Большинство экспериментальных растений и животных вымерло, прежде чем Пауэрс получил разрешение на доступ в лабораторию.
Сворачивая в подъездную аллею, Пауэрс увидел Кому, стоявшую на вершине купола. Ее стройная фигура ярко выделялась на фоне ясного утреннего неба.
Она помахала ему приветственно рукой, соскользнула по стеклянным плитам купола и соскочила на дорогу рядом с машиной.
– Добрый день, – сказала она улыбаясь. – Я пришла посмотреть ваш зоопарк.
Калдрен утверждал, что вы меня не впустите, если он будет сопровождать меня поэтому я ему сказала, что пойду одна.
И пока Пауэрс в молчании рылся в карманах, разыскивая ключи, она добавила:
– Если хотите, я выстираю вам рубашку.
Пауэрс усмехнулся, глядя на свои покрытые пылью, пропотевшие манжеты.
– Неплохая, мысль, – сказал он. Выгляжу я действительно несколько запущенно. – Он открыл двери и взял Кому за руку. Не знаю также, почему Калдрен болтает такие глупости. Он может приходить сюда, когда только захочет.
– Что у вас там, в ящике? – спросила Кома, указывая на шкафчик, который он нес.
– Наш дальний родственник, которого я только что открыл. Очень интересуя особа. Сейчас я его вам представлю.
Передвижные перегородки длили здание на четыре части. Две из них служили складом, наполненным запасными контейнерами, аппаратурой и кормам для животных. Они прошли как раз в третью, в которой размещался гигантский рентгеновский аппарат, 250-мегаперовый ДжЕМакситрон, установленный вблизи подвижного круглого стола. Везде вокруг лежали защитные бетонные блоки, похожие на большие кирпичи.
В четвертой части помещался зоопарк Пауэрса. На скамьях в раковинах были расставлены виварии, на вентиляционных крышках были наклеены графики и записи, разных очертаний и цветов. На полу виднелись электрические провода и резиновые трубы. Пока они шли вдоль контейнеров, за матовыми стеклами двигались тени живущих внутри существ. В глубине ниши, рядом со столом Пауэрса, они услышали шедший из клетки шум.
Поставив ящичек, Пауэрс взял со стола кулек орешков и подошел к клетке.
Маленький, черноволосый шимпанзе в пилотском шлеме приветствовал их, повиснув на решетке, веселым верещанием, после чего, оглядываясь через плечо, отскочил к пульту, установленному на задней стенке клетки. Он начал поспешно нажимать клавиши и клетка наполнилась мозаикой цветных огней.
– Ловкач, – сказал Пауэрс, похлопывая шимпанзе по спине. Потом он высыпал в лапу тому горсть орешков. – Чересчур умен для этого, а? – добавил он, когда шимпанзе ловким движением фокусника, демонстрирующего свое искусство, бросил орешки себе в рот, все время вереща.
Смеясь, Кола взяла несколько орешков и дала их обезьяне.
– Он великолепен. Ведет себя так, словно разговаривает с вами.
Пауэрс кивнул головой.
– Да, он действительно со мной разговаривает. Он располагает двумястами словами, но не может справиться с разделением слогов.
Из холодильника, стоявшего около стола, он вынул полбуханки нарезанного хлеба и вручил ее шимпанзе, который тот час же, словно только того и дожидался, схватил с пола тостер и поставил его на столе посредине клетки.
Пауэрс нажатием кнопки включил ток и через минуту с тостера долетел шелест нагревающейся проволоки.
– Это один из интеллигентнейших экземпляров, какие мы имеем. Уровень его интеллигенции равняется более-менее разуму пятилетнего ребенка, но в определенных отношениях шимпанзе гораздо более автономен, – сказал Пауэрс.
Из тостера выскочили два кусочка хлеба, которые шимпанзе тут же схватил, после чего, словно нехотя ударив лапой в шлем дважды, прыгнул к будке, построенной в углу клетки, где с рукой, с полной свободой свешивавшейся через окошечко, начал спокойно и не спеша есть.
– Он сам себе построил этот дом, – сказал Пауэрс, выключая ток. – Не плохо, а? – он показал одновременно на брезентовое ведро, из которого торчало несколько уже засохших стеблей пеларгонии. – Он следит притом за цветами, сам себе чистит клетку, безустанно щебечет, осыпая нас потоком шуток. В высшей степени, как видите, великолепный и забавный экземпляр.
Кома не могла удержаться от смеха.
– Но для чего этот шлем? – спросила она.
Пауэрс заколебался.
– Это для самозащиты. У него временами болит голова. Все его предшественники… – он прервался и поглядел в сторону. – Пойдемте, поговорим с другими жильцами, – сказал он.
Они в молчании прошли на другой конец зала.
– Начнем сначала, – сказал Пауэрс и снял стеклянную крышку с одного из контейнеров. Кола заглянула внутрь. В мелкой воде среди камешков и ракушек она заметила маленькое, округлое существо, облепленное словно бы сеткой щупалец.
– Морской анемон. А точнее, бывший морской анемон. Примитивное кишечнополостное, – сказал Пауэрс и показал пальцем на отвердевший хребет существа. – Он залепил отверстие и превратил канальчик во что-то, что можно бы назвать зародышем позвоночника. Позднее щупальца переродится в нервную систему, уже сейчас реагирует на цвет. Взгляните. – Он взял фиолетовый платок Комы предложил его над контейнером. Щупальца начали сокращаться и расслабляться, потом свиваться, словно хотели локализовать впечатление.
– Любопытно, что щупальца полностью не реагирует на белый цвет. В нормальных условиях щупальца реагируют на смены давления, как барабанная перепонка в человеческом ухе. И сейчас щупальца словно слышат краски. Это означает, что существо приспосабливается к существованию вне воды, к жизни в статичном мире, полном резких, контрастных цветов.
– Но что все это значит? – спросила Кома.
– Еще минуту терпения, – сказал Пауэрс.
Они прошли вдоль скамьи до группы контейнеров в форме барабанов, сделанных из антимоскитной сетки. Над первым из них висела огромная, увеличительная микрофотография чертежа, напоминавшего синоптическую карту, а над ней надпись: «Дрозофила – 15 ренг./мин.» Пауэрс постучал пальцем в маленькое окошечко барабана.
– Фруктовая мушка. Ее огромные хромосомы прекрасно подходят для исследований, – сказал он, наклонился и дотронулся пальцем до огромного улья в форме буквы «Ъ", висящего на стенке барабана. Из улья выползло несколько мух. – В нормальных условиях каждая из них живет отдельно. Здесь они создали форму общественной жизни и начали выделять что-то вроде разведенной сладковатой жидкости, напоминающей мед.
– А зачем это, – спросила Кола, касаясь пальцем чертежа.
– Схема действия ключевых генов, – сказал Пауэрс. Он провел пальцем по стрелкам, ведущим от центра до центра. Над стрелками виднелась надпись «лимфатические железы», а ниже «запирающие мышцы, темплет».
– Это немного походит на перфокарту пианолы, правда? – спросил Пауэрс.
– Или ленту компьютера. Достаточно выбить рентгеновскими лучами один из центров, и уже меняется черта, возникает что-то новое.
Кома посмотрела на второй контейнер и с отвращением стиснула губы.
Через ее плечо пауэрс увидел, что она смотрит на огромное, похожее на паука насекомое. Оно имело размеры человеческой руки, а волосатые конечности толщиной, по меньшей мере, с человеческий палец. Мозаичные глаза напоминали огромные рубины.
– Это не выглядит приятно, – сказала Кола. – А что это за веревочная лестница, которую он плетет? – Когда она поднесла палец к губам, паук двинулся, залез в глубину клетки и стал выбрасывать из себя спутанную массу нитей, которые продолговатыми петлями повисли под потолком клетки.
– Паутина, – сказал Пауэрс, – с той только разницей, что состоит она из нервной ткани. Те лестницы, которые вы видите, являются наружной нервной системой, словно бы продолженным мозгом, который паук может выкачивать из себя в зависимости от обстоятельств. Мудрое изобретение. Это намного лучше, чем наш собственный мозг.
Кома на несколько шагов отступила от клетки.
– Ужасно. Не хотела бы я иметь с ним дело.
– Он не так страшен, как выглядит. Эти огромные глаза, которые в вас всматриваются, слепы. Их чувствительность уменьшается, зрачок реагирует только на гамма-лучи. Стрелки ваших часов светящиеся. Когда вы двинули рукой перед окном, паук прореагировал. После четвертой мировой войны он действительно окажется в своей стихии.
Когда они вернулись к столу, Пауэрс включил кофеварку и подал стул Коме. Потом он открыл ящичек, вынул из него закованную в панцирь жабу и положил ее на куске бумаги на столе.
– Узнаете? Это товарищ наших детских лет, обычная жаба. Она построила себе, как видите, достаточно солидное бомбоубежище. – Он положил жабу в раковину, открыл кран и смотрел, как вода мягко стекает по панцирю. Вытер руки о рубашку и вернулся к столу.
Кома убрала подальше на глаза волосы и смотрела на него с любопытством.
– Ну скажите же мне наконец, что все это значит, – попросила она.
Пауэрс зажег сигарету.
– Это ничего не значит. Тератологи годами производят чудовищ. Вы когда-нибудь слышали о так называемой «молчащей паре»?
Кома покачала головой.
Минуту Пауэрс задумчиво смотрел на нее.
– Так называемая «молчащая пара» является одной из самых старых проблем современной генетики, не позволяющая себя разгадать тайна двух пассивных генов, которые появляются у небольшого в процентах числа живых организмов и не имеют ни одной ясно определенной функции в строение или развитии этих организмов. Много лет биологи пробовали оживить их, а скорее принудить к действию, но трудность была в том, что эти гены, даже если существуют, не дают себя легко отделить среди других, активных генов, находящихся в оплодотворенных яйцеклетках, а кроме того, нелегко подвергнуть их действию достаточно узкого пучка рентгеновских лучей так, чтобы не повредить остальной хромосомы. И все же, в результате десятилетнего труда биолог по фамилии Уайтби изобрел эффективный метод полного облучения всего организма, базирующийся на наблюдениях, которые он сделал в области радиологических повреждений на островке Эниветок.
Минуту царило молчание.
– Уайтби заметил, – продолжал дальше Пауэрс, – что повреждения, являвшиеся следствием взрыва, были большими, чем это следовало по величине энергии, по непосредственному облучению. Это было результатом того, что протеиновая структура в генах запасала энергию таким же способом, как и колеблющаяся в резонанс мембрана.
– Вы помните аналогию с мостом, распадающимся под влиянием шага полка, идущего в ногу? Уайтби пришло в голову, что если бы ему удалось определить сначала критическую резонансную частоту структуры в каком-то выбранном молчащем гене, он мог бы облучать небольшой дозой весь организм, а не только органы размножения, и действовать лишь на молчащий ген, без повреждения остальных хромосом, структуры которых реагировали бы резонансно на совсем другой вид частоты. – Рукой, в которой он держал сигарету, Пауэрс обвел вокруг, – Вы видите здесь плоды этой изобретенной Уайтби техники «резонансного перемещения».
Кома кивнула.
– Молчащие гены этих организмов были разбужены? – спросила она.
– Да, всех этих. То, что вы тут видит, это лишь несколько из тысяч «экземпляров, которые прошли через эту лабораторию. Результаты, можно сказать, поразительные.
Он встал и опустил противосолнечные жалюзи. Они сидели тут же под выгнутой крышей купола и все более сильное солнце становилось трудно выдерживать. В полумраке внимание Комы привлек стробоскоп, сверкающий в одном из контейнеров. Она встала и подошла туда, присматриваясь мгновение к высокому подсолнечнику с толстым ребристым стеблем и просто невероятно огромным диском. Построенная вокруг цветка так, что видно было только его верхнюю часть, виднелась труба, сложенная грязно-белых, мастерски подогнанных камешков с подписью:
«Мел: 60000000 лет.»
Рядом на скамье были установлены три меньших трубы с этикетками: «Песчаник девонский: 290000000 лет», "Асфальт: 20 лет», "Полихлорвинил: 6 месяцев».
– Вы видите эти влажные белые диски на лепестках? – спросил Пауэрс, подходя к Коме. – В какой-то степени они регулируют метаболизм растения. Оно буквально видит время. Чем старше окружение, тем медленнее метаболизм. В контакте с трубой из асфальта его годовой цикл развития длится неделю, в контакте с полихлорвинилом – два часа.
– Видит время, – повторила за ним Кома. Она взглянула на Пауэрса, в задумчивости прикусывая нижнюю губу. – Это невероятно. Неужели это создания будущего?
– Не знаю, – сказал Пауэрс. Но если и так, то их Ашр будет чудовищно сюрреалистичен.
3
Он вернулся к столу, вынул две чашки из ящика, налил в них кофе и выключил кофеварку.
– Некоторые утверждают, что организм, имеющие молчащую пару генов, – предвестники какого-то всеобщего продвижения кривой эволюции, что молчащие гены – это что-то вроде кода, послания, которое мы, низшие организмы, носим в себе для использования высшими, которые должны появляться после нас. Быть может, мы открыли этот код слишком рано, – сказал Пауэрс.
– Что вы под этим понимаете?
– Потому что, делая выводы из смерти Уайтби, опыты, проделанные тут, в лаборатории, не окончились удачей. Каждый буквально каждый из облучаемых им организмов вошел в фазу полностью некоординированного развития, создавая высокоспециализированные органы чувств, назначения которых мы не можем даже отгадать. Последствия этого развития катастрофические – анемон буквально разлетится на кусочки, дрозофилы пожрут друг друга и так далее. Осуществится ли будущее, заключенное в этих растениях и животных, когда-нибудь, или это лишь наша экстраполяция – кто может сказать? Иногда мне кажется, что эти вновь созданные органы чувств лишь пародия на планированную реализацию.
Экземпляры, которые вы тут видите, пока еще в ранней фазе второго цикла развития. С течением времени их вид будет все более странным и невообразимым.
Кома наклонила голову.
– Так, но что такое зоопарк без надзирателя? Что ждет человека?
Пауэрс пожал плечами.
– Более-менее один человек из ста тысяч имеет молчащие гены. Может, они есть, у вас, может, у меня? Никто еще не отважился поддаться полному облучению. Не упоминая уже о том, что это равносильно самоубийству, опыты, результаты которых мы видим здесь показывают, что самоубийство это было бы жестоким и ужасающим.
Он выпил кофе, чувствуя внезапно огромную усталость и скуку. Изложение результатов многолетней работы очень его утомило.
Девушка наклонилась к нему.
– Вы выглядите очень бледным, – сказала она заботливо. – Вы плохо спите?
Пауэрс принудил себя усмехаться.
– Слишком хорошо, – сказал он. – Сон не доставляет мне никаких трудностей.
– Ох, если бы это можно было сказать о Калдрене, – произнесла Кома. – Спит он слишком мало, я каждую ночь слышу, как он ходит по комнате. Но все же это лучше, чем быть неизлечимым. Как вы думаете, может, следовало применить метод облучения к пациентом, спящим в клетке? Может, это разбудило бы их, прежде чем придет конец. Может, кто-нибудь из них является носителем этих молчащих генов?
– Каждый из них имеет их, – сказал Пауэрс. – Эти два факта в сущности стоят друг с другом в тесной связи. Он был теперь уже чрезвычайно уставшим и раздумывал, не попросить ли девушку оставить его одного. Потом все же перешел на другую сторону стала и вытащил из-под него магнитофон. Включив его, он перемотал пленку и отрегулировал громкость.
– Мы часто говорили друг с другом об этом, Уайтби и я, – сказал он. – В последней фазе этих разговоров я начал их записывать. Уайтби был великим биологом, так что послушаем что он сам мог сказать по этому поводу. Именно в этом суть дела. – Он нажал на клавишу и добавил. – Я проигрывал это уже тысячу раз, так что лента немного попорчена.
Голос пожилого мужчины, резкий и раздраженный, поднимался над помехами и Кома без труда разобрала слова.
Уайтби: ради бога, Роберт, погляди на статистику ФАО. Несмотря пятипроцентного роста продукции с акра в течение последних пятнадцати лет Мировое производство пшеницы падает почти на два процента. Та же самая история повторяется ad nausean. Это касается всех остальных продуктов – корнеплодов и зерновых, молока и сои, мяса – все падает. Сравни это с целой массой параллельных явлений – от изменений в области путей миграции до удлиняющихся год от года периодов зимовки у зверей – и ты увидишь, что общая закономерность неотвратима.