Внимательно осмотрев лодку, я с видом знатока проверяю, насколько хорошо она привязана, убеждаюсь, что мне этот узел не развязать, потом снова сажусь на ступеньку, достаю из авоськи большую тугобокую демьянку, а из кармана — швейцарский нож, и начинаю рассеянно царапать на демьянке свое имя. Солнце припекает вовсю, но здесь я в тени и сидеть мне совсем неплохо. Со своего места я вижу пустынный участок реки и западную часть острова, на которой едва-едва заметны несколько закаливающихся — наверное, приезжие — свои в такое время дома сидят. Тихо, спокойно, и даже река уже не кажется такой страшной, и я надеюсь — то, что было в ней, ушло от нас, вернулось к себе — в ту подводную яму, где оно пряталось много лет.
Я недолго наслаждаюсь безмятежностью — вскоре издалека, с правой стороны доносится истошный крик и плеск воды. Голос мне незнаком, и я предполагаю, что это — тот самый одинокий рыбак.
— Архи-и-ипыч! — кричит он нетерпеливо и со страхом. Такие крики мне известны прекрасно — слышал не раз, да и сам иногда так же кричал. Это крик рыбака, который вот-вот упустит на редкость крупную рыбину. Я вскакиваю, обуреваемый желанием пойти посмотреть, что там такое, но тут же вспоминаю о лодке. Идти нельзя. А Архипыч, тем временем, с удивительной для его возраста и здоровья скоростью пробегает мимо моей лестницы, крича:
— Бегу! Уже бегу! Ох! Бегу!
Я прячу нож в карман и топчусь на месте, нервно поглядывая то на лодку, лениво покачивающуюся у нижней ступеньки, то наверх. Мне отчаянно хочется знать, что случилось — вдруг зацепили того самого… или кого-нибудь, как Серегу… Я должен узнать, но я пообещал стеречь лодку. Впрочем, здесь сейчас никого кроме нас нет, на реке затишье, лодка привязана надежно. Если я всего лишь на минуточку сбегаю посмотреть, с лодкой ничего не случится. И, успокаивая себя этим, я опрометью взбегаю по ступенькам и лечу к тому месту, где рыбак и уже добежавший до него Архипыч свесились за парапет так далеко, что рискуют свалиться в воду. Бежать до них далеко, и я еще раз оглядываюсь, чтобы убедиться — нет ли кого подозрительного. Но наш участок набережной пуст, только Вита сидит на парапете, а ближайшие рыбаки — крохотные фигурки аж возле моста — в километре отсюда. «Казанке» ничто не грозит, и я покидаю свой пост со спокойной совестью.
Архипыч и незнакомый мне рыбак возятся с леской и кругом и отчаянно пыхтят и ругаются, пытаясь вытащить рыбу. Их добыча — осетр сантиметров семьдесят в длину, и, перевесившись через парапет, я уже вижу, как он то и дело показывает из воды злую остроносую морду и шипастую спину. Упустить такого запрещенного красавца — величайшее горе, и оба рыбака скорее дадут себя утопить, чем отступятся. Но осетр сражается отчаянно, и пока что у них ничего не получается.
— Силен! — хрипит рыбак. — Ничего, на судачьем крючке сидит, гадюка! Не уйдет! Да ты туда круг веди! Да что ты с хвоста?!..
Архипыч злобно кричит, что рыбак вместо того, чтобы вести осетра в круг, просто полощет его в воде для собственного увеселения, и вскоре они начинают так ругаться, что осетр, уже подуставший, превращается в частность, и смотреть на все это ужасно интересно.
— Помочь? — спрашиваю я.
При моей комплекции этот вопрос, конечно, можно принять за шутку, но рыбакам сейчас выбирать не из кого. Старик Архипыч после сердечного приступа уже мало на что способен, потенциальный владелец осетра и вовсе седой и хилый дедок, и если к ним прибавить еще и меня, то втроем мы составим более-менее силу.
Вначале мне все-таки предлагают сбегать и позвать кого-нибудь, потом тут же рыбак говорит, что мне бы лучше подлезть в воде под удочки и попробовать подвести круг там или подержать осетра за хвост что ли. Но от этого я поспешно отказываюсь, и Архипыч, спохватываясь, понимающе кивает.
В конце концов, осетра мы все же вытаскиваем, убив на это кучу времени, — он оказался невероятно сильным и жадным до жизни. Воровато осмотревшись, мы закрываем его своими телами и разглядываем. Это настоящий красавец, и сколько я уже рыбачу на Волге — на моем веку такого крупного не вытаскивали. Рыбак шепотом предлагает мне и Архипычу зайти к нему вечером за кусочком осетринки, прячет еще бьющегося осетра в сумку, чуть ли не сложив его пополам, поспешно сматывает оставшиеся удочки и, словно дух, растворяется в пыльных зарослях тутника, а мы с Архипычем остаемся — запыхавшиеся, потные и довольные. Еще несколько минут мы обсуждаем во всех подробностях только что совершенный рыбацкий подвиг, с жаром выясняем, от кого при этом больше было толку, а потом, оставшись каждый при своем мнении, разбредаемся по своим лестницами еще более довольные.
«Казанка» спокойненько покачивается себе возле ступеньки, целая и невредимая. Я деловито проверяю, так же ли надежно закреплена веревка, а потом сажусь на ступеньку возле пузатой авоськи с демьянками и начинаю разглядывать указательный палец, который порезал о леску, недоумевая при этом, куда это запропастился Валерий — ведь уже прошло больше получаса…
— Ленька! Эй, Ленька!!!
Это кричит Архипыч, и на этот раз я взлетаю вверх по ступенькам не раздумывая над судьбой моторки, потому что в голосе старика отчетливо звучат испуг и растерянность.
Я нахожу Архипыча на том же месте возле лестницы, где он чинил свою лодку, — он стоит, опершись о парапет так, словно вот-вот упадет. Лодки возле лестницы нет, нет и весел — только сумка Архипыча и спиннинги стоят на том же месте.
— О, а где ваша лодка? — глупо спрашиваю я. Архипыч кривится и тычет дрожащей рукой в сторону реки.
— Там она, там! Как же я не углядел, а?!.. Все Михалыч с осетром своим!.. Что ж делать-то теперь, что ж делать… и нет никого!
Я смотрю в указанном направлении, и у меня невольно вырывается возглас:
— Вот же ж дура, а!
Пока мы самозабвенно возились с осетром, Вита, о которой я совершенно забыл, тоже не теряла времени даром. Она каким-то образом стащила по лестнице лодку Архипыча вместе с веслами, спустила ее на воду, вставила весла в уключины и преспокойно уплыла. Времени у нее было достаточно, да и течение ей в помощь, и теперь негодяйка уже достаточно далеко, да и еще как-то умудрилась догрести почти до фарватера. Не нужно быть гением дедукции, чтобы понять — она отправилась за братом. Потому и сидела все время на парапете, чтобы улучить подходящую возможность. Вот она и подвернулась.
Лодка удаляется довольно быстро, идя к противоположному берегу под очень острым углом, и со своего места я еще могу разглядеть, как эта маленькая худышка на удивление проворно орудует веслами — не зря столько времени провела среди рыбаков, да и брат был подходящий. Но резинка идет как-то странно — и дело не в том, что она иногда принимается крутиться на месте — лодка как-то странно, косо сидит в воде. Поняв, в чем дело, я с размаху шлепаю ладонями по бетону.
— Заплатка!
— Плохо легла — я переделывать собрался, — растерянно бормочет Архипыч. — Уже сдувается… Позвать надо кого-то! Беги, позови Валерку… лодка… — он хватается за голову. — Ну, все, девке хана!
Я лихорадочно думаю. Пока я найду Валерия, пока я вообще кого-то найду, уйдет время, а лодка, судя по всему, сдувается быстро. Она, конечно, не утонет — ведь сдуется только одна секция, но сидеть в лодке Вита не сможет — придется плавать рядом и держаться за то, что осталось. Сама она до берега вряд ли доплывет — уже слишком далеко. Вот черт, похоже глупая девчонка к тому же только что зашла за границу фарватера!
Ей придется плавать рядом с лодкой, пока ее не выловят… А если пойдет судно… бликующая вода… А если… Я холодею, прекрасно понимая, что мои надежды на то, что ЕГО здесь больше нет — лишь пыль. Нужно немедленно плыть за Виткой, но кому?! На чем?!
«Казанка»!
Валерий меня убьет! И Витку тоже!
— Вы на моторке ходите?! — кричу я Архипычу почти в самое ухо, и он, вздрогнув, отскакивает от меня и мотает головой.
— На Валеркиной?! Да ты что?! Не могу я! Ох, Ленька, зови же кого-нибудь — чего ты топчешься?! Ой, чтой-то мне нехорошо…
Он осторожно усаживается на землю возле парапета, сморщив лицо. Я в бешенстве сплевываю, бегу к лестнице, ведущей на дорогу, но, уже почти ступив на первую ступеньку, делаю крутой вираж и мчусь туда, где безмятежно покачивается «Казанка», бормоча:
— Дура-дура-дура-дура!.. От, дура!!!
Развязать узел, затянутый Валерием, невозможно, и я, не раздумывая долго, отхватываю веревку ножом, швыряю ее в лодку, прыгаю следом и ногой отталкиваю «Казанку» от лестницы. Лодка качается, слегка проезжает бортом по бетону, и уходит за парапет, тихо разворачиваясь кормой вниз по течению. Я кидаюсь к мотору, но спотыкаюсь о весла, сложенные на дне, падаю и крепко ударяюсь многострадальным носом о банку — что-то не везет ему в последнее время. Ругаясь, я поднимаюсь — на банке кровь — моя кровь, и я чувствую, как она течет по губам, по подбородку. Снова кровь — как тогда… Неожиданно мной овладевает уверенность, что я совершаю вторую величайшую глупость в своей жизни и снова плыву прямо к НЕМУ, и мне хочется плюнуть на все, выскочить из лодки и бежать на поиски взрослых — пусть кто-нибудь другой вылавливает эту дурочку! Я поворачиваюсь — Вита уже слишком далеко, и мне не видно, что происходит с лодкой.
— Не суетиться… — бормочу я, подбираясь к мотору и сплевывая кровь. — Главное — не суетиться.
Так всегда говорит мой отец: первое правило в жизни — не суетиться. Торопясь не торопись, иначе ничего не выйдет. Но это только говорить легко, а на самом деле…
На самом деле нужно завести мотор.
Мне никогда не доводилось раньше самостоятельно ходить на моторках. В компаниях — бывало, с отцом и его другом, а также как-то раз с приятелем Веньки. Я никогда не запускал лодочный мотор, но не раз видел, как это делали другие, и мне кажется, что я справлюсь. На лодке Валеры стоит простенькая подвеска «Ветерок-12», и мне кажется, что хлопот с ней не будет. Я открываю краник для подачи бензина, покрепче хватаюсь обеими руками за тросик стартера и дергаю изо всех сил. Мотор молчит, и единственное, что я слышу, легкий шелест, с каким тросик возвращается в прежнее положение. Я повторяю движение, но мотор мертв. Мне в жизни его не завести — я слишком слаб для этого. Я сжимаю зубы и снова дергаю за тросик, но он соскакивает и сдирает мне кожу на ладони, и мне хочется отодрать мотор от лодки и колотить его о ступеньки, пока он не разлетится на куски. Но, к тому же, меня уже отнесло на несколько метров от лестницы.
Мне остается только одно — воспользоваться веслами, как Вита, но это будет гораздо тяжелее — «Казанка» не резинка, и вести ее веслами намного сложнее. Я снова свирепо дергаю за тросик, чуть не вывихивая себе руки, и вдруг мотор чихает один раз, другой, а потом начинает ровно тарахтеть. Я кричу «Ура!», шлепаюсь на банку, хватаюсь за румпель, выпрямляю свернувшийся на сторону мотор, чтобы на радостях не въехать в лестницу, судорожно пытаюсь вспомнить, что делать дальше, проворачиваю рукоятку газа, включаю передний ход, и моторка резко поворачивает и весело мчится вверх по течению — туда, куда мне совершенно не нужно. Ругаясь, я осторожно поворачиваю румпель, и «Казанка» разрезает воду по дуге, окатывая меня брызгами, и летит в противоположную сторону. Я облегченно вздыхаю. Теперь нужно только следить за румпелем, и мне это почти удается — только иногда лодка начинает возмущенно вихляться.
Теплый ветер бьет мне в лицо, размазывая текущую из носа кровь, и вытереть ее нельзя, потому что у меня заняты руки. На некоторое время я, вцепившись в румпель, чувствую себя важной птицей — маленький, а управляю такой лодкой и без всякой посторонней помощи. Но чем больше я удаляюсь от берега, тем чаще на меня волнами начинает накатывать страх, и лодка становится все непослушней. Иногда она слегка подскакивает на воде, и мне кажется, что она вот-вот перевернется, и я окажусь в реке, а хуже этого нет ничего. Подо мной сорок метров, подо мной пропасть, в которой меня могут ждать, и я изо всех сил стараюсь об этом не думать.
Я щурюсь от ветра и солнечных бликов, пляшущих по воде, и ищу Виту, но нигде не могу ее найти. Мимо меня по фарватеру летит «Ракета», блестя иллюминаторами, «Казанку» встряхивает на легкой волне и на мгновение я впадаю в панику — а что если судно уже переехало Виту? Ведь «Ракеты» носятся на больших скоростях, да и среди бликов увидеть Витку не так-то легко… Но потом я вижу на воде небольшое темное пятно и облегченно вздыхаю. Лодка еще довольно далеко от меня, и она на фарватере. Я рассчитываю все так же идти параллельно берегу примерно половину расстояния до нее, а потом повернуть идти по диагонали. На всякий случай я кричу: «Витка, стой!», но, конечно же, она меня не слышит. Да и нет в этом необходимости — пробитая секция резинки уже сдулась совсем, и Вита больше не гребет веслами, а бултыхается рядом с лодкой, отчаянно в нее вцепившись. Ее тихо несет вниз по течению, но хоть его скорость и невелика, мне нужно торопиться, потому что вдалеке внизу появляется понтон.
Вскоре я начинаю осторожно поворачивать лодку к тому месту, где барахтается Вита и иду по широкой дуге, а не по диагонали, потому что неправильно рассчитал расстояние. Я пытаюсь понять, где мне нужно остановить лодку, чтобы подобрать девчонку, но тут соображаю, что забыл, как глушить мотор. Я судорожно роюсь в памяти, снова выпрямляя лодку, чтобы не переехать Виту. Румпель липкий и скользкий от моего пота и крови с ободранной ладони.
Через несколько минут лодка проносится мимо Виты, и она пищит сквозь тарахтенье мотора, чтобы ее спасли.
— Сейчас! Держись за лодку! — ору я в ответ и тут же понимаю, что нужно быть абсолютным идиотом или девчонкой, чтобы не сообразить, как остановить моторку. Я до упора выворачиваю рукоятку газа, она несколько раз дергается, и мотор, закашлявшись, глохнет, и лодка бесшумно скользит по течению.
Я оборачиваюсь — Вита вместе с лодкой метрах в десяти от меня и продолжают удаляться. Хотя их тоже несет течение, скорость моей лодки пока еще выше.
— Ленька, это ты?! — визжит Вита пронзительно. — Ленька, забери меня отсюда! Куда ты?! Не уплывай!!!
В ее голосе слышатся слезы и неприкрытый, непритворный детский ужас, и вся моя ярость, которую я вместе с помощью собираюсь обрушить на глупую девчонку, вдруг куда-то пропадает. Злиться на это жалкое, мокрое, испуганное существо невозможно — его можно только пожалеть. В конце концов, Вита украла лодку не ради забавы.
— Давай, плыви сюда! — кричу я ей и машу рукой. — Сюда плыви! А то лодку уносит!
— Не могу! У меня руки не отцепляются!
— Как это не отцепляются?!
— Никак! Я боюсь! И лодка уплывет!
— Пусть плывет — потом поймаем. Плыви, я тебя вытащу!
— Не могу! Вот ты подойди, тогда я смогу отцепится! У меня руки болят! Не сгибаются!
Конечно, нагреблась веслами — натрудила руки с непривычки, вот теперь и болят. Разумеется, плыть она не сможет. Прямо как я, когда… Я ожесточенно мотаю головой, отгоняя дурное, утираю ладонью нос и наклоняюсь за веслами — мне хочется вытащить Витку как можно быстрее, а с мотором слишком много возни — еще неизвестно, заведется ли он снова, да и маневрировать с ним вблизи от Виты опасно. Лезть же в воду у меня нет никакого желания.
Большие, с дюралевыми лопастями весла тяжелые, длинные, и мне приходится изрядно помучиться, чтобы вставить их уключины в гнезда. Я кое-как разворачиваю лодку и пытаюсь грести, но при моем росте, коротких руках и ширине лодки это сложно и неудобно. Лодка идет по какому-то странному маршруту, пару раз прокрутившись вокруг своей оси, и с каждым гребком я все сильнее и сильнее вывихиваю себе руки. За плеском весел я слышу, как Вита то и дело взбултыхивает ногами, и неожиданно для самого себя кричу:
— Ногами не шлепай! Просто держись за лодку и все! Не утонешь! Не шевели ногами!
— Почему? — удивленно спрашивает она.
Действительно, почему? Что мне ей ответить? Что ее мельтешащие ноги может увидеть кто-то внизу?
— Делай, как сказано!!! — рявкаю я, изо всех сил вцепляясь в весла, но мокрые рукоятки выскальзывают из моих пальцев, слишком толстые для них. Все же я кое-как продвигаюсь вперед и вскоре оказываюсь в метре от Виты, и теперь мне хорошо видно ее бледное, испуганное и словно сведенное судорогой боли лицо. В сдувшуюся лодку она вцепилась крепко — не оторвешь — даже пальцы побелели.