* * *
Когда я дошёл до киоска, он оказался темным и безжизненным. Я понял, что он заперт, и хотел было уйти, но мне стало интересно посмотреть, смогу ли я разглядеть в нем что-нибудь. Я посвистел и действительно увидел в витрине полочки, а на них – вереницы пакетов и бутылок. Я посвистел громче, приблизившись вплотную, но тут киоск засветился и заспанный женский голос заполыхал изнутри:
– Собаке своей свистеть будешь! Написано же для вас русским языком: «стучите, открыто!»
– Извините, – смутился я. – Разбудил?
– Да! – с вызовом ответил киоск. – Разбудил! Я вас слушаю!
– Мне, пожалуйста, пивка холодненького бутылочку… Нет, две!
– Какого? – раздраженно спросил киоск.
– А какое есть?
– Всё, что есть, – на витрине перед вами!!! – рявкнуло так, что я разглядел в киоске всё, кроме, разве что, этикеток на бутылках.
Я кашлянул и сказал твердо:
– Извините, девушка, но я – слепой. Точнее – очень слабовидящий.
– Ох, простите меня… – ответил киоск, озадаченно помолчав.
Контакт наладился. Мне выбрали и выдали пива, аккуратно выбрали одну бумажку среди протянутых в окно и тщательно отсчитали сдачу.
– Не потеряйте, у вас визитка выпала! – мне протянули пленочный квадратик.
– Ох, девушка, а будьте так добры, прочтите, что там написано?
– Сейчас… Тут по-английски…
– А на обороте?
– А, какой-то Леонид Юрьевич…
– А телефон?
– Есть телефон…
Она продиктовала цифры, а я постарался их запомнить, хотя память на цифры у меня хуже некуда.
– А никакой должности там нет? – спросил я.
– Должности нет. Есть рисунок в углу: глаз и надпись ЗАО «Окула».
– Ага, спасибо! Это очень хорошо, что должности нет. Значит, серьезный человек.
– Серьезный человек без должности не бывает, – рассудительно откликнулась продавщица. – А это какой-то неграмотный и безработный: «акула» через «о» пишет…
– Хм… – кашлянул я.
– Вы, конечно, извините, если что, – сказала продавщица. – Но такое у меня мнение. А от мнения никуда не деться.
– Окула – от латинского «глаз», – заметил я, аккуратно пряча визитку. – А можно последнюю просьбу? Прочтите, что у меня за сообщение в мобильнике пришло? Сумеете?
Я протянул мобильник в окошко и объяснил, как листать. Продавщица внимательно уставилась на мобильник и надолго замерла.
– Я всё поняла, – наконец выговорила она странным голосом. – Ты просто хам и подлец!
Сердце стукнуло в груди и покатилось куда-то в ботинки.
– Что там?! – заорал я. – Что там написано такое?! Прочтите мне!
– Так я же и читаю! – удивленно откликнулась продавщица. – Я всё поняла тире ты просто хам и подлец точка. Тут и ещё есть, читать?
– Читать!
– Сашенька где ты что с тобой вопросительный восклицательный знак здесь все очень волнуются. Куда ты делся не можем дозвониться. У тебя неудачный день, а сейчас ты совсем невменяем. Очень тебя люблю.
– А ещё есть? – хрипло пробормотал я.
– Всё. Только эти два от какой-то Аллы.
– А какое раньше, какое позже? – быстро спросил я.
Продавщица долго вертела мобильник, и даже перевернула его один раз вверх ногами.
– Что-то не пойму… – она вернула мне аппарат и, глянув на мое лицо, участливо добавила: – Да не расстраивайтесь вы так из-за этой дуры!
– Она не дура, – буркнул я, пряча мобильник.
– Дурища полная, безмозглая! – уверенно отчеканила продавщица, – Уж поверьте мне, умному человеку. Это ж надо было додуматься: слепому человеку сообщения писать таким мелким шрифтом!
* * *
Отойдя от киоска, я первым делом решил позвонить Алле, но колебался – нормально ли это, звонить в четыре ночи? Наконец, решился, вынул мобильник, и тут сообразил, что не помню её номера. А с чего бы мне его помнить, если никогда не приходилось набирать руками? Находил в записной книжке телефона «Алла» и звонил. А вот как находил? Смогу повторить вслепую? Вряд ли. Нажимал «а», а потом долго листал вниз до «Аллы». Долго – потому что на букву «а» шли всякие Антоны, Александры, Алексы в большом количестве. Алла, помнится, располагалась после некого Алкоголика из нашего лыжного клуба, прозванного так за то, что был принципиально непьющим. Сразу после Аллы, помнится, стояли Альтшифтер и Галкин – друзья по институту, с которыми мы не созванивались уже лет сто, а не встречались и того больше. Откуда, кстати, Галкин на букву «а»? Ах, ну да, Аркадий Галкин. А вот я у них всегда был записан на «ш», потому что Шуршик… Я помотал головой и отхлебнул ещё пива. Может вернуться в киоск и попросить продавщицу найти в записной книжке Аллу? Нет, лучше подождать до утра…
Так я размышлял, попивая пива и посвистывая, чтобы видеть дорогу. Спешить было некуда, и шёл я медленно, иногда надолго останавливаясь. Думал я сначала про Аллу. Про то, что я её люблю. Действительно люблю. И что с того, что мы не живем в одной квартире? Да, я живу у себя, она с родителями, мы встречаемся. Да, я боюсь жить вместе, боюсь, что быт всё испортит. И она, вроде бы, тоже такого желания не выражала пока. Но мы же любим друг друга? Любили, по крайней мере… Какая же я сволочь, что так нахамил ей на даче. Скорее всего, она больше со мной общаться не станет, и правильно сделает. Я вздохнул и начал думать про дачу, про лес, и про то, что же со мной произошло. Об этом думалось с большим трудом, мысль постоянно соскальзывала, словно что-то мешало думать…
Это потом, спустя много времени, я удивлялся: выходит, встретил инопланетян, которые подарили новое зрение. Казалось бы, бежать надо со всех ног к врачам, затем к контактёрам, в Академию наук, во все телепередачи… Но – нет. Принял как должное, освоился, а вот бежать рассказывать… Не то, чтобы мне запретили рассказывать. Но – не хотелось. А меньше всего хотелось думать о самих инопланетянах – кто это, откуда… Забегая вперед, скажу, что я о них и не думал, и ни одному человеку о них не обмолвился. Отмалчивался, мол, не помню, что со мной произошло в лесу. Как я теперь уже понимаю, видимо, они мне сделали на этот счет какое-то внушение – ничем другим объяснить своё тогдашнее поведение я не могу.
В общем, шёл я медленно, с остановочками, попивал пиво и думал об Алле, о том, как мне жить дальше, о том, удастся ли мне оплатить ремонт этой иномарки, и что со мной может быть, если мне это не удастся… Сейчас за такие долги всё ещё убивают или хотя бы в тюрьму? Потом я вспомнил, как удачно познакомился с мужичком из «Окулы», и, наверно, он действительно меня может взять на хорошую работу. Потому что я просто слишком мягкий и робкий, особенно когда не надо, и Алла мне об этом всё время твердит, и поставить я себя не умею перед начальством. А ведь это смешно, чтобы программист охранных систем, с моим-то восьмилетним опытом работы и моими знаниями, зарабатывал копейки, которых и хватает-то на оплату квартиры, да куцый зимний отпуск на горных лыжах… А у этого Лёни – как его фамилия? – напишу я красивую оболочку под базу зрачков, да такую, чтоб всё летало и кружилось, и пело, как для Кёльнского салона… Вот только забрать бы с работы свои исходники… Я начал вспоминать, сколько всего у меня осталось на рабочем компе – и программы, и вся почта, и вообще… Музыки прекрасной сорок гигабайт, из интернета накачанной, фильмы…
И тут меня вдруг пронзила мысль, и мысль эта была страшной: какая к черту работа, я ведь больше никогда не смогу сесть за компьютер! И ходить в кино! И смотреть телевизор! И даже книги читать не смогу! Только эти, которые для слепых, азбукой Брайля…
Я понял, что мой неудачный день не кончился, а продолжается с новой силой. Остановившись, я вылил в горло остатки пива и горестно сел на тротуар, обхватив голову руками. Всё было кончено. В этом зрячем мире нет места слепому инвалиду.
Не помню, сколько я так просидел, сгорбившись, но вдруг почувствовал, что меня грубо потрясли за плечо.
– Эй, пьянь…
В согнутом положении я не видел ничего, кроме куска асфальта и чьих-то военных ботинок. Я дернулся и хотел было привстать и распрямиться, чтобы посмотреть, кто это, но привстать мне не дали – грубо положили ладонь на макушку, чтоб я не поднял головы. Будто я головой собирался осматриваться. Я услышал хамский голос:
– Сидеть, сказал! А ну, спать, кому говорят!
В карман моей куртки залезла чья-то рука, и начала там уверенно шарить. Сердце ёкнуло и ушло в пятки. Так всегда бывает у простого городского жителя, который живёт себе, покупает пиво, платит штраф милиционеру и смотрит фильмы про героев. Но вдруг проваливается из своего удобного и привычного мира – в мир звериный. Туда, где всё решают клыки, а ты – обычная овечка, и, надо признаться, довольно трусливая, а вовсе не герой блокбастера. И первая моя мысль была чисто американская: не двигаться, это ограбление! Ограбление – это такая же бытовая игра, как покупка пива или выплата штрафа, здесь нету роли постыдной или геройской, а надо отбросить глупые комплексы и предоставить каждому делать своё дело. Пусть грабители сделают своё дело и уйдут с добычей. А потом жертва сделает своё дело – пожалуется в милицию. А если будут телесные повреждения – то ещё ко врачу. И врач сделает своё дело, и милиция сделает своё дело. Такова жизнь, и бог с ними, с небольшими карманными деньгами.
Рука всё шарила в кармане куртки, где ничего не лежало, кроме носового платка, и я понял, что сейчас эта рука обшарит и карманы штанов, и тогда я останусь без мобильника, где номер Аллы, а ещё без визитки, где номер этого дядьки из «Окулы»… И мысль американская сменилась мыслью русской. Мысль рвалась из глубины души, и выразить её можно было только многоэтажным матом, на каждом из этажей которого противника размазывало в муку любой ценой, хоть ценой собственной жизни, а выражение «русский бунт, бессмысленный и беспощадный» даже близко не могло проиллюстрировать всю глубину и силу того, что рвалось и душило.