— То есть как это? — искренне удивилась она.
— Ну… конечно, тяжело рассуждать на такую сложную и пространную тему, когда сидишь скорчившись в убежище и не знаешь, сколько еще удастся продержаться. Но… Барбара, на протяжении многих лет я был обеспокоен судьбой нашей родины. На мой взгляд, наша нация стала превращаться в стадо рабов, — а ведь я верю в свободу. Может быть, война все изменит… Возможно, это будет первая в истории человечества война, которая более губительна для глупцов, чем для умных и талантливых.
— Как же так?
— В войнах всегда гибла прежде всего самая лучшая часть нации — молодежь. На сей раз те ребята, которые служат в армии, находятся в большей безопасности, чем гражданское население. А из гражданских больше всего шансов уцелеть у тех, у кого хватило ума как следует приготовиться к войне. Конечно же, правил без исключения не бывает, но в основном все именно так и будет. Людская порода постепенно улучшится. Когда все закончится, условия жизни будут суровы, но от этого людское племя только выиграет. Ведь уже на протяжении многих лет самый надежный способ выжить — быть совершенно никчемным и оставить после себя выводок столь же никчемных детей. Теперь все будет иначе. Она задумчиво кивнула.
— Обычная генетика. Но, в принципе, это жестоко.
— Да, это жестоко. Но победить законы естественного развития не удалось еще ни одному правительству, хотя многие из них пытались это сделать неоднократно.
Несмотря на жару, она зябко вздрогнула.
— Наверное, вы правы. И все же я предпочла бы, чтобы осталось хоть какое-то государство, все равно, плохое или хорошее. А уничтожение худшей трети — это, конечно, с генетической точки зрения, оправданно, но вообще-то в смерти такого количества людей ничего хорошего нет.
— М-м-м… да. Мне тоже неприятно об этом думать. Барбара, а я запас кислород не только для охлаждения и регенерации воздуха. Я предвидел и другие возможности его применения.
— Какие же?
— Когда расписывали ужасы грядущей третьей мировой войны, все всегда крутились вокруг атомного оружия. И болтовня насчет разоружения, и демонстрации сторонников мира — все это было связано с Бомбой, посвящено Бомбе, Бомбе, Бомбе, — как будто убивает только атомное оружие! Эта война может оказаться не только атомной, но и атомно-химически-бактериологической. — Он указал на баллоны: — Именно поэтому-то я и запасся сжатым кислородом. Он предохраняет нас от поражения газами, аэрозолями, вирусами. И еще Бог знает чем. Они не станут уничтожать нашу страну полностью, если представится возможность лишить нас жизни без разрушения нашего достояния. Я ничуть не удивился бы, если бы узнал, что атомные удары были нанесены только по военным объектам вроде той противоракетной базы, что расположена неподалеку отсюда, а города вроде Нью-Йорка или Детройта получили просто по порции нервно-паралитического газа. Или по облаку бактерий чумы, которая за двадцать четыре часа дает смертельный исход в восьмидесяти случаях из ста. Подобных вариантов бесчисленное множество. Там, снаружи, воздух может быть наполнен смертью, которую не укажет ни один датчик и не задержит ни один фильтр. — Он печально улыбнулся: — Простите меня. Наверное, вам все-таки лучше пойти и лечь.
— Мне так не хочется оставаться одной! Можно я еще посижу с вами?
— Конечно. Когда вы рядом, я чувствую себя значительно лучше, хотя приходится говорить о грустных вещах.
— Ваши речи куда менее грустны, чем мысли, которые приходят мне в голову, когда я остаюсь одна. Интересно, что же все-таки происходит снаружи? Жаль, что у вас нет перископа.
— Он есть.
— Как? Где?
— Вернее, был. Простите. Видите эту трубу над нами? Я пытался поднять его, но его, видимо, заклинило. Однако… Барби, я накинулся на Дьюка за то, что он хотел использовать запасное радио до конца нападения. А может, оно уже кончилось? Как вы думаете?
— Я? Откуда же я знаю?
— Вы знаете столько же, сколько и я. Первая ракета предназначалась для уничтожения противоракетной базы: в наших местах больше нет ничего достойного внимания. Если они наводят ракеты с орбитальных спутников, то вторая ракета была еще одной попыткой поразить ту же цель. По времени все совпадает: до нас ракета летит примерно полчаса, а второй взрыв произошел минут через сорок пять после первого. Возможно, вторая ракета попала в яблочко — и это вам известно, потому что прошло уже больше часа, а третьей ракеты нет. Сие должно означать, что с нами покончено. Логично?
— На мой взгляд, да.
— Это очень шаткие рассуждения. Не хватает данных. Может быть, обе ракеты не попали в базу, и теперь база сшибает на лету все, что они запускают. Может быть, у них кончились ракеты. Может быть, третью бомбу сбросят с самолета. Мы не знаем. Но я собираюсь это выяснить.
— Я бы с удовольствием послушала какие-нибудь новости.
— Попробуем. Если новости хорошие, мы разбудим остальных. — Хью порылся в углу и вытащил оттуда коробку. Распаковав ее, он извлек на свет божий радиоприемник. — Ни одной царапинки. Давайте попытаемся сначала без антенны. Ничего, кроме статических разрядов, — через некоторое время констатировал он. — Это неудивительно. Хотя первый его собрат принимал местные станции и без наружной антенны. Подождите немного. — Вскоре он вернулся. — Ничего. Видимо, можно считал, что наружной антенны больше нет. Ну что ж, попробуем аварийную.
Хью взял гаечный ключ, отвернул заглушку с трубы диаметром в дюйм, которая торчала в потолке, и поднес к открытому отверстию счетчик.
— Радиация немного сильнее. — Он взял два стальных прута, каждый длиной метра по полтора. Одним из них Хью поводил по трубе вверх-вниз. — На всю длину не входит. Верхушка этой трубы находилась почти у самой поверхности земли. Вот беда. — Он привинтил к первому пруту второй. — Теперь предстоит самое неприятное. Отойдите подальше, сверху может посыпаться земля — горячая и радиоактивная.
— Но ведь она попадет на вас.
— Разве что на руки. Я потом их отряхну. А вы после этого проверите меня счетчиком Гейгера. — Он постучал молотком по кончику прута. Тот продвинулся вверх еще дюймов на двадцать. — Что-то твердое, придется пробивать.
После долгих усилий Хью оба прута целиком скрылись в трубе.
— У меня было такое ощущение, — сказал он, отряхивая руки, — словно последний фут прута уже выходил на открытый воздух. По идее, антенна должна торчать из земли футов на пять. Я полагаю, что над нами развалины. Остатки дома. Ну что ж, обследуете меня счетчиком?
— Вы говорите это так спокойно, будто спрашиваете: «Осталось у нас молоко со вчерашнего вечера?»
Он пожал плечами.
— Барби, дитя мое, когда я пошел в армию, у меня не было за душой ни гроша. Несколько раз за свою жизнь я разорялся. Так что я не собираюсь убиваться по поводу крыши и четырех стен. Ну как, что-нибудь есть?
— На вас ничего нет.
— Проверьте еще пол под трубой.
На полу оказались «горячие» пятна. Хью вытер их влажным клиноксом и выбросил его в специальное металлическое ведро. После этого Барбара провела раструбом счетчика по его рукам и еще раз по полу.
— Очистка обошлась нам примерно в галлон воды. Лучше бы теперь этому радио работать нормально. — Он подсоединил антенну к приемнику.
Через десять минут они убедились, что эфир пуст. Шумы — статические разряды — на всех диапазонах, но никаких сигналов.
Хью вздохнул.
— Это меня не удивляет. Я, правда, точно не знаю, что ионизация делает с радиоволнами, но сейчас над нашими головами, скорее всего, самый настоящий шабаш радиоактивных изотопов. Я надеялся, что нам удастся поймать Солт-Лейк-Сити.
— А разве не Денвер?
— Нет. В Денвере расположена база межконтинентальных баллистических ракет. Оставлю, пожалуй, приемник включенным: может быть, что-нибудь поймаем.
— Но ведь тогда батареи быстро разрядятся.
— Не так уж быстро. Давайте сядем и почитаем вслух какие-нибудь стишки. — Он взглянул на счетчик радиации, мягко присвистнул, затем проверил температуру. — Облегчу-ка я еще немного участь наших спящих красавцев, страдающих от жары. Кстати, а как вы переносите жару, Барбара?
— Честно говоря, я просто перестала о ней думать. Истекаю потом, и только.
— Как и я.
— Во всяком случае не надо тратить кислород ради меня. Сколько еще баллонов осталось?
— Не так уж много.
— Сколько?
— Меньше половины. Не мучайтесь из-за этого. Давайте поспорим на пятьсот тысяч долларов и пятьдесят центов, что вам не прочитать ни одного лимерика[1], которого бы я не знал.
— Приличного или нет?
— А разве бывают неприличные лимерики?
— О'кей. «Веселый парнишка по имени Скотт…» Вечер шуточных стихотворений провалился. Хью обвинил Барбару в том, что она слишком чиста и невинна, на что та ответила:
— Это не совсем так, Хью. Просто голова не работает.
— Да и я сегодня что-то не в ударе. Может быть, еще по глоточку?
— Пожалуй. Только обязательно с водой. Я так потею, что, кажется, совершенно иссохла. Хью…
— Да, Барби?
— Мы ведь, скорее всего, погибнем, правда?
— Да.
— Я так и думала. Наверное, еще до рассвета?
— Нет! Я уверен, что мы протянем до полудня. Если захотим, конечно.
— Понятно. Хью, вам не трудно было бы меня обнять? Прижмите меня к себе. Или вам слишком жарко и так?
— Когда мне покажется слишком жарко для того, чтобы обнять девушку, я буду знать, что я мертв и нахожусь в аду.
— Спасибо.
— Так удобно?
— Очень.
— Какая вы маленькая.
— Я вешу сто тридцать два фунта, а рост у меня пять футов и восемь дюймов. Так что не такая уж я миниатюрная.
— Все равно вы маленькая. Оставьте виски. Поднимите голову.
— М-м-м… Еще. Прошу вас, еще!
— Да вы алчная девчонка.
— Очень алчная. Спасибо, Хью.
— Какие хорошенькие глазки.
— Они — лучшее, что у меня есть. Лицо-то у меня ничего особенного собой не представляет. Но у Карен глаза красивее.
— Это кому как.
— Ну что ж, не буду спорить. Приляг, дорогой. Дорогой Хью…
— Так хорошо?
— Очень! Удивительно хорошо. И поцелуй меня еще раз. Пожалуйста!
— Барбара, Барбара!
— Хью, милый! Я люблю тебя! О!
— Я люблю тебя, Барбара…
— Да, да! О, прошу тебя! Сейчас!
— Конечно, сейчас!
— Тебе хорошо, Барби?
— Как никогда! Никогда в жизни я не была так счастлива.
— Хорошо, если бы это было правдой.
— Это правда. Хью, дорогой, сейчас я совершенно счастлива и больше ни капельки не боюсь. Мне так хорошо, что я перестала чувствовать жару.
— С меня, наверное, на тебя капает пот?
— Какая разница! Две капельки сейчас висят у тебя на подбородке, а третья — на кончике носа. А я так вспотела, что волосы совершенно слиплись. Но все это не имеет значения. Хью, дорогой мой, это то, чего я хотела. Тебя. Теперь я готова умереть.
— Зато я не хочу, чтобы мы умирали.
— Прости.
— Нет, нет! Барби, милая, еще недавно мне казалось, что в смерти нет ничего плохого. Теперь я чувствую, что мне с удесятеренной силой захотелось жить. Жизнь снова обрела смысл для меня.
— О, наверное, я думаю так же.
— Барбара! Мы постараемся не погибнуть, если это только в наших силах. Давай сядем?
— Как хочешь… Только если ты снова обнимешь меня.
— Еще как! Но сначала я хочу налить нам обоим по порции виски. Я снова жажду. И совершенно выбился из сил.
— Я тоже. У тебя так сильно бьется сердце!
— Ничего удивительного. Барби, девочка моя, а знаешь ли ты, что я почти вдвое старше тебя? Что я достаточно стар и гожусь тебе в отцы?
— Да, папочка.
— Ах ты, маленькая плутовка! Только попробуй еще раз сказать так, и я выпью все оставшееся виски.
— Больше не буду, Хью. Мой любимый Хью. Только ведь мы с тобой ровесники… потому что умрем в один и тот же час.
— Перестань говорить о смерти. Я хочу попытаться найти какой-нибудь выход из положения.
— Если только он есть, ты обязательно найдешь его. Я не испытываю страха перед смертью. Я уже смотрела ей в лицо и больше не боюсь. Не боюсь умереть и не боюсь жить. Но… Хью, я хочу просить тебя об одной милости.
— Какой?
— Когда ты будешь давать смертельную дозу снотворного остальным… не давай ее мне, пожалуйста.
— Э-э-э… но это может быть необходимо.
— Я не то имела в виду. Я приму таблетки, только не вместе с остальными. Я хочу принять яд после тебя.
— М-м-м… Барби, я надеюсь, что мы обойдемся без таблеток.
— Тем лучше.
— Хорошо, хорошо. А теперь помолчим. Поцелуй меня.
— Да, милый.
— Какие у тебя длинные ноги, Барби. И сильные к тому же.
— Зато длинные ступни.
— Перестань набиваться на комплименты. Мне очень нравятся твои ступни. Без них ты бы выглядела какой-то незаконченной.
— Фу, как не стыдно! Хью, а знаешь, чего мне хочется?
— Еще раз?
— Нет, нет. А впрочем, да. Только не сию секунду.
— Так чего же? Спать? Ложись и спи, дорогая. Я и один вполне справлюсь.
— Нет, не спать. Кажется, мне больше никогда в жизни не захочется заснуть. Никогда. Так жаль было бы истратить на какой-то сон даже одну из тех немногих минуток, что нам остались. Нет, у меня другое желание: я с удовольствием сыграла бы в бридж — в качестве твоего партнера.
— Ну… в принципе, мы можем разбудить Джо. Остальных нельзя — тройная доза секонала не располагает к карточной игре. Но мы могли бы сыграть и втроем.
— Нет, нет. Мне не нужно сейчас ничьего общества, кроме твоего. Мне так нравилось играть с тобой на пару.
— Ты замечательный партнер, дорогая. Самый лучший на свете. И если ты говоришь, что играешь «по книге», то это в самом деле так.
— Ну, конечно, не «самый лучший». Ты играешь классом повыше. Я бы хотела быть подле тебя много-много лет, чтобы научиться играть так же, как ты. И еще я бы хотела, чтобы тот налет случился минут на десять позже. Тогда ты успел бы сыграть большой шлем.
— В этом не было никакой необходимости. Когда ты объявила свои карты, я понял, что все в порядке. — Он сжал ее плечи. — Три больших шлема за один вечер!
— Три?
— А что, по-твоему, водородная бомба — не второй большой шлем?
— О! А вторая бомба — третий?
— Вторая бомба не в счет, она упала слишком далеко. Если ты не понимаешь, о чем я говорю, то я вообще отказываюсь объяснять что-либо.
— Ах, вот оно что! В таком случае можно попробовать сыграть и четвертый. Правда, я теперь не смогу вынудить тебя пойти первым. Мой лифчик куда-то делся и…
— Так, значит, ты нарочно сделала это?
— Конечно. Теперь твоя очередь ходить. А я попробую ответить.
— Э, только не так быстро. Три больших шлема — это максимум, на что я способен. Разве что один маленький шлем… да и то, если я приму еще одну таблетку декседрина. Но четыре больших шлема — это выше моих сил. Ты же знаешь, что я не в том возрасте.
— Посмотрим. Мне все-таки кажется, что у нас получится и четвертый большой.
И в этот миг их накрыло самым большим из шлемов.
Глава третья
Погас свет. Грейс Фарнхэм вскрикнула. Доктор Ливингстон зашипел. Барбару швырнуло на баллон с кислородом, да так, что она в темноте потеряла всякую ориентацию.
Оправившись немного, она пошарила возле себя руками, нащупала ногу. Затем нащупала Хью, являющегося продолжением этой ноги. Он не шевелился. Барбара попыталась прослушать его сердце, но не смогла. Она закричала:
— Эй! Эй! Кто-нибудь! Отозвался Дьюк:
— Барбара?
— Да, да!
— Вы в порядке?
— Я-то в порядке, да с Хью плохо!
— Спокойно. Сейчас я попытаюсь зажечь спичку — если, конечно, мне удастся перевернуться с головы на ноги. Я стою вверх ногами.
— Хьюберт! Хьюберт!
— Да, мамочка. Подожди.
Грейс продолжала причитать. Дьюк как мог пытался успокоить ее, одновременно проклиная темноту. Барбара немного освоилась со своим положением, попыталась слезть с груды баллонов, ударилась обо что-то подбородком и наконец ощутила под собой ровную поверхность. Поверхность была наклонной.