в драку. Я скажу им: «Подождите. Есть одна история…» И я начну так: «На острове Хонсю, в ущелье горы Титигатакэ, в непроходимом лесу, нашли пещеру…»