И наконец зарёванное лицо, уткнувшееся в твою раздираемую мукой расставания грудь. Тоненькая фигурка, бегущая по перрону вслед уходящему в столицу поезду и выкрикивающая обещания ждать твоего возвращения хоть всю жизнь…
Три года назад, впервые приехав в Зону, он к своему великому удивлению встретил здесь Татьяну Онегину, подвизавшуюся на местной культурно-просветительской ниве. Девушка подалась сюда за возлюбленным, возмечтавшим зашибить большую деньгу. Но незадачливый новичок погиб во время первой же ходки за Периметр. А его подруга, за неимением средств не смогшая убраться восвояси, устроилась в Бар сначала посудомойкой, потом перешла в официантки, а затем, когда совершенно случайно у неё обнаружился незаурядный певческий талант, стала по вечерам выступать на сцене, развлекая подвыпивших сталкеров. Да так и осталась.
Их со Степаном роман вспыхнул с новой силой. В первый раз уезжая домой, он даже предложил ей ехать вместе с ним. Однако Татьяна наотрез отказалась, не желая «быть обузой». «Не уживёмся мы вместе, Стёп, на Большой Земле, — рассудила она здраво. — Слишком мы разные. И летаем на разных высотах…»
Так и повелось, что в каждый его новый приезд сюда эти странные отношения возобновлялись, чем-то напоминая нормальную семейную жизнь…
— Я тоже скучал, — признался столичный гость.
Лицо девушки просветлело.
— Зайдёшь вечерком, попозже, когда я Нюшку спать уложу? — спросила с надеждой.
— Непременно, — подтвердил парень и завертел головой. — А что, Нюшка здесь?
— Где ж ей быть? — горько скривила карминовые губы Татьяна. — Няньки-то у меня нет. За кулисами вертится. За ней девчонки присматривают, пока я выступаю…
— А вот и нет! — возопило что-то маленькое и кругленькое, выскакивая из-под стола. — И совсем не за кулисами, мамочка!
Это была крохотная, лет двух - двух с половиной девочка с рыжими косками, в которых болтались два огромных розовых банта.
— Пливет, Плясун, — совсем как мать поздоровалась она с Степаном, взбираясь к нему на колени. — Я тебя давно здала. Все гляделки плоглядела. Ты где слялся-то? Всё по чузим бабам?
— Нюшка! — вспыхнула Татьяна.
Отец Иоанн тихонько хохотнул. А потом стал внимательно присматриваться к журналисту и крохе, переводя взгляд с одного лица на другое. Степан смутился. Он и сам подозревал нечто подобное, но подруга клялась и божилась, что ребёнок не от него. В конце концов, обета верности она ему не давала и вольна спать и делать детей с кем заблагорассудится.
— Ой, мне пора выступать, — заспешила на сцену певица и строго приказала дочке: — Ты у меня смотри не болтай лишнего, а то по попе получишь.
— А вот и не получу, — обиженно высунула язык крохотуля. — Ты у меня доблая!
— Не подлизывайся!
Выйдя под перекрёстный огонь прожекторов, Татьяна запела:
— Какой чудный голос, — мечтательно произнёс отец Иоанн, склонив голову набок.
Он словно вино дегустировал, слушая песню.
— Да, — согласился Чадов, тихонько покачивая Нюшку на колене.
Девочка методично расправлялась с плиткой шоколада, принесённой Стылым. Покончив со сладким, она захотела пить и помчалась к барной стойке за «кока-колой».
— Славный ребёнок, — посмотрел ей вслед священник.
— Только шибко непоседливый, — проворчал Стылый, души в Нюшке не чаявший и считавшийся её крёстным. — И доверчивая очень. Ко всем липнет, думая, что вокруг одни только добрые люди.
— А вы любите детей, отче? — поинтересовался Чадов. — Чего ж своих не заводите?
— Боязно, — нахмурился Опрокидин. — Какие у нас, сталкеров, могут родиться дети? Мы ж искалеченные Зоной. Вдруг какого мутанта на свет Божий явим. Нет, лучше уж чужих пестовать.
Какой-то невнятный шум у стойки привлёк внимание их компании.
Нюшка отбивалась от какого-то мутного субъекта в длинном чёрном балахоне, пытавшегося взять её на руки.
— Хм, а ты говорил, что она ко всем липнет, — недобро прищурился батюшка. — Выходит, не ко всем.
— Эй, ты, пидор сраный, а ну живо отвали от ребёнка! — заревел Стылый хриплым голосом. — Я кому сказал, мать твою, убери мослы, а то оторву их на хер!
— Да я чё? — залепетал мутный. — Я ни чё…
И убрался к дальнему столику, где сидели ещё четверо парней, одетых в точно такие же нелепые балахоны чёрного цвета.
— Монахи? — поинтересовался Степан.
— «Грешники», — сквозь зубы процедил сталкер, плохо скрывая ненависть.
— Как, — изумился журналист, — разве их не уничтожили? Я слыхал, что с ними покончил Хемуль со своими ребятами.
— Говно не тонет, — сплюнул отец Иоанн. — Едва по Зоне прошёл слух о Коне Бледном, они восстали, словно феникс из пепла. Снова стали править свои тёмные мессы, славя Хозяев Зоны и самого сатану.
— Говорят, опять начали пропадать люди, — вполголоса молвил сталкер. — Не иначе, эти суки в жертву их приносят…
— А милиция куда смотрит, ооновцы?
— Так не пойман же, значит, не вор, — вздохнул слуга Господень. — Ну, не приведи Создатель, попадутся…
Он сжал кулаки, а на костистом его лице заходили желваки.
— Разрешите присесть, господа? — неожиданно прошелестел рядом с их столиком невнятный голос.
Собутыльники почти синхронно повернули головы.
Это был мужчина неопределённого возраста, не красавец, но и не урод, не чрезмерно толстый, однако ж и не худой. Так, господинчик средней руки.
— Тебе чего? — нелюбезно осведомился Стылый, на всякий случай подвигая к себе недопитую бутылку с коньяком.
Ходят тут всякие, любители халявного угощения.
— Имею разговор.
— Давай, только покороче, — махнул рукой отец Иоанн, нацеливаясь вилкой в маринованную лисичку.
— Я буду краток, — заверил «блёклый».
— Итак? — нахмурил брови сталкер.
— Хочу предложить вам выгодное и непыльное дело, — неопределённо начал мужик. — Всего-то и делов, что прошвырнуться на пару километров в глубь Зоны, в локацию Тёмное болото, забрать оттуда некую вещицу и доставить её мне…
— Мы в Зону не собираемся, парень, — отрезал Стылый. — Ты что, не в курсах, что там стало слишком уж хлопотно?
— Я в курсе, — развёл руками тусклый. — Однако сумма, которую я хочу вам предложить, может вас заинтересовать.
— Миллион! — бухнул сталкер без обиняков. — На меньшее не согласен!
— Но… — чуть не задохнулся от возмущения наниматель. — Это же форменный грабеж!
— На меньшее не согласны, — подыграл приятелю Степан. — Иначе сами двигайте за своим хабаром.
— Ага! — с сарказмом поддержал сотрапезников и отец Иоанн.
— Можно обсудить, — залебезил блёклый.
— Торг здесь совершенно неуместен! — грозно ударил кулаком по столу батюшка. — Или выкладываешь миллион, или катись на все четыре стороны!
— Но там работы на пару тысяч, — канючил мужик. — Всего-навсего закончить то, что начал Шершень. Он не дошёл каких-нибудь пару километров…
— Ша! — упёр ему указательный палец в нос Стылый. — Шершень, говоришь? Не из-за твоей ли хреновины он жизнью поплатился, а?
— Ему призрак явился! — пискнул господинчик. — Этот, как его, Сивый Мерин.
— Сам ты мерин, — огрызнулся сталкер. — Вали отсюда на х… пока я не рассердился!
— Всё, ухожу, ухожу, — поднял руки наниматель. — Но если передумаете, свяжитесь со мной, пожалуйста. Вот моя визитка.
Протянул Степану картонный прямоугольничек.
«Павел Иванович Брокин, главный менеджер», — прочёл журналист.
Дальше мелкими буквами значилась фирма, где трудился новый знакомый, а в левом уголке красовался логотип, разобрать который с нетрезвых глаз было мудрено.
— Броккен? — переспросил удивлённо, вспомнив знаменитую гору в Германии, на которой происходили шабаши ведьм в Вальпургиеву ночь.
— Брокин, — с виноватой улыбкой поправил коммерсант, растворяясь в клубах табачного дыма, коромыслом висевшего в зале.
* * *
— Не, ну не козёл ли? — возмущался Стылый, разливая по стаканам коньяк.
В ход пошла уже третья бутылка. Но шло хорошо, так отчего бы не усугубить?
— Истину глаголешь, сын мой, — важно согласился батюшка. — Типичный козёл.
— Эх, парни, — мечтательно вздохнул Степан. — Нет в вас жилки авантюризма. Ещё чуток, и он согласился бы на миллион.
— А оно нам надо? — вздел белёсые бровки отец Иоанн. — Я лично в деньгах не нуждаюсь. Мне Господь посылает по нуждам моим. А играть со Смертью… Не та ставка, в общем… Выпьем, братие!
Выпили.
— Ты что мне суёшь, гнида! — прозвенел набатом глас Бармена. — Фальшивку, сука, впарить хочешь?!
У стойки торчал давешний «чёрнобалахонник», вызвавший неприязнь у Нюшки.
— Люди добрые! — апеллировал к публике владелец Бара. — Что же это делается? За натуральные продукты и добрую выпивку со мной хотят расплатиться ненатуральным баблом!
Он потряс в воздухе синей купюрой.
«Ага, — пронеслось в мозгу Чадова. — Кажись, новый знакомый».
— Да я… — залопотал «грешник», доставая из бумажника другую купюру.
— Сколько их у тебя?! — возопил Бармен. — Ты что их, печатаешь?!
— Не кричи! — взмолился несчастный.
— Ещё чего! — набычился хозяин. — Я в собственном заведении не волен делать, что хочу?! А этого не хотел?
Сунул под нос «грешнику» кукиш, а потом недолго думая изо всех сил треснул его кулаком по лбу.
«Чёрнобалахонник» отлетел на несколько метров и приземлился прямо на столе, за которым сидели Степан с компанией. Жалобно зазвенела бутылка, падая на пол и обдавая брызгами благородной влаги обувку собутыльников.
— Ты чё, гондон штопаный?! — рявкнул Стылый раненным зверем. — Да я тебя сейчас в порошок сотру!
Однако «грешник» не растерялся.
Схватив с пола бутылку, он со всей дури обрушил её на голову поднимающегося из-за стола сталкера. Тот так и сполз со стула, распростёршись у ног сотрапезников.
Подобной наглости спускать было нельзя.
Отец Иоанн, закатав длинные рукава своего облачения, стал в боевую стойку.
— Ого! — оценил Степан. — Вы и восточными единоборствами владеете, отче?
— Айкидо коку ренмей, — скромно уточнил батюшка. — А ты, чадо, чем владеешь?
— Шиванат, — ответил Плясун, снимая куртку и сосредоточиваясь.
— У Голдина учился? — уважительно поцокал языком Опрокидин. — Как же, как же, слыхал. И даже лично общался на одном из конвентов. Кажись, на «Росконе».
Между тем рядом с задирой появились и прочие его приятели-«грешники». Стряхнули с плеч балахоны, чтобы те не мешали.
Степан оценивающе разглядывал противника.
Первый, зачинщик свары, был кукольным красавчиком чуть старше двадцати. По своим физическим данным он явно не тянул на лихого бойца. Хлипковат, стать не та. В рукопашном бою ему надеяться не на что. С одного удара свалят.
Зато остальные четверо уж точно не были слабаками. Один — низенький и рыжий крепыш-мордоворот с пудовыми кулаками. Второй — с чёрной повязкой на правом глазу и странной прической — выкрашенные в голубой цвет волосы с помощью какого-то мусса были собраны во множество торчащих кверху косичек, от чего парень напоминал ежа. Третий — длинный, под два метра, с волосами, собранными в хвост. Глаза четвёртого прикрывали чёрные изящные очки, гармонирующие с тёмной тканью костюма («модник», прозвал его про себя Чадов). Все по возрасту были едва ли намного старше заводилы. Двадцать три — двадцать пять.
Привлечённые шумом, вокруг стали собираться посетители Бара. В том числе и здешние вышибалы.
— Помочь, батюшка? — спросил один из них, выразительно постукивая по ладони увесистой бейсбольной битой.
— Сами справимся, чадо, — плотоядно ощерился отец Иоанн и, вытянув палец, обвёл по кругу зрителей. — Не вздумайте вмешиваться. Это наш бой!
Повернулся к журналисту:
— Как, Плясун, сдюжим?
— Должны, — пожал плечами парень.
— Чё ты там шепчешь?! — вскинулся предводитель пятёрки. Красавчик явно чувствовал свою силу и искал драки. При более чем двойном численном перевесе это было нетрудно.
М-да, подумал Чадов, а ребята ушлые. Совсем не подарок к Восьмому марта, как любил говорить сэнсей Голдин. Вон как красиво заходят с двух сторон, медленно и уверенно. Ну, ничего, мы тоже не сахар. Лишь бы святой отец не подкачал.
— Чё зенки пялишь?! — взвизгнул красавчик.
— Не цепляйся к нему, Паук, — с ленцой обронил «модник». — Не видишь, парень ни при чём. Приезжий, да? Зачем ему в наши дела лезть?
Чёрные очки блеснули в сторону Чадова.
Однако «херувимчик» заводился сильнее и сильнее.
В подобных ситуациях разговаривать нельзя. Голдин всегда учил: «Сначала ударь, а потом говори» или «Лучше один удар, чем двадцать слов». В принципе такой подход зачастую создавал проблемы с уголовным кодексом, но здоровье сохранял, а это главное.
Батюшка и Чадов сорвались вперёд практически одновременно. Каждый к своей цели.
На долю Степана пришлись модник в очках и верзила. На пути отца Иоанна стояли голубоволосый и крепыш.
Журналист преодолел отделявшее его от противников расстояние за долю секунды. «Модник» оказался тёртым калачом и совсем не растерялся, а сам рванулся навстречу, выбросив далеко вперёд правую руку с тускло блеснувшим лезвием ножа. Удар его был очень резким, но что такое этот его удар после стольких лет тяжелейших тренировок? На тренировках били гораздо быстрее.
Степан даже не успел сообразить, что произошло, рефлексы сработали мгновенно. Резкий рывок вправо и удар ребром левой ладони по сонной артерии противника произошли практически одновременно. Беспомощно звякнул по полу покатившийся нож. «Модник» всё ещё падал вперёд бревном, медленно, как в кино, а журналист, не снижая скорости, разрядил левую ногу прямо в пах верзиле. Бить в пах надо как по футбольному мячу, говорил сэнсей.
— Сука… — прохрипел верзила, хватаясь обеими руками за своё повреждённое мужское достоинство и заваливаясь на бок.
Почему-то они всегда заваливаются именно влево, успел подумать Чадов.
Он спрашивал Учителя, в чём причина, но это был один из очень немногих вопросов, на которые Голдин не смог дать ответа. Сказал, что не знает.
Степан резко развернулся влево.
Отец Иоанн уже закончил с крепышом. Тот, изогнувшись дугой и обхватив руками левое колено, рычал от боли, дико выпучив глаза.