Пока шла вся эта суета, пока цепляли тросы и проверяли трубы толкачей, я чувствовал себя самым ненужным человеком в мире. Напряжение нарастало, вот уже Хелен полезла в кабину, забросила туда свою сумочку, выбралась, заглянула под планёр…
– Быстрее! – попросил Питер.
– В машину, Иль… Ремень закрепи!
Хелен замолкла на полуслове. К счастью, никто на огрызок моего имени не отреагировал. Я торопливо забрался на заднее кресло, уже привычно скорчился, завязал на животе страховочный ремень. Эх, до чего ж неудобно…
Летунья тоже закончила проверки. Села впереди, привязалась, повела рукой, доставая из Холода маленький цилиндр запала. Теперь я смог его рассмотреть хорошенько – из черного полированного дерева, вроде бы разборный – посередке шла тонкая линия, словно выдавая резьбу. Несколько металлических штырьков выступают из донца. И что в нем, в этом запале?
Хелен закрепила сбоку карты, опустила правую руку на рукоять справа, левой неловко подхватила рычаг управления. Крикнула в закрытое окно:
– Давай, Питер…
Секунду ее друг медлил, и у меня даже мелькнула мысль, что Питер велит солдатам отцепить тросы… Нет, подчинился.
Планёр дернуло – так резко, что я испугался за всю хрупкую конструкцию. Мы рванули вперед – тент, солдаты, Питер, машущий флажками сигнальщик вмиг остались позади. Стекла кабины разом залило дождем, потом ветер сорвал капли. Планёр несся все быстрее и быстрее, тросы с огромной скоростью сматывались, исчезая в широких косых амбразурах башенок.
– Сестра нам в помощь! Спаси и сохрани! – крикнула Хелен. И от этой запоздало тревожной молитвы меня обдало страхом. Вовсе она не уверена в удаче, летунья Хелен…
Толчки прекратились. Тросы еще тянули нас вперед, но планёр уже оторвался от дорожки и взмывал в небо. Еще через мгновение канаты отцепились. Было невыносимо тихо – тонкое пение ветра казалось наваждением. Внизу мелькали мокрые серые камни летного поля, вмиг ставшие крошечными строения. Вверху колыхалось низкое небо.
– Держись, Ильмар!
Хелен коснулась запала. Как она ухитрялась все делать со своей сломанной рукой – не представляю. Да и ногами она жала на какие-то рычаги, словно ехала на модном бицикле.
Подо мной взревел толкач. Как барон Мюнхгаузен из сказки, оседлавший сигнальную ракету, мы мчались на огненном коне…
– Хелен, тебе же говорили экономить…
Я осекся. Нет, неистребимо желание советовать! Неискоренимо! Почему мы всегда знаем, как лучше сделать то, чего сами делать не умеем?
К счастью, Хелен за ревом толкача и управлением планёром меня не услышала. Делала она с машиной что-то странное – задирала ее нос все выше и выше, будто мы и впрямь были карнавальной шутихой, пущенной в зенит.
– Хелен… – охрипшим от ужаса голосом прошептал я. Потом закрыл глаза. Спокойнее не стало. Умом я понимал, что мы летим прямо в небо, в то время как все чувства утверждали, что валимся вниз. Планёр раскачивало и кидало из стороны в сторону. Наверное, мы сейчас воткнемся в камни…
Я открыл глаза. Эх, надо было всю фляжку у Питера выпить… Прямо над нами были тучи, и все приближались, приближались…
Словно услышав мои мысли, Хелен вдруг сказала:
– Питер сейчас ругается в голос. Он вообще в толкачи не верит…
Сглотнув комок, я сказал:
– Скопцы – они все трусоваты…
– Что? Да не скопец он, просто дал обет избегать плотских радостей…
Тучи приближались. Я попытался углядеть, далеко ли земля, но небо, казалось, было повсюду.
– Хелен, тучи…
– Что тучи? Не бойся, это видимость одна, пар…
– Знаю, не дурак!
Знать-то я и впрямь знал, еще с детства, учитель в школе многое рассказывал про научный прогресс. Вот только поди поверь в то, что тучи – один пар, когда на глаз видно – плотные, вязкие, будто грязный снег. Врежемся – точно застрянем! Или отскочим, и вниз… На пути с Печальных Островов небо всюду было ясным, я об этой опасности и не думал, а сейчас…
– Хелен…
– А хорошую байку я коменданту сплела? Вот и пригодился твой дурацкий наряд. А ты действительно умеешь рисовать?
Я застонал от стыда. Хелен, как в прошлый раз Марк, отвлекала меня, дурака, зубы заговаривала. Ей и так несладко – вон сколько рычажков перед ней, циферблатов. Плечи так и ходят – видно, нелегко рули планёрные тягать, да еще со сломанной рукой. Работа летуна – и мужику не мед, а уж для женщины… для калечной… совсем немыслимо.
– Хелен, не отвлекайся, – попросил я. – Я держусь.
Она ответила лишь через минуту, когда облака оказались совсем рядом.
– Молодец, Ильмар…
Эта похвала придала мне силы. Сжав зубы, я сдержал крик и, когда облачная фланель накрыла нас, не издал ни звука.
Словно в мутную воду окунули!
За стеклами стало темным-темно, лишь сзади, от ревущего толкача, шел оранжевый свет. А за пределами его – серая муть, войлок…
– Ильмар, ты как?
– Ничего… – прошептал я. – Хелен, а выпить у тебя есть?
– Там же, где и раньше. Тот карман – для галет и фляги.
Я обернулся, нащупывая за креслом карман с продуктами. Ага…
После пары хороших глотков чуть полегчало. Я даже смог спокойно взирать на серую муть снаружи. И впрямь – пар, туман, одна видимость…
– Хелен, зачем ты в тучи влетела?
– Надо подняться выше облачного слоя.
Она дернула рычаг, планёр толкнуло, наступила тишина.
– Что, сгорел толкач? – спросил я.
– Да. Молчи…
Казалось, Хелен всматривается, пытаясь найти в облачном молоке что-то, ей одной понятное. Рука летуньи нависла над запалом. Собирается еще один толкач поджечь?
– Выходим… – с явным облегчением проронила она.
И в тот же миг мир вокруг просветлел – и мы вынеслись из облаков!
Я вскрикнул – не от страха, от восторга. Это было так красиво… человеку просто не дано видеть такую красоту.
Под нами тянулись облака. Сплошной пеленой, во весь горизонт. Только уже не серые, тоскливые, а белые, будто снег. Под нами раскинулось бесконечное заснеженное поле, холмистая равнина, которой никогда не касалась человеческая нога. Причудливые завитки, застывшие фонтаны, ленивые водопады облачной пены… А над всем этим – ослепительное голубое небо и яркое солнце.
– Хелен… – прошептал я. – Как красиво, Хелен…
Облачное море под нами жило своей, неторопливой и размеренной жизнью. Текли ленивые воздушные реки, крутились облачные омуты, снежной пылью проносились прозрачные клочья тумана. По белой равнине неслось темное пятнышко, легко перескакивая через самые огромные гряды. Мгновение я вглядывался в него, пытаясь понять, что за птица взвилась над облаками, а потом крикнул:
– Хелен, это наша тень?
– Да. – Летунья повернулась, по ее лицу скользнула улыбка. – Красиво?
Я кивнул.
– Люблю летать над облаками. Хотя это и опасно.
– Почему?
– Долго объяснять. Много причин, Ильмар. Например, лед.
Было и правда холодно, но, кутаясь в плащ, жадно вглядываясь в невиданный облачный край, я этого не замечал.
– А при чем тут лед? Неужели можно замерзнуть?
– Посмотри на крылья.
Крылья стеклянно поблескивали. Действительно, их покрывала тонкая корочка льда.
– Это лишний вес. Крылья специально выкрашены сверху темной краской, чтобы лучше грелись на солнце. Но мы сильно намокли, проходя облака, лед тянет нас вниз. Мне придется сейчас сжечь второй толкач.
– Давай, – сказал я, садясь поудобнее. Страха больше не было, смешно было вспоминать короткую панику. Рядом с Хелен, лучшей летуньей мира, над чудесной облачной страной – о плохом не думалось.
Второй толкач сгорел быстрее, или мне просто это показалось. Но мы взмыли еще выше, белое море под нами сгладилось, стало почти ровным. Воздух стал совсем холодным, обжигающим.
– Как дышится? – спросила Хелен. Голос ее как-то изменился, стал тоньше, пронзительнее.
Дышалось и впрямь странно… будто высоко в горах. Ну да, мы же одним махом поднялись на альпийскую высоту…
– Трудно, Хелен!
– Терпи. Мы на высоте трех километров. Понимаешь? В горах был?
– Да… Хелен, а если выше?
– Задохнешься. Да и крылья не удержат. Уши не болят?
– Нет… Скажи, а ты залетала выше?
– Да, но немного. Это почти предел для планёра. На шарах поднимаются до десяти километров – но там вообще нельзя дышать. Сидят в герметичной кабине, дышат тем воздухом, что с земли на Слово взяли… воздуха много взять можно, он веса почти не имеет… чистят его химией…
Она помолчала миг и добавила:
– Небо там черное, как ночью, и звезды видно вместе с солнцем… Я бы хотела посмотреть…
Я промолчал. От такого описания мне стало страшновато. Ночь, которая прячется в высоте, в ярком небе… звезды, которые мерцают вокруг солнца. Я представил это слишком живо.
– Как-нибудь без меня, – пробормотал я. – Лучше пирамиду насквозь проползти, чем такие страхи…
Мы все летели и летели, а облачному морю конца-краю не было. Я заметил, что планёр неуклонно снижается. Вроде бы незаметно для глаза, наоборот, нос чуть задран вверх, а облака становятся все ближе.
– Где мы, Хелен?
– Близимся к Турину. Что-то я не вижу в тучах разрывов… наврали наблюдатели.
– Если что, сумеем сесть без летного поля?
– Сумеем, только опять планёр расколотим. Не мешай.
Я замолчал, временами отхлебывая коньяк. Тучи приближались. Опять нас начало кидать из стороны в сторону. А в облаках вдруг сверкнуло.
– Гроза, – сообщила Хелен. – Плохо.
– А толкачи кончились?
– Один есть. Поберегу, – неохотно сказала Хелен. – Подожди…
Планёр накренился на одно крыло, скользнул влево, вправо, закружил… Летунья искала ветер. Но похоже было, что безуспешно, вскоре метания прекратились, и мы снова легли на курс.
– У тебя там компас? – спросил я.
– Да. Ильмар, ради Сестры, помолчи!
Еще десять минут мы снижались, а когда тучи стали совсем близко, Хелен с крепким словцом положила руку на запал.
– Держись, зажигаю…
Последний заряд она истратила не столько на набор высоты, сколько на полет куда-то к востоку. Солнце било в глаза, под конец я стал смотреть лишь вниз. С удивлением заметил в тучах разрывы.
– Хелен, облака расходятся!
– Знаю…
Планёр дрогнул – последний толкач отцепился, и, кувыркаясь, полетел вниз.
– А не было такого, что людям на голову…
– Бывало, но не часто. Над городами запрещено толкачи включать.
Теперь уже мы были всецело отданы во власть ветру. Но облачное море и впрямь разорвалось на отдельные лоскутки, и Хелен то и дело находила восходящие потоки, исполинской спиралью поднимала планёр выше и вновь продолжала путь.
– Кажется, выбрались… – сказала летунья. – То ли ты счастлив, Ильмар, то ли мне везет. Без удачи никак не дотянули бы. И машина не подвела…
– В Китае планёры хорошие, – сказал я.
– Знаю. У них есть такие, где зарядов на час полета хватает. Тяжелые, заразы, планировать почти и не могут. Только на толкачах и летят, зато быстро. Говорят, больше двухсот километров за час покрывают…
– Куда уж спешить. Все равно быстро, часом больше, часом меньше…
– Не скажи. На войне порой минута все решает. Я вот однажды не успела… чуть… надо было мост сжечь.
– А как вы это делаете?
– Вместо одного толкача подвешивают бомбу, – неохотно сказала Хелен. – Снизишься над целью, отцепляешь, от удара о землю она взрывается… Пробовали ставить скорострельные пулевики, но это неудобно. Вес большой, а нацелиться толком все равно не получается. Ты сам воевал?
– В юности.
– И как, видел планёрную атаку?
– Нет, это мелкие были войны, провинции счеты сводили. Никаких планёров.
– Повезло тебе. Когда десяток планёров над полем боя снижается, и каждый по паре бомб вываливает…
Она обернулась, не отпуская рычаги. Покачала головой:
– Не приведи Господь, Ильмар. Даже сверху смотреть страшно на дело рук своих.
Ночная Ведьма не шутила и не кокетничала. Глаза были абсолютно серьезны.
– Война – она всегда страшна. Чего уж тут.
– Не скажи. Когда в честном бою сходятся – одно. Когда смерть сверху сыплется, то другое.
– Что ж ты свою работу ругаешь?
– Я летать люблю, Ильмар. Это моя работа…
С женщинами всегда так. Любой мужик бы на ее месте гордился, что своим планёром ужас на врага наводит, полки разгоняет. А она… права, конечно. Женское дело рожать, а не убивать.
– Понимаю, Хелен. Много вообще летуний?
– Десять всего. Но я лучшая.
Сказано это было просто, без лишней гордости, и я кивнул, соглашаясь.
– Ты и в самом деле лучшая. И не только в воздухе.
Принужденно улыбнувшись, Хелен снова приникла к приборам. Планёр заскользил в поисках восходящего потока. А я сидел, проклиная свой быстрый, но неловкий язык. Вовсе не постель я имел в виду, но летунья явно восприняла мои слова однозначно…
Продолжить разговор я не решился, а Хелен явно хватало дел помимо разговора. Вскоре бессонная ночь и выпивка стали брать свое. Закрыв глаза, я расслабился, убаюканный пением ветра и покачиванием планёра. Вроде бы и сна не было, но что-то грезилось. Белое облачное поле, и я иду по нему, не проваливаясь, лишь по колено зарываюсь во влажный туман. А надо мной сияет ослепительное солнце, воздух холоден и чист, а под ногами грохочет гром и сверкают молнии…
– Ильмар…
Открыв глаза, я с удивлением отметил, что солнце в зените, светит сквозь туго натянутую ткань кабины, и вроде бы даже стало теплее…
– Ты спишь, что ли?
– Да… немного.
– Молодец. Глянь вниз.
Я приник к стеклу.
Облаков не было и в помине. Зеленеющая, цветущая земля, лоскутки полей, крошечные домики… ой, люди! Едва-едва ползущие точки!
Это все слева от планёра. А справа – ярко-синее ласковое море.
– Хелен, я долго спал?
– Часа три, Ильмар.
– Да что ж это! – Я едва удержал брань. Второй раз на планёре лечу, а уже дрыхну, словно в обыкновенном дилижансе. – А где мы, Хелен?
– Миновали Неаполь. Приближаемся к Сорренто.
– Так что, без посадки в Риме? Ты молодец, Хелен…
Мысль о том, что мы будем приземляться вблизи Урбиса, где меня так жаждут увидеть многочисленные слуги Сестры и Искупителя, почему-то не доставляла мне радости.
– Нет, это правильно, Хелен… хорошо…
– Хорошо? – ледяным голосом спросила летунья.
– А что?
– Хорошо – и все?
Я начал понимать.
– Нет, не все. Ты лучшая в мире…
– Ильмар, я сделала то, что ни одному летуну не удавалось. Долетела без посадки от Лиона до Сорренто.
Она обернулась, окинула меня негодующим взглядом:
– И все, что ты можешь сказать по этому поводу – «хорошо»?
– Хелен, ты пойми, что я в этом не разбираюсь. Я просто тебе верю. И рад, что ты смогла долететь без посадки…
Планёр тряхнуло, и летунья вернулась к управлению. Кажется, мне удалось оправдаться… я ведь и вправду ожидал от нее любых подвигов, даже куда больших, чем беспосадочный полет из Галлии в Италию…
– Сейчас держись крепче, – сказала наконец Хелен. – Посадка будет жесткая, на Капри всего одна полоса, да и та… редко сюда летают. Видишь остров?
Да, остров я видел. Утопающий в зелени, весь застроенный, с желтыми полосками пляжей. Небольшой совсем остров, и мысль о том, что где-то здесь может укрыться беглый принц Маркус, сразу стала казаться нелепой.
– Ты хоть знаешь, где садиться?
– Приблизительно… Да где же эта полоса, спят они, что ли? Распустились…
Планёр по плавной дуге огибал остров. Потом вдруг клюнул носом, резко пошел вниз.
– Заметила, – спокойно сказала Хелен. – Рискнем, кружить сил нет…
Земля все приближалась, а я никак не мог углядеть посадочную полосу. Казалось, что мы или врежемся в какое-нибудь строение, или бухнемся в море, или в лучшем случае сядем на заполненном людьми пляже…
Потом я увидел впереди, за низким белым забором, короткую каменную дорожку. Крошечный ангар, невысокая мачта с вяло болтающимся на ней полосатым конусом ветроуказателя…
– Эх… – крикнула Хелен, когда планёр перемахнул над самым забором. По полосе бежал, размахивая руками и торопясь убраться с нашего пути, голый мужчина. Кажется, он загорал на каменных плитах…