— Выражаю вам свое чрезвычайное удовлетворение вашим походом. Рад сообщить, что вы не только восстановлены в своих прежних правах, но и произведены в следующий чин.
Эбергард вручил Михайлову погоны капитана 2-го ранга.
— Поздравляю вас. Представьте всех отличившихся к знаку ордена Святого Георгия.
— Я бы просил, ваше высокопревосходительство, произвести юнкера флота Покровского в мичманы.
— Мы рассмотрим этот вопрос. У вас есть еще какие-либо просьбы, пожелания?
— Да, ваше высокопревосходительство. Тот аппарат, с помощью которого мы обнаружили неприятеля, нуждается в усовершенствовании. Нужны средства...
— Да, я слышал кое-что о ваших химерозвуках.
— Иерозвуках, ваше высокопревосходительство! — поправил его Михайлов.
Эбергард нахмурился.
— Сейчас война и надобно воевать. Прожекты отложим до победы.
На Приморском бульваре Надежда Георгиевна подвела к Михайлову миловидную девушку:
Это Оленька Зимогорова... Наша бывшая спящая красавица... Дмитрий Николаевич сумел разбудить ее с помощью вашей «иерихонской трубы».
Я вам очень признательна!.. — смущенно произнесла девушка.
— Ну что ж, знакомство за знакомство! — улыбнулся Михайлов. — Юрий Александрович!
Он сделал знак молодому стройному мичману в белом кителе. Покровский поклонился дамам.
— Рекомендую, — не без гордости представил его Михайлов, — мой боевой товарищ Юрий Александрович Покровский, Человек всесторонне одаренный: замечательный художник и еще более способный физик, я боюсь быть пророком, но его ждет оч-чень большое будущее.
Покровский галантно предложил Оленьке руку, и они спустились вниз к самому морю. Надежда Георгиевна с Михайловым остановились у балюстрады с видом на Константиновскую батарею.
Я работаю в клинике Дмитрия Николаевича, — сказала она, провожая глазами Оленьку с мичманом. — Мы сумели пробудить от летаргического сна четырех из шестерых. И все это с помощью вашего изобретения... Дмитрий Николаевич говорит, что вам нужно срочно оформить патент.
Да, да, — рассеяшю соглашался Михайлов. — Вот окончится война, и я непременно этим займусь... Ах, как жаль, что я не кончал университета. Не хватает теоретических познаний. Я жалкий практик, натолкнувшийся на интереснейшее явление и не умеющий описать его языком науки. Великое счастье, что рядом со мной Покровский. Он великолепный аналитик.
Пальцы Михайлова сжали плечо молодой женщины.
Надежда Георгиевна... Я глубоко виноват перед вами... Я постучался в ваше сердце и давно должен был отвести вас к венцу... Но что я могу предложить вам, кроме черного наряда вдовы? Подводники — это разновидность смертников. Мы заложники моря. «Сирена» завтра снова уходит в поход... Кстати, как там наш подкидыш?
Мальчуган очень хорош. Дмитрий Николаевич нашел ему кормилицу.
Михайлов нервно потеребил бородку...
Не знаю, как вы к этому отнесетесь... Но я решил записать Павла на свое имя.
Это весьма благородно с вашей стороны.
Не переоценивайте моего благородства. Я просто хочу, чтобы у моих бумаг, чертежей, расчетов был наследник, продолжатель моего дела. Я тороплюсь, ибо жизнь подводника во сто крат более бренна, чем у любого из смертных...
Вы так часто говорите об этом... Мне страшно!.. Вы не боитесь накликать на себя беду?
Я боюсь только одного — не успеть. Не успеть сделать главного в жизни.
Взвыла сирена выходящей из севастопольской бухты подводной лодки. Мимо балюстрады Приморского бульвара черной тенью проскользнул силуэт субмарины. Михайлов поднял ладонь к козырьку, отдавая честь уходящему в бой кораблю.
Поздней ночью в квартире Михайлова раздался звонок.
Я утверждаю, что влияние иерозвука может распространяться далеко за пределы морского бассейна. За сотни миль от штормового очага люди с больным сердцем или различными психозами начинают чувствовать себя беспричинно плохо...
— Позвольте, позвольте!
Из публики поднялся пожилой человек в вице-мундире земского врача.
Господа, — обратился он к присутствующим. — Я ара и, как представитель медицины, горячо протестую против профанации естественнонаучных знаний. Простите меня, господин моряк, но, наверное, я был бы так же смешон для вас на мостике вашего корабля, вздумай я им командовать, как смешны ваши фантазии в этой аудитории.
Браво! — поддержали врача из публики.
Продайте ваши идеи беллетристам! Они неплохо них заработают, — кричал человек в пенсне и бабочке.
Я вообще не понимаю, господа, — возмущался отставной генерал, — как можно в такой трудный для родины час морочить публику пустыми звуками.
Дмитрий Николаевич тщетно пытался защитить 6paта.
— Но, господа, ведь открыл же Рентген невидимые лучи! Почему же не могут быть неслышимые звуки?!
Но его никто не слушал.
Между реями шхуны и белым фронтоном Константиновской батареи проскользнул силуэт уходящего в море эсминца. Война продолжалась.
Шхуна «Алмазар» со спущенным флагом и зарифленными парусами стояла у Телефонной стенки. В ее иллюминаторах буйствовало неистовое севастопольское солнце. В трюме судна кавторанг Михайлов в синем лодочном кителе устанавливал раструбы иероприемника, соединяя их с аппаратурой усилителя. Мичман Покровский в нательной рубахе с закатанными рукавами лепил из гипса бюст Михайлова.
— Зря вы это, Юрий Александрович... Ни к чему. Лучше бы помогли мне усилитель подключить.
Нет пророка в своем отечестве! — возмущался мичман. — Даже вы не хотите понять, что Николай Николаевич Михайлов — великий физик и что когда-нибудь этот скромный бюст украсит отнюдь не гарнизонное Морское собрание, а пантеон Императорской Академии наук...
Бог с ней, с академией! — махнул рукой Михайлов. — Самое главное, нам дали «Алмазар» на целый месяц.
Я бы вообще перебрался сюда жить!
Вы не опасаетесь, что мы можем разделить здесь судьбу отца Досифея? — испытующе спросил вдруг Михайлов своего помощника.
А... это реально? — озадачился Покровский.
Вполне.
Но ведь вы же не опасаетесь?!
- Я? Представьте себе — опасаюсь... И вот о чем я подумал: мы не имеем права гибнуть оба — ни там, в море, ни здесь, на шхуне. Кто-то из нас, кому посчастливится остаться в живых, обязан довести дело до конца... Как вы посмотрите на то, если я предложу вам списаться с лодки на берег? Скажем, по болезни...
— Николай Николаевич, вы делаете мне бесчестное предложение.
Никоим образом! Я буду рисковать в море. Вы будете рисковать здесь.
Но ваш риск несравнимо выше!
Это известно только фортуне. Давайте рассуждать, исходя из интересов науки. Вы младше меня лет на пятнадцать. Если вы переживете меня на этот срок, представляете, сколько вы успеете сделать?! Разве в моих словах нет резона?
Покровский неуверенно протянул:
— Пожалуй...
Ветер глухо завывал в снастях, в распахнутых люках. Где-то хлопнула дверь, и на пустынном судне послышались чьи-то шаги. Офицеры насторожились. Шаги приближались.
— Эй, — донеслось с палубы. — Козлятушки-ребятушки, отзовитеся, отомкнитеся!..
В горловине твиндечного люка показалось лицо флаг-капитана Эльбенау.
— А, вот вы где, Схимники-затворники... — Эльбенау сбежал по деревянному трапу. Он был слегка навеселе.— А я вас ищу, чтобы сообщить вам прене... Пардон... Пре- ле... Препре... Тьфу, черт! Преприятнейшую новость! Комфлота только что подписал приказ об откомандировании капитана второго ранга Михайлова за границу для приемки и перегона субмарины новейшего типа. Каково?!
— Какую еще, к черту, за границу?! — рассердился Михайлов.
— Нет, вы посмотрите на него, он еще недоволен! — изумился Эльбенау. — Оказаться в разгар войны — и где? В Италии? В божественной стране — апельсины, маслины, кьянти, Данте, прекрасные мадонны и не на полотнах, а визави — в какой-нибудь тихой загородной траттории... О боже, почему везет только дуракам?!
Мичман Покровский первым оценил новость.
— А что, Николай Николаевич, может, именно в Италии мы сможем заказать мембраны для иерогенератора?!
Михайлов молчал, напряженно обдумывая новость. Эльбенау патетически воздел руки:
— Слез благодарности за радостную весть уж не дождаться мне!.. Черт с вами! Шампанское наше, бокалы ваши... Свистать всех наверх!
Они поднялись в бывшую кают-компанию, и Покровский достал из буфета бокалы на тонких высоких ножках. Эльбенау хлопнул пробкой и стал разливать вино.
Михайлов поднес пустой бокал к уху. Тонкое стекло тревожно запело.
— Юрий! — крикнул Михайлов. — Вниз, к приборам! Кажется, начинается...
Все трое бросились в трюм. Стрелки приборов плясали зашкаливая.
Покровский приложил ладонь к мачте и испуганно отдернул.
Дрожит! Николай Николаевич, она дрожит! — Михайлов переменился в лице.
Всем немедленно покинуть судно! И вам, Юрий, тоже. Никаких возражений! Я вам приказываю... О, ч-черт...
Михайлов обхватил голову руками. Лицо его исказила гримаса чудовищной боли. Через секунду застонал и Эльбенау. Покровский корчился на трапе. С большим трудом они выбрались в кают-компанию, где бокалы подпрыгивали на столе, как живые. Под звук бьющегося стекла они преодолели последнее расстояние, отделявшее их от берега. И только оказавшись на причале, все трое перевели дух.
— Ну, знаете ли, господа естествоиспытатели, — покачал головой Эльбенау, — я к вам на вашу шайтан-фелюгу больше не ходок.
Из высоких окон Штаба открывалась листва каштанов, сквозь шумящую их зелень белела колоннада Графской пристани, а меж колонн просвечивало синее в белых застругах море.
Командующий флотом Черного моря подвел капитана второго ранга Михайлова к карте Западного полушария.