— Ну, и что теперь делать? — задал я риторический вопрос в пустоту.
— Ты не знаешь что делать с четвертным? — искренне удивился Крылов.
— Мы тебе поможем!
Короче, Гуревич отправился в бар и купил шесть бутылок сухого вина. Мы трезвые (как и положено) прошли на заседание, а после гурьбой вернулись в бар.
За одним из столов собрались непьющие и Флейшман там о чем-то спорил с Логиновым. А за нашим столом то Гуревич, то Крылов, поднимая бокал восклицали на все кафе:
— За спонсора нашего, Юрия Флейшмана!
25
Я по природе интернационалист и мне глубоко до лампочки, кто передо мной — русский, еврей или папуас, лишь бы человек был хороший. Но вот Юре Флейшману этот вопрос далеко не безразличен. И однажды, когда я (уважая и в сердцах) обозвал его дураком, он заявил, что я так говорю, потому что он — еврей. На что я ответил, что совсем не по этой причине, а потому что он — дурак!
Пусть Юрий Гершович не обижается, если вдруг прочитает эти строки, я искренне считаю его одним из лучших людей, встреченных мною в жизни. Но однажды он меня чуть не убил.
Дело было так — я забежал в «Лань» по поводу своей книги, засиделся, рабочий день кончился, и мы просто трепались. Олексенко купил всем по бутылке пива, шел легкий разговор. Пришел и Флейшман. И вдруг рассказывает анекдот (который, я слышал раньше). Я и слушал-то в пол-уха, смотрел за манипуляциями Сан Саныча на клавиатуре, прихлебывая лениво пивко. И вдруг доносится Юркин голос:
— «Правда ли, что евреи продали Россию?» «Правда». «А где я могу получить свою долю?»
Я настолько отчетливо представил Юру в соответствующей инстанции, что смех пошел из груди навстречу пиву, я захлебнулся и на какое-то мгновение свет померк перед глазами и я не знал — откашляюсь ли.
26
Когда Юрий Флейшман прочитал мою ученическую повесть «Коридор судьбы», он «по дружбе» рекомендовал мне никогда больше не писать.
Прочитав «Наследника Алвисида» он заявил, что я наваял полное дерьмо, а после замечательного «Коридора…» он ждал от меня так многого…
Когда я ему принес «Замок Пятнистой Розы» он два часа мне доказывал, что большего барахла не читал в жизни. И это я написал после «Наследника…», который, по его словам «был, как откровение, как удар пыльным мешком из-за угла…»
Вот тогда я и понял, что узнаю настоящее Юрино мнение о своем произведении только тогда, когда напишу следующее.
Кстати, он отнюдь не одинок в своем отношении к чужим рукописям. Не только к моим, естественно.
27
Елена Хаецкая (на мой взгляд, одна из лучших ныне действующих фантастов) при первой встрече мне жутко не понравилась.
А потом я встретил ее случайно в одном из издательств, нам вместе было идти к метро. Я хотел пива, но покупать при ней только себе казалось неудобным, а было невтерпеж после трудного разговора с редактором. Ну, я для вежливости предложил и ей купить. Она не отказалась. Выпили еще по одной, оказалось, что нам ехать до одной станции метро, где ее ждет соавтор, я взял еще пива и такси. Доехали, выпили с соавтором тоже. До тех пор, пока пиво не полилось из ушей. И ее очень поразило, что я угощал, а не пытался раскрутить ее на угощение, и вот она стала на каждом углу кричать, что Николаев-де — джентльмен.
Так вот, как-то я встретил в «Азбуке» Бережного, (который был ее литагентом) и разговорился — о том, о сем. Бережной похвастался: только что купил за полтинник новенького Пелевина (зеленый двухтомник в рамке) последний экземпляр, больше нет. Ну, к тому времени к прозе Пелевина я уже относился равнодушно.
Но вот появилась Лена, Бережной хвастается и перед ней, а она так капризно, по-детски (почему у женщин это всегда получается естественно?), заявляет:
— Хочу!
— Последний экземпляр, — чуть ли не с гордостью поясняет Серега, а я возьми и сдуру пошути:
— Дарю, если тебе так уж хочется.
Она же прекрасно видела, что книги не мои. Тем не менее Лена быстро говорит «спасибо» и запихивает двухтомник в сумочку. У Бережного вытягивается от неожиданности лицо. Я тоже врубаюсь, что попал в дурацкую ситуацию. И не нахожу ничего лучшего (ибо прекрасно понимаю, что книги Бережному уже не вернуть) как протянуть Сереге полтинник.
— На, ты себе еще купишь, а это будет мой подарок Лене, хотя я и не хотел тебя так подставлять.
Серега тут же возмущается и отвергает деньги, заявляя, что тогда уж это
— подарок от него. Причем Лена с восторгом наблюдает за происходящим. Поторговавшись минут пять мы все-таки сошлись на том, что Серега взял половину и это подарок от нас обоих.
Так что теперь я лишь полуджентльмен.
28
Странник-96, отделившийся от Интерпресскона, проводили в шикарной гостинице «Русь», непривычной для наших тусовок. И вот ночью в номера звонит милый женский голос и осведомляется: «Не желает ли мужчина отдохнуть». Заснувший Миша Успенский бесхитростно ответил, что «он уже отдыхает» и, лишь повесив трубку, сообразил о чем шла речь.
А вот Дима Байкалов не растерялся:
— У меня в номере сейчас Синицин и еще десяток хороших людей, и два ящика водки. Через четыре часа мы справимся с алкоголем и тогда возжелаем отдохнуть!
Странно, но на его предложение не откликнулись.
29
По некоторым причинам я очень не любил съемочную группу популярной некогда программы «Пятое колесо» (о чем писал в «Оберхаме»). Но на Интерпрессе-91 Сидор велел мне идти и сниматься, отдуваясь за него. Начальству, как говорится, виднее — надо идти. Но я зову Серегу Бережного и Андрея Измайлова, в надежде, что они заболтают ведущую и мне ничего не придется говорить.
Нас усаживают за столик, покупают по чашечке кофе и два часа мучают, причем Измайлов действительно взял весь огонь на себя, а я просидел, считай для мебели, сказав лишь несколько скупых фраз, без которых было не обойтись.
А потом показывают передачу по телевизору. Вечер, одиннадцатый час, вся семья у ящика, даже дети не спят. Доходит черед до нашей сцены, я сижу в центре, говорит Измайлов. Вдруг я беру в руки чашечку (не за ручку, а как стопку), подношу к носу, принюхиваюсь, отвожу руку, набираю полную грудь воздуха, опрокидываю в себя содержимое, занюхиваю пальцем левой руки, ставлю чашку и потупляю взгляд.
Законченность сцены поражает.
— Не чай он там пил! — заявила жена.
Причем, я абсолютно не помню этого фрагмента во время съемок. Самое смешное, что журналист передачи Луиза Тележко не заметила этого нюанса, пока я не сказал уже после эфира.
30
Когда мой старший сын Глеб учился во втором классе почерк у него был отвратительный (впрочем, сейчас не намного лучше). В ходу тогда были 286 компьютеры, «тройка» считалась недостижимой мечтой, а я работал так и вообще на двухфлоповом советском агрегате.
Как-то раз, перед тем как отправится на очередное заседание семинара Стругацкого, я стал свидетелем, как супруга распекает сына за нерадивость и плохо сделанную домашнюю работу. Мне стало жалко сына и я решил хоть шуткой скрасить его тоску:
— Подожди, — говорю, — скоро куплю себе новый компьютер, мы отсканируем твой почерк, будем быстро набирать на клавиатуре домашнюю работу, а потом в принтер вставлять тетрадку и получай готовое задание.
У Глеба, казалось, все лицо засветилось счастьем.
— Чего уши развесил? — окатила его ушатом ледяной воды мать, — иди уроки делай.
Вечером я рассказал эту историю Сидору, Бережному и Черткову. Самое смешное, что они всерьез принялись обсуждать как решить эту проблему. (Да, давно это было, аж в девяносто втором году).
Впрочем, история имеет продолжение. Я все-таки купил приличную машину и виндоусовским рукописным шрифтом распечатал какое-то детское стихотворение. Прихожу к сыну и спрашиваю:
— Глеб, посмотри, я твой почерк правильно скопировал?
— Да, папа, это мой почерк, — тут же отвечает сын.
— Окстись, — встревает жена, — когда это ты так писал?
— Папа, это мой, мой почерк! — почти в отчаяньи прокричал Глеб.
К сожалению, тетрадь в принтер запихнуть так и не удалось.
31
Последнее время заседания семинара Стругацкого проводятся в центре книги у Дмитрия Каралиса. Иногда там работает пивной бар, порой даже писателям наливают нахаляву.
Случайно, выходя после одного из заседаний семинара, я стал свидетелем замечательной сценки.
Сильно уставший Вячеслав Рыбаков останавливается и говорит:
— Не могу идти, все. Берем тачку.
— А деньги откуда? — вопрошает его не менее уставший Измайлов.
— У меня есть!
— Слушай, Слава, — мгновенно соображает Андрей Нариманович, — пошли до метро. Вдруг тебя пустят, тогда деньги пропьем!
— Пошли! — тут же соглашается Рыбаков.
32
На Интерпрессе-94 в одном из номеров сидят писатели четвертой волны, чинно пьют чай.
— Ребята, — говорит Михаил Успенский, — все, что мы пишем — это полное дерьмо, на котором когда-нибудь произрастет гений!
— Я уже произрос, — совершенно серьезно ответил Андрей Михайлович Столяров.
33
Я возвращался с Интерпресскона-98 в одной машине с Борисом Натановичем. Трепались о том, о сем, то есть ни о чем, потому что уже наговорились на коне. И я рассказал, что мой сын, проснувшись, еще не продрав глаза, включает компьютер и, пока он там грузится, успевает сходить в туалет и помыться.
— Знаете, Андрей, — ответил Стругацкий, — первый год, как я купил компьютер, я поступал точно так же.
34
На Интерпрессконе-97 Игорь Чубаха стоял пьяный в холле пансионата и бил о мраморный пол горшки с цветами, которые заботливо выращивает кто-то из персонала.
Приехав на Интерпресскон-98 на день раньше, оргкомитет расселился, разведал обстановку. Выхожу утром в день заезда ждать первых гостей. Подходит Валера Смолянинов:
— Ничего не замечаешь? — спрашивает.
— А что такое? — беспокоюсь я.
— Цветы-то ночью с подоконника предусмотрительно убрали!
35
На Страннике-98 знаменитые соавторы Юрий Брайдер и Николай Чадович (имеющие в жюри один голос на двоих) жили, соответственно, в одном номере гостиницы. После заседания жюри у Бориса Натановича Стругацкого Брайдер поехал в отель вместе с другими писателями, а Чадович отправился на вечеринку к Сидору.
— Ну, Чадович — гад, — вдруг в метро говорит Брайдер. — Наверняка же забыл ключ от номера у дежурной оставить! Ну, пусть только мне на глаза покажется, я ему устрою. Я теперь по его милости вынужден буду по коридорам болтаться!
Приехали в гостиницу, ключ на месте.
— Вот, сволочь, — негодует Брайдер, — и здесь обманул!..
36
Александр Больных после Интерпресскона-93 на следующий год приехал, но в пансионате не появился. На дверях висело объявление: «Кому нужен Больных, звоните Боровикову». Ниже повесили такое же объявление: «А кому он нужен?»
37
У Симецкого и Можаева день рождения в один день и как раз на Интерпрессконе.
Выхожу утром из лифта без четверти восемь и встречаю укоризненный взгляд Юры.
— Ну вот, — тоном ослика Иа-Иа обвиняет он, — и ты не поздравил меня с днем рожденья.
В ответ я пошел к Пирсу и тот крупными буквами распечатал объявление: «Не забудьте поздравить Семецкого с днем рожденья!!!»
После обеда усталый Юра боялся выйти из своего номера.
38
Изредка, не так часто как хотелось бы, я устраиваю домашние застолья с друзьями по какому-нибудь поводу, например выход новой книги, приглашаю близких друзей. Как правило приходит и моя родная сестра, на четыре года меня младше, раньше она жила на соседней улице. И вот когда Андрей Чертков впервые ее увидел, то (после трех часов угощения) решил проводить ее до дома. На все мои уговоры он не реагировал, на предупреждения, что она замужем — тоже. Тогда я сердцах соврал:
— Хорошо, провожай. Только учти, что она живет на Гражданке, полтора часа на транспорте.
— Предупреждать надо, — ответил Чертков и вернулся на свое место за столом.
39
Коля Калашников, седой библиотекарь из Новокузнецка, ярый люден и поклонник фантастики, на каждом Интерпрессконе просит отметить командировочные.
— Неужели провинциальные библиотеки сейчас оплачивают подобные командировки? — как-то раз подивился я.
— Нет, конечно, — признался он, — Я целый год экономлю от жены на обедах, чтобы приехать сюда, а ей говорю, что библиотека платит.
40
За первую свою книгу «Наследник Алвисида» часть гонорара я получил экземплярами. Взял пяток пачек на Интерпресскон и дарил всем, кого раньше знал.
— Спасибо, — сказал Коля Калашников. — У меня дома в шкафу стоит полторы сотни книг с дарственными надписями от писателей, но это первая книга, которую мне действительно подарили.
41
Широко известный в узких питерских кругах Геннадий Белов, перестал для меня существовать, как серьезный человек, после одного случая. Сейчас он уволился из Азбуки, но то, что он вновь когда-нибудь проявится (в том или ином качестве) я не сомневаюсь.
Когда я написал «Наследника Алвисида», то давал рукопись разным людям на предмет опубликования, в том числе и Белову, который тогда работал на «Центрполиграф».
Он позвонил мне и предложил приличную сумму гонорара. Я согласился (примерно в то же время мне предложили издать роман в «Лани», но гонорар был значительно скромнее). Гена отправился за авансом в Москву, заверив, что четвертого числа привезет мне деньги и мы подпишем договор.
Четвертого числа он не позвонил. Я пытался его найти, но безуспешно. Не позвонил он и четырнадцатого. Я подписал договор с «Ланью». И буквально на следующий день звонит Белов:
— Сейчас я привезу тебе оговоренный аванс.
Я объясняю, что уже подписал договор. Он в гневе, на что я пытаюсь огрызаться — ведь обещанный срок давно прошел.
— Я был в запое, и не мог позвонить, — безаппеляционно парировал Белов. — Но у тебя-то какие оправдания?
42
Даже если я не сделаю в жизни ничего более-менее достойного, мне уже есть чем гордиться. Когда Святослав Логинов писал своего «Многорукого бога далайна» я был первым читателем, причем читал в рукописи и маленькими кусочками. Наверное, не будет преувеличением, если скажу, что жил этим романом вместе со Славой.
И вот, когда роман близился к завершению, я спрашиваю:
— Слушай, а чего это в твоем романе вино пьют только вельможи?
— Так дерево туйвань редкое и плоды, из которого делают вино, дорогие, беднякам это недоступно, — терпеливо поясняет Святослав Владимирович, словно своему ученику на уроке химии.
— Подожди, но чавга у тебя есть?
— Есть.
— И горячие каменные авары, у которых сушат порох, есть?
— Есть.
— А что будет, если мякоть чавги поставить к аварам?
— Забродит.
— Так какого лешего твои изгои трезвенники?
И по страницам романа запахло перегаром от браги из чавги. Целиком мою заслуга, бью себя в грудь и горжусь.
43
Я люблю работать ночью — ни телевизор, ни телефон не отвлекают, можно целиком уйти в процесс.
Четыре часа ночи, звонок. Беру трубку и сразу говорю со вздохом:
— Здравствуй, Сан Саныч.
— А откуда ты знаешь, что это я? — раздается характерный голос.
— Среди моих знакомых другого такого, чтобы звонил посреди ночи, нет.