Было мгновение, когда баронет имел возможность выстрелить, но он совершенно неправильно держал ружье, и лишь изо всей силы ткнул зверя прикладом в брюхо. Но такой толчок только отвлек на мгновение внимание твари, не причинив ей сколько-нибудь ощутимого вреда. Когда она обернулась, и полыхнули желтые злые глаза, попытка нападения показалось баронету совершенно беспомощной и глупой. Но было в этом взгляде не только звериное бешенство и ярость, но и недоумение и смятение.
Секунду-другую Таллентайр размышлял, действительно ли эта тварь собиралась напасть, но тут же решил, что на раздумья нет времени, да и на риск тоже. Он вновь напал, и когда большая когтистая лапа ударила его сбоку, оказался к этому готов. Увы, сила толчка оказалась заметно большей, чем та, с которой он мог справиться. И несмотря на готовность сгруппироваться, он распростерся на земле, и его несчастное бедро снова наткнулось на острый камень. Впрочем, Таллентайр опять не выпустил ружье. Он приник к нему, как к своей любимой, боясь, что если уронит, то непременно пропадет, так как и представить себе не мог, что чудище выкажет к нему милосердие после того, как он его раздразнил. Баронет попытался отползти еще дальше, чтобы выиграть немного времени и прицелиться, но двигаться оказалось вдруг невероятно трудно, как будто тень, в которую он попал, обрела свою собственную жизнь и держала его, обволакивая, волшебным плащом тьмы.
Он ударился головой о камень, и все поплыло перед глазами. Луна, которая теперь красовалась перед ним, точно большой серебряный шиллинг, внезапно ушла во тьму, а звериный запах, который и прежде досаждал ему, стал таким крепким, что ему сделалось муторно.
Огромная тяжесть навалилась на него, но он не почувствовал ни когтей, ни ужасных острых зубов и, к немалому своему изумлению, не мог понять что давит на него, ни что случится дальше. Смерть, казалось, не уточняла, как ей к нему явиться, просто была тьма и беспомощность.
Но вот, давление прекратилось, как будто тварь второй раз проходила над его лежащим телом. И все-таки он крепко держал в руках двустволку. Он слышал голос отца Мэллорна, который снова обрел способность к членораздельной речи, и услышал четко произнесенное слово Satanas, из чего следовало, что священник счел нападавшего подлинным демоном. Но времени для рассуждений не было, оказались бы он действенными или нет, поскольку слова опять привлекли внимание чудовища к иезуиту.
Когда зверь снова двинулся прочь от Таллентайра, и баронету, наконец, удалось встать на колени, вскинуть двустволку на плечо и приготовиться к выстрелу. Он увидел, что чудище присело, точно кошка, не более чем в пяти футах от него. И почему-то казалось, будто она потеряла часть своей массы, и теперь размерами не больше, чем он сам, хотя он не понимал, как это может быть. Лицо твари было обращено к иезуиту, ее глаза сияли в лунном свете. Они были такими же, как человеческие глаза, хотя у людей Таллентайр никогда не встречал желтых радужных оболочек. Он не мог прочесть выражения этих глаз, но предположил, что существо напрягает мышцы перед броском на жертву.
Он выстрелил, подавив крик боли, пронзившей руку от отдачи по всей длине. Чудище отскочило в сторону. Или, возможно, отлетело от удара, чего и следовало ожидать при такой пальбе. Таллентайр не сомневался, что попал, и, безусловно, при обычном соотношении сил такой выстрел убил бы жертву. Но он уже знал, что неистовое движение нелепой твари было не предсмертными судорогами. Она была ранена, но не мертва. И, пока он собирался, чтобы встать на ноги, она, казалось, вбирала свою массу из теней, пока снова не выросла до прежней величины. Таллентайр не видел священника, который опять упал на камни. Он перехватил ружье, отчаянно пытаясь перезарядить его, но знал, что это бессмысленно, ибо тварь уже снова нависла над ним, и ей достаточно было только дотянуться до него одной из когтистых лап, чтобы выхватить оружие. И когти эти теперь, когда он увидел их занесенными, больше напоминали ястребиные, чем кошачьи.
Его глаза, привыкшие теперь к мягкому лунному свету, разглядели теперь это странное и жуткое лицо во всех подробностях. Оно было темным. Но никоим образом не африканским; золотые глаза и прекрасно очерченные губы придавали ему слишком необычный вид, чтобы сравнить его с любым расовым типом, который был известен баронету.
«Это Сфинкс », — подумал он вдруг, понимая, насколько нелепая мысль пришла именно к нему. — «Ведь у нее лицо Сфинкса». Тварь вновь открыла рот. На этот раз он почти ожидал, что услышит слова, в которые будет облечена какая-нибудь древняя загадка, которую он должен разрешить. Но раздался лишь пронзительный звук. Это был, как он понял, крик боли, и звучал он странно жалобно. И угадывалось в нем что-то еще…
Большая когтистая рука взметнулась, собираясь схватить и разорвать его. Таллентайр замер, ожидая неизбежного.
Пока рука тянулась к Таллентайру, его взгляд уловил нечто светлое, вставшее на ее пути. Оно появилось столь удачно и своевременно, словно священник действительно сумел призвать дивный свет с Небес для сокрушения их врага. Что-то небольшое, но более яростное, чем Сфинкс, прыгнуло ему на голову, как прыгает белая кошка на вздрогнувшего от неожиданности огромного пса. Но нападающий как раз и был похож на пса, и Таллентайр, как только увидел это, понял, что и его малые размеры только иллюзия, вызванная невероятными размерами противника. Это было очень крупное существо по меркам семейства собачьих, заметно крупнее, чем любой охотничий или пастушеский пес, которого баронет когда-либо видел. По своей ярости, бесстрашному и грозному гневу, отчаянной целеустремленности, читаемой в глазах, это было не менее странное и невозможное существо, чем то, на которое оно напало.
Это был волк. Но какой-то поистине фантастический волк, который для Таллентайра с его убеждениями не вмещался ни в какие рамки. Таллентайр почувствовал, что сейчас вспыхнет жуткий бой, но не мог поверить, что обычный серый волк способен одолеть невиданное чудище. Баронет попытался встать, но голова кружилась и мысли были слишком затуманены.
Удар, который нацелил на него Сфинкс, если то вообще был удар, перешел в скользящий боковой бросок по прыгающему волку. Острые когти не вонзились в зверя со всей силой, но лишь оставили кровавые борозды на боку, и темная кровь выступила на бледной шкуре. Волк отлетел в сторону, но, едва приземлившись, быстро, хотя и не без усилий, развернулся, намереваясь немедленно продолжить сражение. Таллентайр ощутил нелепое желание закричать, приказывая волку бежать и спасаться. Сфинкс отступил на полшага, и на его лице отразились сомнение, недоумение и неуверенность, но затем его крылышки опять забили, он поднялся на задние лапы, выставил вперед свои страшные когти, и приготовился к бою. Таллентайр вновь попытался достать из кармана запасные патроны, но что-то вновь помешало ему. Как будто все тени вокруг были в союзе со Сфинксом. Они, казалось, готовы были драть его когтями тьмы, им не требовалось разрывать его плоть, они хотели дотянуться до его души.
Баронет уронил незаряженную двустволку. В голове у него слышался грозный рев, как будто вся окрестная тьма наваливалась на него, и выла в гневе и радости. Он чувствовал, что ни на миг не может задержать дыхание, что нет воздуха для его изнуренных легких. В груди возникла боль, как будто ее все крепче стискивал железный обруч. Он пристально всматривался в тьму, пытаясь увидеть начинающийся бой между маленьким серым зверем и огромным черным чудовищем. Но разобрать он смог только безумное, все ускоряющееся мелькание черных и белых пятен, клубящееся и смещающееся, лишенное какого-либо смысла.
«Как», — подумал он, ликуя и дрожа от облегчения, — «да быть этого не может. Я отравлен и вижу все это в бреду. Это меня, а не Дэвида укусила змея. И это я, а не он, лежу в постели и выкрикиваю названия того, что меня преследует!» Похоже, что так и было, он почувствовал беспричинную уверенность, что именно его, а не Лидиарда, должна была ужалить змея. Ему повезло, теперь он взял на себя эту ношу, чтобы облегчить положение друга, он занял место юноши.
Воодушевленный сознанием справедливости происходящего, он все боролся и боролся против тьмы, но она не позволяла ему дышать, и он не мог найти средство себя поддерживать. В конце концов, он упал, да так, словно пролетел сквозь гору, сквозь самую земную кору, и вот угодил в невыносимо унылую и безотрадную преисподнюю, где невозможно что-либо чувствовать. И все-таки чувствовал. Извращенно, с великим удовольствием и облегчением, ибо знал, что это, разумеется, сон, навеянный сочетанием нездоровой пищи и последствий борьбы и потрясения. В его душе не было сомнений, что он пробудится, когда настанет пора, и обнаружит, что мир таков, каким был прежде: реальный, прочный, постижимый.
Последним, что он услышал, был голос иезуита, испустившего вопль отчаяния, подобный тому, каким разразился Уильям де Лэнси, призывая их на встречу с абсурдом. «Не бойся, мой суеверный друг», — Вскричал Таллентайр тоном великодушного спасителя. — «Ибо воистину нечего бояться в такой преисподней, как эта, откуда мы в свое время будем вызволены возвращением к бодрствованию и разуму».
5
Ко времени, когда сэр Эдвард, наконец, пробудился от неестественного сна, солнце стояло высоко в небе, а Дэвид Лидиард потрудился под ним куда дольше, чем это можно было делать с удовольствием. Даже на этой высоте трудно было выносить полуденную жару. Лидиард не предпринял попытки похоронить священника, не попробовал он и сколько-нибудь методично искать де Лэнси. Он все еще был очень слаб после змеиного укуса. Он никак не ожидал, что на него так тяжело подействует подобная малость, не сравнимая даже с укусом, который достался ему близ Каира, когда зуб кобры проник сквозь ткань брюк. Он пробудился, полный воспоминаний о жутких видениях, которые не улетучились, как это обычно бывает с воспоминаниям о сновидениях. Но он нашел, что вполне здоров, и чувство благополучия доставляло ему удовольствие, пока он не выбрался на солнечный свет и не увидел, какое страшное несчастье обрушилось на его друзей, пока он был в беспамятстве.
Его лихорадка полностью прошла, но ему пришлось напрячь силы до предела, чтобы перенести тело сэра Эдварда от скал к палатке, и уложить своего пожилого друга в гамак. Сначала он опасался, что баронет умрет от той самой таинственной напасти, которая сгубила иезуита, но, в конце концов, успокоился, убедившись, что сердце Таллентайра бьется четко и ровно. А отсюда оставался и короткий шаг до мысли, что этот человек рано или поздно очнется от своего загадочного сна, и, что, пока это не случилось, нет смысла пытаться объяснять, что случилось. В ожидании пробуждения Таллентайра Лидиард решил попробовать сделать что-то полезное, насколько позволят силы. Он прошел в другую палатку, чтобы взглянуть на имущество отца Мэллорна. Как он полагал, это долг его и Таллентайра разыскать родных священника в Англии и сообщить о его смерти, а в случае, если таковых не обнаружится, сообщить имеющим к нему отношение служителям церкви.
Лидиард, хотя и принадлежал формально к тому же вероисповеданию, что и покойный, не слишком хорошо представлял себе, кто это может быть, но решив выполнить взятые на себя обязательства, подошел к телу и осмотрел карманы покойного. При этом он испытывал некоторый стыд, несмотря на необходимость подобных действий. Он немедленно принес найденное в свою палатку и сложил все в гамак, где недавно лежал сам. Позже он добавил к находкам ружье баронета, которое принес со склона, где оно лежало со снятым предохранителем и двумя изведенными патронами.
Лидиард не стал открывать записную книжку священника, чтобы подробно исследовать его пометки, но с любопытством осмотрел некоторые другие найденные вещи. Это было старое серебряное кольцо, которое Мэллорн никогда не носил на пальце, насколько мог вспомнить Дэвид. Оно было украшено с лицевой стороны таинственным изображением, походившим на три переплетенные буквы, вероятно, О, А и S. Имелся также амулет, какие встречаются на всех египетских рынках, имитация тех, что находят в гробницах при раскопках. Такие амулеты, как слышал Лидиард, называют уаджет, часто они представляет собой символическое изображение глаза.
Дэвид вспомнил, как разговаривал со священником о таких предметах. Мэллорн с самого начала сказал ему, что египтяне, вероятнее всего, носили как амулеты подлинные части тел своих предков, высушенные на солнце или сохраненные в битуме, как мумии, но со временем их заменили на условные изображения из дерева и глины. Лидиард не мог бы сказать, из чего сделана именно эта вещица.
Когда зловещее присутствие имущества мертвеца стало невыносимо, Лидиард уделил немного времени молитве. Это было все, что он еще мог сделать. Хотя, конечно, человек, за которого он молился, тот, кто заменил ему отца и тот, кем он всегда восхищался, изменил его отношение к традиционной вере. Сэр Эдвард твердо придерживался мнения, что любая религия — это атрибут отмирающей эпохи предрассудков, и что одной науке следует доверять как источнику мудрости и вдохновения. Он куда красноречивей обосновывал свою позицию, чем Дэвид способен был ее опровергнуть. Духовный отец Лидиарда в Англии не скупился на суровые предупреждения о влиянии Антихриста. И Лидиарда приводило в некоторое замешательство, что такой набожный человек, как отец Мэллорн с такой охотой искал общества сэра Эдварда на пароходе, идущем в Вади Халфа, и втянул его в свое предприятие.
Лидиард не только молился за благополучное пробуждение сэра Эдварда, он молился и за душу иезуита и за избавление де Лэнси от беды, если тот в нем нуждался. За себя он только благодарил с тяжелым сердцем, что вновь избежал смерти от укуса змеи, не уверенный, полностью ли миновали последствия этого укуса.
Когда Таллентайр, наконец, пришел в себя, Лидиард стоял рядом, придерживая флягу, чтобы его старому другу было удобнее пить. Для баронета было полной неожиданностью, что Дэвид уже почти поправился, а сам он так слаб, и тут же засыпал юношу вопросами, на которые тот мало что мог ответить. Когда молодой человек рассказал, где и как нашел его и сообщил, что отец Мэллорн мертв, и нигде нет и следа Уильяма де Лэнси, сэр Эдвард удивился и не на шутку расстроился.
— Господи Боже, — вздохнул он с жаром, несомненно, неподобающим тому, кто объявляет себя неверующим, — а я-то думал, что это только сон! Возможно, так и было. Но я, право, не знаю, что реально, а что нет. Вчера вечером я опасался за твою жизнь, а теперь, судя по всему, только ты и пережил эту ночь невредимым. Я думал, что у меня скверные галлюцинации, Дэвид, но теперь убеждаюсь, что все было правдой до мельчайших подробностей. События развивались именно так невероятно. Мы должны найти де Лэнси, если сможем. И только тогда, ради нашего душевного здоровья, покинуть это место.
— Не уверен, что хотя бы один из нас достаточно здоров, чтобы ехать верхом, — терпеливо произнес Лидиард, — Не уверен и в том, что легко удастся найти де Лэнси: я долго кричал в полный голос и не получил никакого ответа. В любом случае, мы должны похоронить священника, но выкопать ему настоящую христианскую могилу в этом каменистом месте невозможно, поэтому придется положить его в одну из этих древних гробниц и всей душой попросить прощения у того, кто примет его душу.
— Если мои сны достойны доверия, — заметил баронет, — боюсь, что де Лэнси может уже покоиться в одной из них. Но мы должны искать его, поскольку не следует доверять снам. — Он попытался самостоятельно подняться на ноги, но усилие оказалось столь мучительным, что пришлось принять помощь Лидиарда.
— Вы должны рассказать мне, что случилось, — сказал Лидиард, — боюсь, что моя лихорадка и мои собственные сновидения не отпускали меня до утра, и я знаю лишь о том, что увидел, очнувшись.
Баронет покачал головой. Провел левой ладонью вверх и вниз по правому боку, проверяя, в каком состоянии бедро и плечо после вчерашнего.
— Не могу сказать, что случилось на самом деле , — раздраженно произнес он. — Как мне кажется, де Лэнси забрел в одну из гробниц, где наткнулся на что-то, заставившее его завопить, что есть мочи и выпалить из пистолета. Когда мы со священником побежали к нему, то потеряли направление, это нас задержало. Возможно, как раз тут и начался этот странный сон, не раньше. Впрочем, откуда мне знать? Мне мерещилось, будто нас настигло некое огромное существо, похожее на живого Сфинкса. Казалось, оно раздувается и опадает, а затем опять раздувается. Я случайно один раз выстрелил в воздух, но во второй раз выстрелил с близкого расстояния и попал в эту тварь, но не сильно ей повредил. А на это чудище напал, неизвестно откуда появившийся большой серый волк. Но тут на меня навалились тени, я стал задыхаться и больше ничего не видел и не слышал. Ты, случайно, не нашел тело большой кошки? Или труп серого волка?