Дядя подошел тихо, как и полагается волшебнику.
- Здравствуйте, - сказал он. - Я рад, что вижу вас вместе. Мне нужно с вами поговорить. Вы можете поздравить меня. Я, кажется, нашел научное обоснование для скромных чудес, которые я время от времени творю.
Мне уже некогда было смотреть в окно и читать книгу со странным названием "Чья-то жизнь". Я думал о своей жене Клаве и о том, что она уйдет от меня.
- Дядя, - сказал я, - извини. Мне нужно быть дома. Неотложные дела.
- Понимаю, - обиделся дядя. - Тебе не нравятся мои чудеса. Ты не любишь суеверия и презираешь мрак. Но сейчас, когда я почти подвел под них теоретическую базу...
- Не надо, не оправдывайся, - прервал его я, - я ведь приезжал к тебе не ревизовать твою работу. Я чудесно провел время, смотрел в окно, гулял по волшебной дороге. Хотя ты ушел на пенсию, но ты полон творческих сил. Немножко жаль - ты тратишь эти силы на то, что давно осуждено историей и прогрессом. Чудес не должно быть.
- Необоснованных чудес. Но мои чудеса будут скоро утверждены в специально созданном для этого комитете. Я пишу статью и собираюсь послать ее в научный журнал. К статье приложен строго проверенный математический аппарат.
Я не стал спорить. Мы тепло попрощались, и я, пройдя по волшебной дороге, сел в поезд. Вокруг уже не было никаких чудес, все было обыденно и заранее известно: названия станций, слова, которые произнесут пассажиры, ругая духоту, телеграфные столбы с сидящими на проводах птицами, похожими на нотные знаки.
Я подходил к окну и видел поля, все время поля, поля и небо, небо и поля без всяких изменений.
И я подумал - не странно ли, что это окно обыкновенное, и пейзаж один и тот же, и за окном нет никаких чудес. Я подумал так потому, что, гостя у дяди, я постепенно привык к чудесам и не хотел от них отвыкать.
Домой я приехал вечером, когда жена сидела за столом и просматривала ученические тетрадки. Обычно меня раздражало, что Клава уделяла много внимания школе, ученикам, их родителям и мало внимания мне, но сейчас я с нежностью смотрел на жену, и дело, которым она занималась, показалось мне одним из самых прекрасных дел на земле.
Я обнял жену, поцеловал ее и заглянул в тетрадку, где милые круглые буквы напоминали о детстве.
- Я не ждала тебя, - сказала Клава, - ты пробыл у дяди всего десять дней, а собирался провести целый месяц.
- Да. Но мне недоставало там тебя, я скучал и потому приехал.
- Но ты писал, что там были чудеса, что дядя волшебник и все ежеминутно менялось?
- Писал, - сказал я, - ну и что?
- А здесь нет никаких перемен. Начались занятия в школе; новая заведующая, у нее прескверный характер, мучит себя, нас и учеников.
Я подошел к окну. За окном шел трамвай.
На другой день я снова подошел к окну. За окном шел трамвай. И то же было и на следующее утро. Улица была похожа на этот трамвай. Но, не находя перемены на улице, я чувствовал ее в себе.
С каждым днем я чувствовал все острее и острее, как росло мое чувство к жене. Казалось, кто-то повернул вспять течение моей жизни и я снова вернулся в те удивительные дни, когда робко ухаживал за Клавой и назначал ей свидания в Михайловском саду.
Клаве, по-видимому, нравилось это. И, проверяя детские тетрадки, она время от времени бросала взгляды в мою сторону, словно признавая не только существование своих учеников, сердитой заведующей, слабохарактерного завуча, но и мое тоже. В свободные часы мы стали ходить в кино, а иногда даже в театр.
Правда, иногда я подходил к окну и всегда видел за этим окном одно и то же: трамвайную линию, булочную и магазин, в котором продавали обои, замки и краску. Да, мир застыл за этим окном, как одна и та же декорация в жалком провинциальном театре, но зато внутри меня текла жизнь, живая и интимная, как недосказанная сказка.
- Ты меня еще не разлюбила? - спрашивал я жену.
Она отвечала улыбкой, неузнаваемо менявшей ее немножко увядшее и усталое лицо.
- Пока нет, - говорила она.
Но по ночам я просыпался с тревогой. Мне вспоминалось дядино окно, скамейка под деревом и красивый молодой человек, которого звали Виктор. И я думал: ведь этот Виктор появился из будущего, нарушая законы необратимости времени, чтобы напомнить мне о том, что моя жена уйдет к нему. Это неизбежное для меня будущее спешило, сменяя дни и недели и неизбежно приближая меня к часу, который должен наступить. Однажды я не выдержал и рассказал жене о Викторе и о том, что, по его словам, меня ждет через несколько лет.
- Этого не случится, - сказала Клава, - я никогда не уйду от тебя к другому. Мне смешно, что ты веришь в разную чепуху, в суеверия и вредные антинаучные сказки, которые рассказывает выживший из ума пенсионер, твой дядя. Стыдно. Ты окончил биологический факультет, работаешь в цитологической лаборатории, где изучают энергетику клетки, и поддаешься на удочку какого-то старого шарлатана.
- Мой дядя не шарлатан, - сказал я, - я сам видел своими глазами этого Виктора, познакомился с ним и от него, а не от дяди узнал то, о чем я сейчас говорил. Он говорил в настоящем времени о том, что будет. Для него это было реальностью.
- А для тебя?
- Для меня это тоже стало реальностью, поскольку я узнал об этом как о неизбежном факте.
- Чепуха. Суеверие. Меня это возмущает. В школе своим ученикам я объясняла, что не надо верить в чепуху, что надо бороться с мраком и отсталостью. Неужели и дома я должна повторять элементарные вещи?
- Хотел бы я, - сказал я, - чтобы ты пожила у дяди, почитала книгу со странным названием "Чья-то жизнь" и посмотрела в окно, за которым все менялось быстрее, чем на сцене или даже на экране.
- Чем спорить, давай лучше спать. У меня завтра пять уроков и родительское собрание.
Сказав это, она вскоре уснула. Но я не спал, ворочаясь с боку на бок и прислушиваясь к дыханью жены.
Дядя прислал открытку, исписанную чрезвычайно мелким, экономным почерком пенсионера. Он писал о том, что усовершенствовал технику своих чудес, и звал меня приехать хотя бы на несколько дней, чтобы дочитать книгу.
Я прочел дядину открытку жене. Она сказала:
- У тебя не в порядке нервы. В институте у тебя плохие отношения с начлабом и с заместителем директора, ведь они подозревают тебя в скрытом карьеризме и научной недобросовестности. Возьми отпуск за свой счет и съезди к дяде. Отдохнешь, посвежеешь, как в прошлый раз.
Я взял отпуск и отправился к дяде. Старик встретил меня в саду, обнял, а потом повел в комнату. Книга по-прежнему лежала на столе, а окно было открыто. Мы с дядей подошли к окну, и я увидел пустыню и лежавшего льва, который встал и лениво пошел по знойному песку.
- Повторяешься, - сказал я дяде, - а я, признаться, ожидал чего-нибудь новенького. Не затем я сюда приехал, чтобы смотреть старые, давным-давно примелькавшиеся фильмы.
- Не спеши, - сказал дядя, - отдохни. Я усовершенствовал технику своих чудес, и ты скоро в этом убедишься.
Позавтракав вместе с дядей на веранде, я вернулся в комнату и стал читать книгу.
В той главе, которую я читал, описывалась цитологическая лаборатория, я сам, завлаб, знакомые научные сотрудники и лаборантки. Одна из научных сотрудниц считала меня интриганом, заведомой бездарностью, которая пишет докторскую диссертацию лишь затем, чтобы со временем занять место завлаба.
Обстановка лаборатории, я сам, завлаб и старшая научная сотрудница были описаны с натуралистической точностью.
Мне вдруг стало душно, и я подошел к окну.
За окном я увидел театральную сцену, режиссера, отдающего какие-то распоряжения актерам. Сцена приближалась ко мне, словно я смотрел на нее в бинокль. Один из актеров играл меня, другой завлаба, третий заместителя директора. Остальным актерам и актрисам досталась задача куда менее значительная - они исполняли роли младших научных сотрудников и лаборанток.
Актер, игравший завлаба, явно переигрывал. Он то кричал, то говорил зловещим шепотом, каким говорят на сцене только злодеи.
Обращаясь к актеру, изображавшему меня, он повторял:
"Вы ничтожество! Ничтожество! Вы интриган! Вы знаете, что я не могу вас отчислить, и пользуетесь этим против меня и против науки. Вы паразит, расположившийся на теле научного знания. Вы сосете кровь из своих лаборанток, используя их опыты для своей диссертации".
Актер, игравший меня, вдруг заговорил моим голосом.
"Надоело! - кричал он. - Вы монополист и считаете лабораторию чем-то вроде золотоносного участка, который вы застолбили. Даю слово, как только защищу диссертацию, уйду из вашей лаборатории, не останусь здесь и часа".
Актер, игравший завлаба, опять начал рычать и размахивать руками:
"Ничтожество! Лжеученый!"
Потом сцена отодвинулась, актеры исчезли, и на месте режиссера появился мой дядя, загадочный старик, похожий на Жюля Верна.
- Ну как? - спросил он меня. - Как срепетировано?
- Грубо. Халтурно. Шито белыми нитками, как в современной пьесе из жизни ученых.
- Успокойся, - сказал дядя. - Это только репетиция. И кроме того, я не режиссер, а волшебник. Пойдем лучше пройдемся. Чудесный день. С полей дует ветерок.
Я последовал совету своего дяди, и мы вышли с ним на волшебную дорогу.
На лугу ржала лошадь. Гоготал гусь, плавая в похожем на облачко кудрявом пруду. Среди деревьев под открытым небом стоял огромный рояль. Дядя подошел к роялю и стал играть, быстро перебирая клавиши длинными девичьими пальцами. Вместо музыки из-под клавишей слышался то птичий свист, то звон дождевых капель, то журчанье ручья, то серебристое ржание кобылицы. Я гадал о том, каким образом в лесу оказался рояль, новенький, поблескивающий лаком.
Когда дядя кончил играть, я спросил его:
- Откуда тут рояль?
- Я тебе писал, что усовершенствовал свои чудеса. Не задавай мне слишком много вопросов. Я пенсионер. Старик. Мне девяносто шесть лет. И по старости я иногда путаю следствия и причины. Ты скажи лучше, понравилась ли тебе моя музыка?
- Понравилась, - сказал я, - ты подражаешь природе.
- Возможно, - согласился дядя. - Но нам пора идти. Небо покрылось тучами. И скоро пойдет дождь.
Раздался удар грома.
- А рояль? - спросил я. - Он не испортится от дождя?
- Это имущество бесхозное, - сказал дядя. - Оно не значится ни в одной ведомости и относится не к действительности, а к чуду.
- Я не верю в чудеса. Моя материалистическая совесть...
- И моя тоже, - перебил меня дядя. - Но мои чудеса опираются на науку, как недавно писали в журнале "Знание".
- Кто писал?
- Два академика и один профессор. Известные всему миру ученые. Их авторитета достаточно, чтобы любую гипотезу превратить в теорию. Я вырезал эту статью и показываю всем, кто сомневается в научности моих чудес.
У меня не было ни сил, ни желания читать дальше книгу, которая называлась "Чья-то жизнь". Во-первых, в ней описывалась не чья-то жизнь, а моя собственная, а, во-вторых, я как раз дочитал до того места, где от меня ушла моя жена, забрав картину Петрова-Водкина, чемодан, три скатерти, четыре полотенца и скрипку, на которой я так любил играть.
Я вырвал из книги те страницы, где описывался уход жены, и поднес к ним горящую спичку. Пепел я бросил в мусорную корзину и подбежал к окну.
Я подбежал к окну и увидел то, что я только что сжег. Страницы ожили. За окном я увидел Виктора и свою жену Клаву.
- Я ушла от тебя, - сказала Клава своим мелодичным голосом школьной учительницы.
- Когда? - спросил я.
- Это не так уж существенно, - сказала она. - Ведь я явилась к тебе из будущего вовсе не для того, чтобы напоминать тебе о прошлом.
- А для чего?
- Не знаю. Мне просто захотелось повидать тебя, поговорить с тобой.
- А почему ты ушла?
- Разочаровалась. И потом твое безобразное поведение в институте... Но не в этом дело. Я полюбила другого.
- Зачем же ты пришла? Зачем? Ведь это произойдет нескоро. Ты не имела права нарушать хронологию, изменять законам природы.
- Это все твой дядя. Он, тебе это известно, волшебник. Творит чудеса, утвержденные в какой-то комиссии. Забыла ее название. Он вызвал меня из будущего. И вот я пришла. Не думай, что это очень приятно - попадать в прошлое. А главное, не легко. У меня до сих пор болит голова и шумит в ушах. Я передвигалась со скоростью, превышающей скорость света.
- Такой скорости не существует, - сказал я. - Это доказал еще Эйнштейн.
- Твой дядя принципиально не согласен с Эйнштейном. Он волшебник. Я никогда не верила ни в чудеса, ни в волшебство, считая все это мраком. Но я стала жертвой какого-то ужасного эксперимента. Познакомься, это мой муж Виктор.
- Мы уже знакомы, - сказал я. - Хотя этого еще не произошло.
- Чего?
- Ты знаешь, о чем я говорю.
- Но это произойдет.
- Я не хочу. Не желаю. Пойми меня.
Клава усмехнулась.
- Судьба, - сказала она. - Она сильнее наших желаний.
- А что ты теперь делаешь? По-прежнему преподаешь в школе?
- Не в той. Из той я ушла по причине плохого характера директора. Теперь я работаю в английской.
- А ты не вернешься ко мне?
- Нет. Мне нравится моя новая жизнь. Виктор очень любит меня. Он не мешает мне проверять детские тетрадки. Мы ходим не в кино, а в театр. А летом уезжаем загорать в Коктебель.
- Отлично, - сказал я. - Вы превосходно проводите время. Но для чего ты явилась сюда? И почему твой Виктор молчит, словно набрал полный рот воды?
- Виктору вставили искусственную челюсть. Потому он и молчит. Привыкает. Когда он освоится с протезом, он тоже тебе скажет несколько слов. Он работает в том же институте, где работал ты, пока тебя не отчислили.
- Разве меня отчислили?
- Пока еще нет, но со временем отчислят.
- Откуда ты это знаешь?
- Откуда? Я же из будущего. А твое отчисление из института для меня уже стало далеким прошлым, как и твоя защита докторской диссертации.
- Кстати, - перебил я Клаву, - как она прошла?
- Не спрашивай об этом. Я не хочу тебя огорчать. Тебе набросали черных шаров.
- За что?
- Сам знаешь. Твое поведение в институте. И потом все хорошо знали, что ты бездарность.
Виктор, молча привыкавший к вставной челюсти, кивнул. Я отвернулся, закрыл окно занавеской и ушел в глубь комнаты, к столу, где лежала книга с вырванными страницами.
Послышались чьи-то шаги, потом стук в дверь. В комнату вошел своей быстрой легкой походкой волшебник, мой дядя.
Он взглянул на стол, где лежала раскрытая книга, и лицо его стало огорченным.
- Это ты вырвал страницы? - спросил он строго.
- Я.
- Зачем? Это же варварство - портить не принадлежащую тебе книгу. И кроме того, это библиографическая редкость, уникум. Ее нет даже в Публичной библиотеке. Куда ты дел вырванные листы?
- Сжег. А пепел бросил в мусорную корзину. Я не хотел читать о том, как уходит от меня моя жена.
- Тебе не понравился стиль? - спросил дядя. - Он показался тебе слишком старомодным?
- Нет, стиль мне понравился. Все выглядит довольно правдиво и убедительно.
- Так почему же тебя разочаровали эти страницы?
- Я не хочу, чтобы от меня ушла моя жена. Я ее люблю. И мне хочется, чтобы она жила со мной, а не с каким-то Виктором, пришедшим неизвестно когда и откуда.
- Все равно тебе не следовало портить книгу и вырывать листы. Книга написана не для тебя одного и другим могла очень понравиться, особенно то место, где описан уход твоей жены. Ты поступил неэтично и поставил меня в неловкое положение. Книга принадлежит не мне. И я даже не знаю, что сказать ее владельцу.
- А кто ее владелец?
Дядя смутился и вытер лоб носовым платком.
- Кто владелец этой странной книги? - спросил я.
- Я не отвечу на этот вопрос, - сказал дядя тихо и сел на диван.
- Почему? Разве это государственная тайна?
- Нет. Но я дал слово этому человеку хранить молчание.