— Пять месяцев, господин комендант!
— Значит, должны уже соображать. Ну и как, по-вашему, кто в такой ситуации откликнется на призыв неизвестной девицы прогуляться по Зоне? В тот самый момент, когда идти туда чрезвычайно вредно для бизнеса? Да еще с учетом того, что в каждом посетителе, который самостоятельно ищет проводника, любой относительно трезвый сталкер обоснованно подозревает армейскую подставу? А если человек ищет проводника через клан, то неизбежно проходит самую серьезную проверку. Полагаю, главы кланов тоже раскусят в два счета, кто она такая. И тогда последуют неприятные вопросы, что ей нужно на самом деле. Она это наверняка понимает. С другой стороны, если она станет искать проводника самостоятельно, как вы думаете, каковы ее шансы нарваться на мародеров?
— Э-э… не знаю.
— Что вы делаете с ориентировками? Надеюсь, хотя бы пролистываете, прежде чем использовать в сортире? Подумайте, лейтенант. Хотя бы самую малость напрягите мозги. Пришлая дамочка с деньгами и доступом на законсервированную базу научников — лакомая добыча! Через четверть часа после первого ее вопроса в первом же баре наводчики мародеров будут кружить возле нее, как стая стервятников. С кем-нибудь из них она и пойдет. Нет, не бойтесь, ее не убьют. Опытных проводников у трупоедов немного, так что при нынешнем усиленном карантине их возьмут тепленькими еще на входе. После чего я со спокойным сердцем аннулирую допуск биоцентра и вышлю девочку за пределы «тридцатки». Больше ни она, ни ее контора тут не объявятся, а ее брата пусть ищут другие…
Ксанта отошла от двери и чуть заметно улыбнулась. Подслушивать, конечно, нехорошо, но порой весьма полезно.
Имидж решительной, но недалекой барышни зачастую помогает добиться большего, чем любые научные степени. Если мужчина решит, что ты дура, то ему сразу же захочется взять тебя, неразумную, под крыло, защитить, укрыть за широкой спиной. Если же дать ему почувствовать в тебе хотя бы каплю решительности, мужчина — особенно военный — немедленно начнет давить авторитетом, пока не убедится окончательно в собственном превосходстве, и тогда уж верти им как хочешь.
Да, пропуск в Зону Мортенсен не подписал, но Ксанта на такое счастье особо и не надеялась. Зато теперь, когда коменданту донесут, что наглая ученая девица болтается по кабакам и ведет переговоры с подозрительными личностями, он лишь самодовольно ухмыльнется. И конечно, не будет вмешиваться, решит выждать, когда ее задержат при незаконной попытке самовольно пересечь Периметр.
Что от него и требовалось. Сам того не понимая, Мортенсен только что выдал им с Кузнецом официальное разрешение на вербовку проводников. Ну, почти официальное. Мешать им никто не будет. Вот только Ксанта не такая дура, чтобы просто подсаживаться к подвыпившим сталкерам и пытаться их завербовать.
— И куда мы теперь? — спросил Кузнец, когда они вышли на улицу. — Миссия провалена, да?
— Глупый, — ответила Ксанта. — Все только начинается. — И, когда он непонимающе посмотрел на нее, добавила: — Два — ноль.
Глава 4
Так и сказала — «два — ноль».
Кузнец хмыкнул:
— У вас тут что, футбол?
— Все сразу. Футбол, покер, биатлон, хоккей по пересеченной местности. Но в основном гонки на выживание. В первом раунде мы ведем, посмотрим, что будет дальше. Пусть Мортенсен брызжет слюной, а мы пока двинем в город.
— Подальше от начальства, поближе к кухне?
— Вот именно, морпех. Комендант — мужик беспокойный, кресло под ним ежедневно шатается: кто знает, что ему в голову взбредет. А если осядем в городе, то хотя бы глаза ему мозолить не будем.
— Город — это Чернобыль?
— Чернобыль-4. На картах его не найдешь, а в документах пишут: «Реабилитационный центр для временно перемещенных лиц».
— Ага. Реабилитация небось так и прет из всех щелей.
— Конечно. — Ксанта ухватила Кузнеца под руку и потащила за собой. За баррикадой из бетонных блоков наезженный проселок тянулся к полуразрушенным домикам Чернобыля-4. — Вообще смех с этими перемещенными лицами. Каждый второй в городе имеет справку, в которой сказано, что он беженец из какой-нибудь деревни под Припятью. Село Погорелово, улица Чистой Правды, дом 158 бис. Поселение такое, может, на самом деле существовало, улица уже под сомнением, лучше не проверять, а дом — натурально небоскреб: человек триста было прописано. И у каждого бумага, что он исправно трудится в городке каким-нибудь младшим помощником старшего истопника или мойщиком посуды в офицерском баре. Хотя народу тут живет раз в десять больше, чем имеется рабочих мест.
«Тойоту» биоцентра Ксанта с Денисом оставили у комендатуры, здраво рассудив, что не слишком разумно дразнить вояк и светить приметную, как новогодняя елка, машину. Первый же патруль остановит, чтобы проверить документы, и, даже удостоверившись, что бумаги в порядке, обязательно доложит по инстанциям. Лучше уж пешочком, пара километров не крюк, зато не так вызывающе: мало ли праздного народу по улицам шатается. До комендантского часа еще куча времени.
И кстати, пропуск на въезд полковник Мортенсен им так и не подписал. Парадокс: на территории «тридцатки» они находятся совершенно легально, а вот въехали в нее без разрешения. Попадется ретивый офицер, начнет выяснять, в чем дело… Лучше не привлекать ненужного внимания.
Городок был даже и не городом вовсе, а обычным станционным поселком, брошенным еще в восемьдесят шестом. Когда жесткий контроль вокруг ЧАЭС немного ослаб, в него вернулась часть жителей, пресловутые возвращенцы, которым нечего было терять, кроме родной земли. Занимали пустующие дома, разбивали огороды на подозрительной в отношении радиационной опасности территории, собирали в загрязненных районах грибы и ягоды, ловили рыбу в фонящих прудах. А после Второго взрыва никого из них не нашли. Впрочем, тогда было не до возвращенцев, люди пропадали бесследно и гибли целыми ротами.
Поселок оказался немаленьким, больше чем в сотню домов, однако выстроен был совершенно бестолково. Сначала здания, видимо, кучковались вокруг полустанка, потом, когда население выросло, потянулись вдоль бетонки и двух проселков, изгибавшихся так причудливо, что найти нужный адрес наверняка было не так-то просто. Волна Второго взрыва разрушила несколько кирпичных пятиэтажек с северной стороны; позже жители растащили их на стройматериалы. Многочисленные самодельные и нелегальные пристройки, ангары и склады еще больше запутали географию Чернобыля-4; впору было выпускать подробные карты города и продавать сталкерам, делая на этом неплохой гешефт.
Денис оторопело глазел по сторонам, Ксанте то и дело приходилось его подгонять. Пейзажи порой действительно были совершенно сюрреалистическими. Где еще увидишь полностью разрушенный квартал с брошенными зданиями и единственным новеньким двухэтажным домом из кирпича? Над ржавыми створками ворот болтается покосившаяся вывеска «Рабочая одежда». Ага, так мы и поверили, что такую домину отгрохали ради жалкого магазина, да еще обнесли глухим железным забором с массивными воротами. На заборе было криво написано мелом: «SHTI». И все, больше ни одной надписи на огромной серой поверхности. В Киеве такая чудесная площадка для самовыражения давно была бы исписана граффити из баллончиков вдоль и поперек, а тут на тебе: SHTI, и все дела. А через сотню шагов — заколоченные витрины магазина в капитальном некогда здании, от которого остался только первый этаж и гнилые зубья осыпавшихся стен второго. Новые хозяева выкорчевали балки перекрытий и подперли прогнувшийся навес досками. Здесь когда-то были балконы второго этажа, а теперь, похоже, располагались огневые точки.
— И что, — ошеломленно проговорил Денис, — здесь действительно живут люди?
— Скорее работают, — серьезно сказала Ксанта. — В Чернобыле-4 что ни дом — либо бордель, либо кабак, либо магазин никому не нужных товаров с полупустыми прилавками. Но при этом все, кому надо, знают, что старый универмаг «Военторг» — это прикрытие для скупщиков хабара, а, скажем, «Юридическая консультация» — сталкерская аптека. Хотя в общем-то и то и другое лишь охмурялово для новичков, которые еще не успели вступить в клан или не обзавелись полезными контактами. Даже военные про это знают, но почему не ликвидируют — это уже совсем другая история.
— А «Рабочая одежда» типа толкает армейское барахло? Защитные костюмы, броники и трусы цвета хаки?
— Если бы все было так просто… — хмыкнула Ксанта. — Нет, там харчевня какого-то клана. Точно не могу сказать, но «Военторг» вон тоже не оружием торгует, скорее наоборот. Не ищи скрытого смысла в вывесках, они для своих, чужой так сразу не разберет и сразу спалится. На это, собственно, и расчет.
— А мы — куда? В какой-нибудь «Детский мир»?
— Почти. В бар.
— О! — восхитился Кузнец. — Самое подходящее место. Надеюсь, хотя бы там все как в кино про сталкеров: кабак системы салун, бармен, голые девочки у шеста и неизменные мордобития строго по расписанию. И название сказочное, что-нибудь типа «Тысячу рентген тебе в…».
Ксанта усмехнулась:
— Всё увидишь. И девочек голых увидишь, и тысячу рентген в…
Зачем портить человеку кайф? Сам пусть смотрит. У кабаков в Чернобыле-4 названия веселые, факт. Неизвестно, какой умник запустил дурацкую моду, чтобы заведения у самой Зоны непременно назывались по названиям блюд русской или украинской кухни. Причем обязательно в англоязычной транскрипции, чтобы бродяги любой национальности ломали себе язык о колено. Пойди произнеси «Боржч» или тот же легендарный «Свъе Колник»; «Шти» на этом фоне выглядели просто чудом простоты. «Счоурма» и «Харстчо» вот не прижились: хозяин первого заведения разорился и вернулся в Мариуполь, а второе сгорело во время очередной пьяной потасовки. Впрочем, эти названия хотя бы были короткие, попадались и посложнее — скажем, «Профитроль-бутерброть». Один венгр тоже замутил кабак, долго размышлял, как окрестить, в итоге додумался до «Рассольника». Но латинскую транскрипцию такую подобрал, какая Кириллу с Мефодием и в страшном сне не приснилась бы. А чего им, венграм? У них такие города есть — закачаешься: Секешфехервар или Шатораль-яуйхей, и ничего, живут. Бродяги-славяне, когда устали язык коверкать, прозвали кабак «Разок с хреном». Это когда трезвые. Если же сталкер вернулся из-за Периметра с хабаром и уже начал отмечать, версии названия выходили и вовсе нецензурные.
В кабаке том не подавали ничего похожего на название, только градус имелся в изобилии, и чем крепче, тем шире ассортимент. А насчет пожрать — только многочисленные вариации на тему тушенки с военных складов плюс галеты. Временами ржавая селедка (то есть, пардон, благородные анчоусы) и консервированный компот неизвестного происхождения — обычно где-то через неделю после того, как натовские тыловики заканчивали списывать просроченное продовольствие.
Дениса вывески, обозначаемые, как правило, мелом на заборе, забавляли от души:
— А нам в какой-нибудь «Онбуль»? Или в «Заеманную кашу»?
— Почти, — сказала Ксанта. — Во-о-он, видишь серую хрущобу? Морально готовься.
У входа Кузнец заржал чуть ли не в полный голос. Заведение называлось «О, крошка!».
До Первого взрыва здесь явно был продуктовый магазин, а потом, скорее всего — сборный пункт дезактиваторов. С тех времен сохранились на стенах чудовищно замызганные схемы разделки мясных туш и плакаты по технике радиационной безопасности. Наверное, специально не стали снимать. Для колорита. Никто и не удивился бы, если бы настенная агитация стала вывеской, разве что потребовалось бы чуть подправить. Зато небритый бродяга в респираторе, шинкующий псевдоплоть в большой закопченный котел на ту самую окрошку, смотрелся бы вполне в духе местного черного юмора.
Краем уха Ксанта слышала, что когда-то баром владел довольно мощный клан, но потом почти все его бойцы погибли, добытчики перебежали к конкурентам, а главу по-тихому зарезали во время облавы — лучшего времени для сведения счетов. В итоге остатки клановой собственности выкупил ушедший на покой ветеран из старой гвардии, пользовавшийся почетом у многих бродяг. Даже законченные отморозки уважали авторитет Холеры и не слишком борзели в его присутствии. Кличку свою он получил за любимое ругательство, которое отпускал по поводу и без.
«О, крошка!» считалась нейтральной территорией. Здесь пропивали хабар и заключали сделки, здесь тихо скатывались на самое дно обнищавшие сталкеры-инвалиды. Порой можно было увидеть за столиками группы угрюмых мужчин, ведущих оживленные переговоры: враждующие группировки делили территорию. В другом баре вместо них разговаривали бы стволы, но в вотчине Холеры стрельба находилась под жесточайшим запретом. На крайний случай у него у самого под стойкой было припрятано кое-что крупнокалиберное и скорострельное, а двое вышибал всегда готовы были поддержать босса прицельным огнем. О меткости старого бродяги до сих пор ходили легенды.
Сейчас в баре стояла тишина — сталкеры-одиночки, основные клиенты «О, крошки!», еще не вернулись из Зоны или отсыпались по своим норам после очередной изнурительной ходки за Периметр. Лишь пятеро постоянных клиентов потихоньку принимали ежедневную порцию, да храпел в дальнем углу худощавый парень — грязная плащ-накидка с эмблемами клана «Долг» валялась на полу, рядом стоял мятый рюкзак с нашитыми пластинами ржавого железа. Отмороженных борцов с Зоной здесь терпели с трудом, но этот чего-то прижился. Наверное, потому, что в основном помалкивал, никого ни к чему не призывал и не агитировал. Молча пил, молча платил, молча падал под стол в конце вечера. Имени его никто не знал, меж собой сталкеры называли молчуна Шиворотом. Кличку свою «должник» получил из-за жуткого, криво зажившего шрама на шее. Где и как он приобрел такое украшение — неизвестно. Сам Шиворот, понятное дело, на эту тему особо не распространялся. Может, порезал кто, может, сам себе пытался горло вскрыть по каким-то раскладам. Темная история, в общем.
За грубой самодельной стойкой возвышался сам хозяин. Никого другого он на это место не ставил, опасаясь финансовой нечистоплотности собственных работников, гостей приветствовал лично — на свой манер:
— Здорово, холера! Пить-есть будем, клоуны, или только штаны протирать собираемся?
— Два пива, — сказала Ксанта. — Если зависнем, возьмем еще.
Хозяин нацедил две кружки, выставил на стойку перед собой:
— Самообслуживание, холера! Забрали и понесли.
Они выбрали столик во втором ряду — отсюда хорошо просматривалась входная дверь. Ксанта сбросила на спинку облупленного стула куртку и грациозным кошачьим движением опустилась на сиденье.
Посетители бара — те, что еще были способны сфокусировать взгляд — уставились на нее во все глаза. Кузнецу это не понравилось.
— Чего они так глазеют? — недовольно буркнул он.
— На меня они смотрят, бестолочь. — Ксанта поправила волосы, повела плечами. — Здесь женщин не так много, а те, что есть, — шлюхи беспородные, по сто раз через весь городок пропущенные. Нормальных почти не встретишь, вот они и пялятся. Не напрягайся, попробуй лучше пиво. Может, ты эту дрянь даже пить не станешь.
— Отрава, — подтвердил Денис после пары глотков. — Такого даже на вокзалах не продают.
— Зато стоит, небось, как родное бельгийское.
Ксанта достала из кармана коммуникатор, отстучала сообщение. Ответ пришел быстро, видимо, на контактном адресе стоял электронный секретарь. Жаль, нет у них проверенного сталкерского ПДА, подключенного к местной сети, приходится общаться через гражданский аппарат.
Условную фразу-пароль Ксанта набирала почти минуту. Адресат отреагировал коротким «Принято». И больше ничего.
Кузнец кивнул на экран:
— Кто на связи? Тот самый торгаш, о котором ты говорила?
— Угу. Циклоп.
— А он что, в самом деле одноглазый?
— Вообще слепой. Влетел в туман на Агропроме, сжег роговицу и слизистую. Очень едкая гадость… Там целые подземные резервуары какой-то активной щелочной дряни, как начинает испаряться — только держись. Вроде бы Циклоп даже говорить не может, только при помощи синтезатора. Но пальцами чувствует больше, чем любой незрячий, будто открытую книгу читает. Лица запоминает с трех касаний. Хотя, может, и врут все: его вообще мало кто видел. Циклоп ни с кем лично не встречается, работает через посредников.