Дин Кунц
Герде.
Навеки.
О, что в себе ты, человек, таишь,
Хоть внешне ангелом глядишь!
Уильям Шекспир
Часть 1
На волоске от небытия
Книга Печалей
Один
1
За темной оградой гор шумел и суетился целый мир, но Линдзи Харрисон ночь казалась безлюдной, такой же нежилой, как опустевшие покои холодного мертвого сердца. Дрожа всем телом, она еще глубже вжалась в сиденье «Хонды».
По обеим сторонам шоссе плотными рядами бежали вверх по склонам вечнозеленые растения, изредка расступаясь, чтобы освободить место торчавшим в разных местах кленам и березам с сорванными зимними ветрами листьями, протягивавшим к небу свои искореженные черные ветви. Но ни огромный лес, ни мощные скалы, за которые он цеплялся, ничуть не умаляли пустоты этой ужасной мартовской ночи. Когда «Хонда» спускалась вниз по петлявшему асфальтовому шоссе, деревья и каменные выступы, проплывавшие мимо, казались бестелесными, словно сотканными из сновидений.
Гонимый свирепым ветром, вихрем вертелся в снопах света фар мелкий сухой снег. Но и буря не могла заполнить собой вселенской пустоты.
Пустота эта была, однако, в самой Линдзи, а не в мире. Ночь, как всегда, была до краев наполнена хаосом созидания. Пустой оставалась только ее душа.
Она взглянула на Хатча. Сгорбившись, он сидел за рулем, немного подавшись вперед, не отрывая глаз от дороги, и казалось, что его застывшее и непроницаемое лицо ничего не выражало. Но за двенадцать лет совместной жизни Линдзи знала, что это не так. Хатча, великолепно управлявшего машиной, не пугали трудности дороги. Его мысли, как и ее, были всецело заняты уик-эндом на Большом Медвежьем озере, с которого они возвращались.
В который уже раз пытались они воскресить ту непринужденность и ту легкость общения между собой, которые когда-то были столь естественными для них. И в который уже раз ничего у них не вышло.
Цепи прошлого все еще крепко держали их.
Смерть пятилетнего сына тяжелым грузом лежала на их плечах. Она душила всякое проявление жизнерадостности, отравляла смех, вселяла мрак в их души. Джимми уже не было с ними четыре с половиной года, почти столько же, сколько он прожил на свете, но его смерть и поныне висела над их головами и давила своей массой, словно огромная, низко плывущая в небе луна.
Прищурившись, глядя сквозь почти сплошь залепленное снегом лобовое стекло поверх обледенелых, судорожно дергающихся дворников, Хатч едва приметно вздохнул. Переведя взгляд на Линдзи, улыбнулся ей. Улыбка получилась бледная, не улыбка, а призрак улыбки, без тени оживления, усталая и грустная. Казалось, он хотел что-то сказать, затем передумал, и дорога снова приковала его внимание.
Три ряда шоссе – один правый, по которому они спускались, и два левых, бежавших навстречу, вверх, – были едва заметны под крутящейся снежной пеленой. Шоссе, сбегая к концу уклона, ненадолго распрямлялось, затем плавно переходило в широкий поворот с ограниченной видимостью. Прямой участок пути еще не означал, что Сан-Бернардинские горы остались позади. Шоссе еще раз должно было круто спуститься вниз.
Пока они проезжали этот поворот, пейзаж, окружавший их, несколько изменился: шоссе резко пошло вверх, и за перевалом открылось черное зияющее ущелье. От него шоссе отделяло лишь выкрашенное в белый цвет дорожное ограждение, едва различимое в сплошном снежном мареве.
Почти на выезде из поворота Линдзи вдруг охватило предчувствие надвигающейся беды.
– Хатч… – прошептала она.
Видимо, и Хатч почувствовал что-то неладное, так как не успела еще Линдзи открыть рот, как он мягко надавил на педаль тормоза и чуть сбавил скорость.
В конце поворота уже ясно просматривался прямой участок пути, а на нем, под углом, перегородив сразу два ряда шоссе на расстоянии примерно в пятьдесят или шестьдесят футов от них, застыл пивной грузовик-цистерна.
Линдзи хотела крикнуть «О боже!», но слова застряли у нее в горле.
Когда шофер доставлял свой груз в район высокогорных лыжных курортов, он, очевидно, был в пути захвачен снежным бураном, который начался недавно, но на полдня раньше, чем предсказывали синоптики. Колеса огромного грузовика беспомощно скользили на обледенелом асфальте, в то время как шофер безуспешно пытался выровнять машину и продолжить свой путь.
Выругавшись про себя, но внешне оставаясь совершенно спокойным, Хатч чуть сильнее нажал на педаль тормоза. Он не посмел резко вдавить ее в пол, опасаясь, что на скользкой дороге «Хонду» может круто занести.
Когда свет приближающихся фар ударил по кабине, водитель грузовика глянул в их сторону через боковое стекло. В разделявшем их быстро сокращавшемся промежутке, наполненном ночью и снегом, Линдзи увидела только бледный овал и два обуглившихся отверстия, где должны были быть глаза, – лицо призрака, словно за рулем машины сидел злой дух. Или сама Смерть.
Хатч попытался вывернуть на крайний левый из двух бежавших в гору рядов шоссе, остававшийся свободным.
Линдзи боялась, что, невидимые из-за грузовика, навстречу им могли ехать другие машины. Даже на небольшой скорости, если они лоб в лоб врежутся в одну из них, им несдобровать.
Несмотря на все усилия Хатча, «Хонда» потеряла управление. Заднюю часть машины занесло влево, и Линдзи увидела, что они проносятся мимо буксующего на месте грузовика. Плавное, скользящее, неконтролируемое движение было подобно цепочке призрачных видений в ночном кошмаре. Судорога свела ей живот, и, хотя ее удерживал ремень безопасности, она, приготовившись к худшему, инстинктивно прижала правую руку к двери, а левой уперлась в крышку бардачка.
– Держись! – крикнул Хатч, поворачивая руль в сторону заноса, все еще надеясь удержать машину под контролем.
Но скольжение перешло в головокружительное вращение, и «Хонда», как карусель Каллиопы[1], повернулась один раз вокруг своей оси… потом другой… пока снова в их поле зрения не попал грузовик. На какое-то мгновение, когда они, все еще вращаясь и скользя, неслись под гору, Линдзи показалось, что они не заденут его. Впереди них, за грузовиком, она не увидела встречных огней машин: шоссе было свободным.
И в этот момент передним бампером Хатч задел заднюю часть пивовоза. Ночь взорвалась скрежетом металла о металл.
От удара «Хонда», словно отнесенная взрывной волной, багажником врезалась в дорожное ограждение. Зубы Линдзи с такой силой щелкнули друг о друга, что острая, как молния, боль пронзила всю нижнюю часть лица и резко отдалась в висках; одновременно дикая боль пронзила неестественно согнувшееся от неожиданного удара запястье руки, которой она упиралась в бардачок. Ремень безопасности, наискось, от плеча к бедру, пересекавший ее тело, резко натянувшись, с силой сдавил ей грудную клетку, дыхание перехватило.
Машина, ударившись о дорожное ограждение, тотчас отскочила от него, но уже с меньшей скоростью, и потому не врезалась в пивовоз, а развернулась на триста шестьдесят градусов. В то время как они, не переставая медленно вращаться, скользнули мимо грузовика, Хатч попытался снова овладеть машиной, но, судорожно дергаясь то влево, то вправо, руль столь яростно этому воспротивился, что Хатч закричал от боли, когда тот буквально ожег ему ладони.
Пологий спуск неожиданно оказался почти отвесным и таким гладким, словно отполированный водой желоб, по которому на аттракционах скатываются вниз люди. Если бы могла, Линдзи бы, несомненно, закричала. И хотя предохранительный ремень уже давил не так, как раньше, боль, диагональю пронизавшая грудь, не давала ей свободно дышать. В голове пронеслось видение: «Хонда», плавно скользя вниз к следующему повороту, не удержавшись на шоссе, пробивает поручни и падает вниз, в пустоту, – видение это было настолько реальным и ужасным, что она снова часто и быстро задышала.
На одном из полуоборотов «Хонда», врезавшись в дорожное ограждение той стороной, где находилось сиденье водителя, и пробив его, по инерции пролетела еще футов тридцать-сорок, не упав, однако, вниз. Под аккомпанемент скрипа-грохота-скрежета-визга металла в воздух взметнулись мириады желтых искр и тотчас смешались с падающим снегом – словно рой летних жуков-светляков случайно принесся сюда, перепутав времена года.
Задрожав, машина перестала двигаться и накренилась чуть влево и вперед, зацепившись, очевидно, за какой-то столб. Наступившая тишина была настолько глубокой, что ошеломила Линдзи; она взорвала ее, шумно выдохнув воздух.
Никогда в жизни еще не испытывала она столь сильного и радостно наполнившего ее чувства облегчения.
И в этот момент машина вновь пришла в движение.
Ее стало сильно кренить влево. Насквозь проржавевший столб не смог, очевидно, выдержать тяжести машины, или осыпалась земля, в которую он был вкопан.
– Прыгай! – закричал Хатч, судорожно шаря руками подле замка своего ремня безопасности.
Но не успела Линдзи отстегнуть свой ремень и схватиться за ручку двери, как «Хонда» скользнула в пропасть. Несмотря на реальность происходящего, Линдзи не желала этому верить. Мозг допускал возможность смерти, но сердце упорно противилось самой мысли о ней. В течение пяти лет она так и не примирилась со смертью Джимми и потому напрочь отметала возможность собственной близкой кончины.
В скрежете и грохоте ломающегося дорожного ограждения «Хонда» боком скользнула по обледенелому склону и, когда насыпь стала круче, перевернулась. Задыхаясь, с сильно бьющимся сердцем, испытывая невыносимую боль от ремня, врезавшегося в тело всякий раз, как только машина переворачивалась с одного бока на другой, Линдзи молила бога, чтобы на их пути встретилось хоть какое-нибудь деревце или скальный выступ – все, что угодно, любое препятствие, которое хоть на какое-то время сможет задержать их падение, но насыпь была зеркально гладкой. Она не знала, сколько раз перевернулась машина – может быть, всего два раза, – потому что понятия верха, низа, правой и левой стороны полностью перемешались и утратили свой первоначальной смысл. Она с такой силой ударилась головой о крышу, что чуть не потеряла сознание. И так до конца и не поняла, то ли ее саму подбросило вверх, то ли вдруг осела крыша, но на всякий случай, сжавшись в комок, пригнулась на сиденье, опасаясь, что в следующий раз крыша осядет еще глубже и раздавит ей голову. Свет фар кромсал ночную тьму, и в просветах, как из разорванных ран, били фонтаны снега. Затем вдребезги разлетелось лобовое стекло, осыпав ее с головы до ног мельчайшими осколками, и тотчас все погрузилось в непроглядную тьму. Видимо, погасли фары, и из темноты вдруг выплыло лоснящееся от пота лицо Хатча, освещенное снизу тусклым светом приборов. Машина вновь перевернулась на крышу и в этом положении понеслась в пропасть с грохотом скатывающихся по железному желобу сотен тонн угля.
Со всех сторон обступившая их мгла была словно высечена из монолита, словно они с Хатчем находились не на открытом воздухе, а в полностью закрытом тоннеле увеселительного аттракциона неслись вниз на роликовых санях. Даже обычно отсвечивающий снег вдруг стал совершенно невидимым. Холодные снежинки, врывавшиеся в разбитое лобовое стекло, жалили лицо, но Линдзи не видела их, хотя они и налипали на ее ресницы. Безуспешно силясь унять подступившую панику, она подумала, что осколки лопнувшего стекла засыпали ей глаза и она ослепла.
Ослепла!
Этого она боялась больше всего. Она же была художницей. Ее талант черпал вдохновение из того, что видели ее глаза, и под их бдительным надзором ее удивительно чуткие руки создавали произведения искусства. А что может рисовать слепой художник? Что она может создать, если вдруг лишится зрения, самого надежного из всех своих чувств?
В то мгновение, когда она полностью осознала эту новую беду и закричала от горя и ужаса, машина, вновь перевернувшись, встала на колеса, но удивительно мягко, без резкого толчка, словно опустилась на громадную подушку.
– Хатч! – хрипло позвала Линдзи.
Шум их падения в пропасть оглушил ее, и наступившая тишина показалась ей зловеще неестественной, и она не знала, то ли действительно оглохла, то ли это ей только показалось.
– Хатч!
Она взглянула влево, на то место, где он должен был находиться, но не увидела ни его, ни вообще чего-нибудь.
Она