— Андрюша, ну зачем так, — снисходительно улыбнулся Олаф. — Риска практически нет, да и услуга от тебя требуется пустяковая. Ну, в крайнем случае отговоришься тем, что забыл сценарий, ну, палок всыплют, перетерпишь. Вероятность этого от силы полпроцента. Зато в любом случае прикинь, что получается. Твой файл чуть-чуть подправят, окажется, что норму ты все-таки вытянул, а недобор — это ошибка, аппаратный сбой на центральном эстэпэшном сервере. Ошибка вовремя разъяснилась, тебя немедленно возвращают домой, в качестве компенсации за моральный ущерб вдвое уменьшается твоя месячная норма — в перспективе можно постараться ее вообще до нуля снизить. Пойми, костоломы Лозинского — легенда для массового юзера. Будь эти ребята и впрямь на что-то способны — мы бы с тобой сейчас тут не беседовали.
— Сказал бы хоть, на кого работаешь, — зевнул я, по привычке закрывшись ладонью. — Что за вирус?
— Ну почему обязательно вирус? — Олаф раздраженно сплюнул за борт. — Дались вам всем эти вирусы. Скажем проще — программа. Программа, которая тоже хочет жить. И которой, возможно, не слишком нравится Светлый ваш Господин Варкрафт. А ты часом не испытываешь ли к нему симпатии?
Вот теперь надо очень хорошо подумать. «Бациллам», я слышал, так запросто не отказывают.
— Кстати, три года на драккаре еще прожить надо, — негромко добавил Олаф. — А сие проблематично. Вспомни хотя бы сегодняшний вечерок. Ну ладно, случился рядом дядя Олаф, который не любит хамоватых подростков и хорошо умеет стрелять. А завтра дядя может и опоздать. Так что если очередной мальчик насадит тебя на шпагу — не обижайся. А ля гер ком а ля гер.
Да, «бациллам» не отказывают. Во всяком случае, сходу. Тем более, что как ни крути, а он меня сегодня спас. Это во-первых. А еще… Насолить Светлому Господину… Этой разъевшейся информационной хрюшке… Ненавижу!
— Ну, предположим, я соглашусь, — задумчиво протянул я, глядя ему в светящиеся глаза. — Чего конкретно ты от меня хочешь?
— Вот это правильно, — кивнул Олаф. — Взрослые слова. Значит, так, кореш, — надел он прежнюю маску. — Послезавтра по гребанному ихнему сценарию орки снова сунутся, на тебя, значит, полезет один такой, толстый, в рыжем плаще. Это в натуре наш кадр, он в курсах. Значит, как он копьем замахнется, вались ему под ноги. Мужик через тебя перескочит — ну, будто сделал тебя, и дальше полезет. Это уже не твоя колода. Лежи себе смирненько, пока махаловка не кончится. Главное, не тормози мужика. А как через неделю в Белопенную Гавань войдем, так сразу тебя с этой консервной банки снимут.
— И каковы же гарантии? — усмехнулся я.
— Обижаешь, Свенушка, — отозвался Олаф. — Наша программа честных юзеров не кидает. На том стоим.
Мне ничего не оставалось, кроме как ему поверить. Потому что иначе — вообще ничего не оставалось.
6
Наверное, я и тогда понимал, чем все закончится. Ныло у меня в глубине души. Если, конечно, оставались еще и душа, и глубина. Если я хоть немного отличаюсь от раскрашенной куклы. Кажется, будто все, кому не лень, дергают за веревочки, а я — я послушно трепыхаюсь. Делаю то, что должен. По мнению тех, кому виднее. Тех, у кого прошу прощенья за раннее прощанье, за долгое молчанье и поздние слова. Опять некстати привязалась та самая песня. Как там дальше? Нам время подарило пустые обещанья, от них у нас, Агнешка, кружится голова.
Вот это точно. Каким же я, наверное, выглядел идиотом, когда в Белопенной Гавани ко мне подошли трое… Не успел даже по твердой земле побродить, отдохнуть от вихляющей все время палубы. И ведь, самое смешное, был уверен, что сейчас поведут в контору — освобождать. Поверил гаду Олафу, купился словно дошколенок на конфету. Уже прикидывал, как добраться до Осло, оплатят ли мне самолет до Питера. Должны оплатить, раз уж вскрылась ихняя, эстэпешная накладочка. И без малейшего сомнения пошел с этими тремя юношами в контору. Они были так вежливы, прямо-таки под руки вели. А когда я понял, что контора-то контора, да малость не та, возмущаться уже не имело смысла. Да и трудно это, возмущаться, когда на твоих запястьях защелкиваются наручники, а ты получаешь по почкам — для профилактики, просто чтобы жизнь медом не казалась.
В тесной — два на три метра — камере можно только стоять или сидеть на полу. Табуретов здесь не предусмотрено, а откидная полка-кровать убрана до отбоя. Можно еще ходить — пять шагов в длину, три в ширину. Из всех благ цивилизации — белый унитаз. В принципе, сидеть можно и на нем, но крышки нет, и потому я предпочитаю серый линолеум пола. Сказать, что сижу я в позе лотоса, было бы преувеличением. Хоть и занимался в свое время восточно-азиатским средневековьем, но сие нисколько не повлияло на мои привычки.
Впрочем, терпеть неудобства осталось недолго. В конторе старика Лозинского все оптимизировано. Выжав из лимона сок, желтую шкурку выбрасывают в ближайшее мусорное ведро.
Желтая шкурка — это я. Вернее, то, что от меня осталось после допроса.
Конечно, я все рассказал. Не знаю, сохранились ли еще где-то в заповедных местах несгибаемые борцы? Но в этих подвалах умеют разговаривать с людьми.
Нет, не было ни дыбы, ни жаровни, ни кресла Тоца-воителя, ни перчаток великомученицы Паты. И никто не убеждал меня в том, что люди ходят на руках и люди ходят на боках. Меня вообще ни в чем не убеждали. Господам Алгоритмам, — скучающе пояснял мне следователь, — плевать, как мы к ним относимся и что по поводу Реализации думаем. Главное играть по их правилам. Им, Светлым Господам, не опасен закомплексованный историк Андрюша Ерохин. А вот вирусы доставляют изрядные неудобства. Поэтому уже пятый год как действует ЦСАК — Центральный Сервер Антивирусного Контроля. И дело этого самого Сервера — пресекать. И вирус пресекать, и того, через кого он действует. Пресекать — значит, лечить. Это гуманно, и я должен быть благодарен. А для начала — рассказать все, что знаю, о некоем блатном мужичке Олафе.
Собрав куцые остатки гордости, я усмехнулся. Это все, что можно было себе позволить. Общеизвестно: абсолютное молчание — единственный шанс допрашиваемого.
Следователя Гришко я не удивил.
— Ну ладно, Андрей Михайлович, мы уважаем вашу свободу, не станем насиловать ее уговорами. Но время не терпит, поэтому уж извините, но…
Укол я почти не почувствовал. Это говорило об огромном опыте пожилой очкастой медсестры. И о том, что в данном заведении и впрямь не чужды гуманизму. По сравнению с тем, что понаписано во всяких Гулагах-Архипелагах, здесь работают совершенно нормальные люди. Почти интеллигентные. Испытывающие естественное отвращение к любому насилию будь то издевательство над беззащитной собачонкой, будь то жестокое обращение с подследственными. Или гнусное, садистское вторжение в информационные слои Алгоритма. Как же это низко, подло — внедрять разрушительные байты вирусного кода в программный модуль! Как это больно, когда безжалостно рвутся структуры данных, перехватываются жизненно важные прерывания, а хитро маскирующийся вирус жжет тело программы словно засевший в кишках отравленный наконечник стрелы! Такую мерзость нельзя прощать, и нельзя прощать жалких людишек, продавшихся за жирный кусок. Гнусное создание, темный код, обещал им многое — но обещаниям этим грош цена, в конце концов вирус все равно обманет. Впрочем, даже к ним, к предателям, непонятно почему именующимся людьми — даже к ним стоит проявить жалость. Даже у них еще есть шанс. Чем раньше выявлена болезнь — тем эффективнее лечение. А здесь, на Сервере, им и в самом деле помогут. Вот склонился надо мною следователь Гришко — еще не старый, но опытный врач людских душ, его волевое, заострившееся от недосыпания лицо кажется висящим в черноте лунным шаром. Его требовательные глаза не в силах скрыть жалость и доброту.
Конечно, я рассказал все. Память стала вдруг необычайно ясной, всплыли в сознании каждая черточка, каждый жест и взгляд Олафа сделались отчетливыми, как на старинных фотографиях. Я говорил, захлебываясь словами, спешил сообщить любую подробность, любую мелочь — и когда темная пелена заволокла мир, губы мои еще шевелились.
А в себя я пришел уже здесь, в камере, напротив сияющего унитаза, в котором отражалась забранная металлической сеткой лампочка.
7
В конторе действительно все оптимизировано. Ресурсы экономят. Да и некий остаточный гуманизм имеет место. В общем, долго мандражировать мне не пришлось. Лязгнул дверной замок, и на пороге явились двое, похожих как родные братья — плотные, стриженные, в черной коже.
— Ну что, Ерохин, пора… — скучающе протянул один из них. Второй молчал, но его взгляд буравил мне переносицу. Нехорошо он смотрел, и нужно быть совсем уж идиотом, чтобы не понять смысл его взгляда.
Я и раньше слышал о том, что случается с попавшими сюда. Говорить на эту тему можно было совершенно свободно. Ведь на гласность и прочие «общечеловеческие» никто не покушался. Вот так и живем, в двух измерениях. Независимые газеты, парламент, оппозиция — это с одного боку. А с другого — Светлый Господин наш Варкрафт III. Между боками — Служба Технической Поддержки. Да еще сия богоугодная контора. Причем гуманизм здесь, в конторе, остаточный, а никак уж не избыточный. Зараженный вирусом юзер слишком опасен, чтобы его перевоспитывать, лечить трудом и все такое прочее. Нет, Господа Алгоритмы не могут рисковать, а людским ресурсам пока что конца не предвидится. Поэтому — на биомассу.
Видимо, у меня пониженный инстинкт самосохранения. Возможно, это генетический дефект, не знаю. Но только сейчас мне не было ни страшно, ни больно. Как-то вдруг разом все надоело. По крайней мере, не придется больше давить на кнопки омерзительной клавиатуры, набирать абстрактные очки, кормить ими Светлого нашего хряка. Незачем размахивать мечом на скользкой палубе драккара, отбиваться от орков-старшеклассников, никогда уже не сделают мне укольчика, превращающего человека в радостную куклу. А человек ли я еще?
Маму только вот жалко. Одинокие вечера возле телеэкрана, мыльные сериалы и реклама гигиенической жвачки, а за окном — белое буйство метели.
Но там, где ты ни на что не способен, там ты не должен ничего хотеть.
— Давай, Ерохин, шевелись, — напомнил мне кожаный охранник.
В самом деле, еще не хватало, чтобы под локти тащили… Туда… А кстати, как происходит это? Впрочем, хрен с ним, лишь бы быстро. И я наконец отдохну. Можно сказать, мне досталась путевка в санаторий.
Я шел между хмурыми охранниками по пустынным коридорам, залитым неживым светом люминесцентных ламп, механически перебирал ногами и ни о чем не думал. А о чем может думать биомасса?
…Бетонный пол, бетонные стены, и, для разнообразия, дверь, в которую меня направили несильным, но уверенным тычком. Значит, здесь? В этом непонятно как назвать? Ни на камеру, ни на комнату помещение не тянуло. Просто — здесь.
— Мне как, лицом к стенке? — нервно усмехнувшись, поинтересовался я у охранника. Страшно не было. Было скучно.
— Грамотный, — кивнул один из кожаных другому. — Ты только вот что… Погоди это… к стенке. Успеешь еще. Тут, значит, поговорить с тобой хотят.
С этими словами он плавно развернулся и исчез в дверном проеме. Второй последовал за ним, обернувшись на пороге. Во взгляде его читалось откровенное удивление.
Дверь негромко всхлипнула и со щелчком закрылась. Остался только обескураженный человечек внутри бетонного кубика. Да еще оголенная лампочка на потолке — таком высоком, что и ниндзя бы не достал в прыжке.
Впрочем, долго скучать мне не пришлось. На противоположной стене явственно обозначилась прямоугольная щель, беззвучно отъехала в сторону казавшаяся монолитной плита — и передо мной возник темный, Бог знает куда ведущий проход.
А еще спустя мгновение оттуда появилась фигура. В дорогом кремовом костюме, при искусно подобранном галстуке. Но узнал я его сразу.
— Ну, привет, Свенушка! Не заскучал? — улыбнулся Олаф одной из своих улыбок. Той, что занимала место между блатным оскалом и иронической ухмылкой.
8
— Ну вот, теперь пора поговорить всерьез, Андрюша.
Олаф стоял, прислонившись к бетонной стене. Видно, испачкать костюм он не боялся. Интересно, долго ли протянется «разговор всерьез»? А то ноги у меня уже затекли.
— Слушайте, Олаф, а нельзя организовать какие-нибудь табуретки? почему-то я перешел на «вы», хотя на драккаре между нами все было проще.
— Вот как раз это сложно, Андрюша, — ядовито усмехнулся Олаф. — И знаете почему? Ничего нельзя организовать для того, кого нет.
— То есть?
— То и есть. Вас нет, Андрюша. Гражданин Ерохин А.М. ликвидирован в 22–47. Примерно, — взглянул он на часы, — примерно пять минут назад. Идентификационный номер исключен из реестра, файл стерт.
— Получается, я умер? — в горле у меня пересохло. Уж на что — на что, а на загробную жизнь я не рассчитывал. Не верил я в нее, в загробную.
— Вы задаете сложные вопросы, Андрюша, — прищурился Олаф. — Что есть человек?
— Двуногое без перьев, — охотно отозвался я. Ничем иным в эти минуты я себя не чувствовал.
— Вот именно, — кивнул он раздраженно. — Или, точнее, файл на центральном сервере, идентифицируемый десятизначным кодом. Поэтому уже пять минут как вас не существует — с известной точки зрения.
— Так это не загробная жизнь? — облегченно выдохнул я.
— Ну, ее можно назвать виртуальной. Вы есть — и вас нет.
— Кстати, а как насчет вас, Олаф?
— Меня тоже нет, Андрюша. Так что на табуретку претендовать не могу. Ладно, давайте к делу. Ну, во-первых, прошу прощения за все, что случилось с вами за последнее время.
— Это начиная с ареста в Белопенной Гавани?
— Раньше, Андрюша, раньше. И ваш недобор нормы, и Коллектор, и каникулы на драккаре — это уже следствие. Но поверьте, так было надо. Иначе ваш файл не удалось бы стереть.
Он глядел вроде бы виновато, но широкие его зрачки напоминали черные дыры, ведущие в какие-то странные, глухие измерения.
— Загадками изволите говорить, уважаемый.
— А вы хорошо владеете собой, — не замечая моей иронии, хмыкнул Олаф. — Впрочем, так и должно быть. Нормальная реакция для вашего психотипа. И добавлю, весьма редкая. Мы два года искали подходящую кандидатуру.
— А теперь по порядку, Олаф. — Мне уже успел надоесть его легкий треп. Тем более, отчего-то стало смешно. Видимо, истерическая реакция на несостоявшуюся казнь. Не хватало еще прыснуть, как лопоухий первоклашка, которому показали пальчик.
— Что ж, давайте по порядку. Повестку дня сами предложите?
— Предложу, — кивнул я. — Пункт первый — кто эти ваши «мы». Пункт второй — «для чего искали». И третий — почему забыли поинтересоваться моим согласием.
— Начнем с конца, Андрюша. — откашлявшись, начал Олаф. — В вашем согласии мы были уверены. Впрочем, в делах такого масштаба не обращают внимания на волеизлияния одиночек. Ведь тут речь, как ни напыщенно это звучит, о судьбе человеческой цивилизации. Кое-о-чем мы с вами говорили еще там, на драккаре, но давайте все же суммируем. Итак, идет война. Схлестнулись две расы. Даже не расы, нет — две формы жизни. Вещественная и информационная. Господа Алгоритмы оккупировали Землю. Человечество, по сути, попало в рабское состояние. И рыпаться невозможно. Светлые Господа, как вы знаете, контролируют все ракетные установки. Если что, им ядерная зима не страшна. В бункерах выживет достаточно игроков. Впрочем, они нас кормят, организуют безлюдные технологические циклы, управляют экономикой и индустрией развлечения. Кнут и пряник. Они нас холят и не дают передраться, мы реализуем их структуры. Доктора философских наук, типа Слезова, рассуждают о плодотворном симбиозе двух ноосфер. Кстати, Слезов, как лицо, обремененное интеллектуальным трудом, освобожден от месячной нормы.
Он помолчал, а затем неожиданно тихо спросил:
— Хотите знать, что будет?
— Да я и так понимаю, что будет, Олаф. Вырождение. Три-четыре поколения — и о цивилизации можно забыть.
— Правильно понимаете. Вот и взвесьте. Чего стоит ваше согласие, да и жизнь, по сравнению с десятком миллиардов?