Но, будучи Мордредом, он ничего не сказал и виду не подал. Просто ехал себе и прислушивался.
Отряд перевалил через гребень поросшего травою холма — и внизу раскинулась столица саксов.
Первой мыслью Мордреда при виде столицы Кердика было: ну ни дать ни взять убогая деревня! А в следующее мгновение он от души позабавился: изрядное же расстояние прошел он, сын рыбака, с тех пор, когда еще более жалкая деревня на островах повергла его в немой восторг и восхищение.
Так называемая столица Кердика представляла собою огромное, беспорядочное скопище деревянных строений, обнесенное частоколом. Внутри частокола, в центре, высился королевский чертог, объемное прямоугольное сооружение, размером с сарай и целиком сделанное из дерева, с крутой крышей, плетеной кровлей и в середке — выходным отверстием для дыма. В обоих концах чертога было по двери, а в стенах, на равном расстоянии друг от друга, шли узкие высокие окна. Симметрично построенный, дом показался бы внушительным, пока в памяти не вставали золоченые башни Камелота и гигантские, римского образца каменные постройки Каэрлеона и Акве-Сулис.
Прочие дома, тоже симметрично сложенные, но размером куда поменьше, окружали чертог короля, судя по всему — как придется. Между ними, и рядом, и даже стена к стене, притулились хлева для скота. На открытых пространствах между домами кишели куры, свиньи и гуси, собаки и дети играли, шныряя туда-сюда под колесами запряженных волами телег или среди редких деревьев, где высились поленницы. В воздухе пахло навозом, свежескошенной травой и древесным дымом.
Огромные ворота были распахнуты настежь. Отряд въехал внутрь, под поперечной балкой, на которой развевалось знамя Кердика: синий раздвоенный флаг с узким полотнищем пощелкивал на ветру, словно плеть. В дверях чертога стояла королева Кердика, готовая ввести гостей в дом, так же как ее супруг ввел их в пределы королевства. Ростом она почти не уступала мужу; чело ее тоже венчала корона, а длинные светлые, точно лен, косы были перевиты золотом. Она приветствовала Артура, а за ним Мордреда и Кея церемонным поцелуем, а потом, к удивлению Мордреда, прошествовала в дом вместе с королем и его спутниками. Остальные гости остались снаружи; спустя какое-то время издали донеслись крики и звон металла и цокот копыт — молодые воины, саксы и бритты заодно, устроили дружеские состязания на поле за пределами частокола.
Король и его окружение, с толмачом тут же, расселись у центрального очага; огонь в нем только что разложили, но еще не зажгли. Две девушки, прелестные копии Кердика, внесли кувшины с медом и элем. Сама королева поднялась на ноги, приняла кувшины из рук дочерей и наполнила чаши гостей. Затем девы ушли, но королева осталась и снова уселась по левую руку от супруга.
Беседа, вынужденно замедленная потребностью в переводе, продолжалась весь вечер. Поначалу обсуждались исключительно дела домашние: торговля и рынки и в будущем — возможный пересмотр границ между королевствами. Лишь как следствие этого, разговор со временем перешел на возможность взаимной военной помощи. Кердик уже знал, что соплеменников его на непрестанно сужающихся континентальных территориях теснят все сильнее. Восточные саксы, более уязвимые, нежели племя Кердика, искали союза с англами между Темзой и Хамбером. Сам он обращался к срединным саксам Сатриджа. Когда Артур спросил, не рассматривал ли он, Кердик, возможность союза с южными саксами, чье королевство в дальнем юго-восточном конце Британии было ближайшим местом высадки для любого корабля из-за Узкого моря, Кердик отвечал весьма сдержанно. После смерти великого вождя южных саксов Эллы мало-мальски пристойного правителя среди них не водилось. «Ублюдки», — выразительно подвел итог король западных саксов. Артур не стал продолжать эту тему, но вернулся к новостям с большой земли. Кердик еще не слышал о гибели детей Хлодомера и заметно посерьезнел, задумавшись о возможных переменах и все более опасном положении Бретани, единственного государства, отделявшего прибрежные территории Британии от оказавшихся под угрозой франкских королевств. По мере того как шло время, мысль о том, что в ближайшем будущем бриттам и саксам, возможно, придется вместе защищать родные берега, уже не казалась столь нелепой.
Наконец переговоры подошли к концу. В дверной проем лился мягкий, приглушенный солнечный свет. С поля уже не доносился шум состязаний. Мычали коровы, ведомые на дойку, в воздухе тянуло гарью лесных костров. Ветер стих. Королева поднялась и вышла, и вскорости подоспевшие слуги принялись расставлять столы для вечерней трапезы. В очаг сунули факел, и дрова ярко вспыхнули.
Где-то затрубил рог. Воины — из дружины и Кердика, и Артура — толпой хлынули в зал, все еще раззадоренные состязаниями, расселись вдоль длинных столов, кто где придется, и громко принялись требовать еды и питья, крича во весь голос, словно на открытой возвышенности, и колотя по столу рукоятками кинжалов. Шум поднялся неимоверный. Артуровы Сотоварищи, в первое мгновение оглушенные и слегка сбитые с толку, радостно присоединились к общему гвалту. Языковые различия утратили значение. Все сказанное воспринималось яснее ясного. Подали эль и мед, и крики зазвучали с новой силой; затем внесли огромные подносы с жареным мясом; кушанье, только что снятое с огня, дымилось и шипело, и саксонские таны, до сих пор пытавшиеся общаться при помощи жестов и взрывов смеха, резко прекратили разговоры и жадно набросились на еду и питье. Кто-то вручил Мордреду рог — отполированный, точно слоновая кость, и изящно оправленный в золото. Кто-то щедрой рукою наполнил рог так, что питье хлынуло через край; теперь и Мордред в свой черед вынужден был сосредоточить все свое внимание на еде; вскорости дело свелось к тому, что молодой человек по мере сил противился попыткам соседей снова и снова наполнять его блюдо отборными яствами.
Эль кружил голову, мед — и того пуще. Многие воины вскорости захмелели и заснули прямо за столом. Кое-кто из свиты Артура тоже пал жертвою необоримого гостеприимства и задремал. Мордред, еще сохранявший трезвую голову, зная, однако, что удается ему это лишь усилием воли, сощурился на заходящее солнце в дверном проеме и обернулся взглянуть, как обстоят дела у королей. Раскрасневшийся Кердик откинулся на спинку кресла, но разговора не прекращал; на Артуре жара натопленного зала, похоже, почти не сказывалась, хотя блюдо его и опустело. Мордред без труда разгадал отцовский секрет: огромный гончий пес Кабаль, разлегшийся у кресла, блаженно облизывался.
Солнце село, вскорости зажгли факелы, и зал озарился чадным светом. Вечер стоял тихий, ярко пылал огонь, дым тянулся вверх, через отверстие в кровле, либо струйками просачивался между сотрапезниками, те кашляли и утирали глаза. Со временем, когда блюда опустели, а рога для питья приходилось наполнять уже не так часто, начались увеселения.
Сперва появились глимены: они станцевали под аккомпанемент рогов и труб, а с ними пара жонглеров: те принялись выписывать прихотливые узоры в дымном воздухе, сперва разноцветными шариками, потом кинжалами и всем тем, что швыряли им немногие трезвые лорды. Оба короля бросили наземь монеты, глимены подобрали подачку, раскланялись и ушли, приплясывая и жонглируя на ходу. Затем вышел арфист — худощавый и смуглый, в вышитом, явно дорогом платье. Он поставил скамейку у очага и склонил голову, настраивая струны. Мордред подметил, как Артур резко повернулся на звук, затем снова откинулся в кресле и приготовился слушать. Лицо его оставалось в тени.
Постепенно шум в зале смолк, наступившую тишину нарушал лишь пьяный храп, да время от времени собаки на соломе с рычанием затевали свару из-за объедков. Арфист запел. Голос его звучал верно, и, как это водится у певцов, он знал многие наречия. Сперва он исполнил любовную песню и плач на языке гостей. Затем на своем родном языке начал песню, которая после первых полудюжины строк подчинила себе всех, кто слушал, не важно, понимали они слова или нет:
…Скорбен, скорбен преданный друг,
Пережив господина и лорда.
Мир перед ним — что пустошь,
Что стена под натиском ветра,
Как заброшенный замок,
Где снег задувает в окна,
Заметает разбитое ложе
И почерневший очаг…
Рыжий Брюнинг, сидевший напротив Мордреда, замер недвижно, точно мышь, и по щекам его струились слезы. Мордред, взволнованный прикосновением к давно забытому горю, вынужден был призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не расчувствоваться самому. Вдруг, как если бы его вслух окликнули по имени, молодой человек обернулся и обнаружил, что отец неотрывно глядит на него. Глаза их, столь схожие, встретились — и не разошлись. Во взгляде Артура отражалось то же, что Мордред некогда прочел у Нимуэ: беспомощная печаль. В его собственных — Мордред об этом знал — вызов и яростное упрямство. Артур улыбнулся сыну и отвернулся, едва раздались громкие хлопки. Мордред поспешно вскочил на ноги и выбрался из зала.
В течение долгого пира гости то и дело выходили облегчиться, так что никто и не подумал его расспрашивать, никто не поглядел ему вслед.
Ворота были закрыты, в пределах частокола — ни души. С закатом скот, птицу и детей загнали внутрь, ужинать и спать, а теперь и мужи вместе с женами по большей части разошлись по домам. Мордред неспешно прошелся в тени частокола, собираясь с мыслями.
Нимуэ и ее суровое предсказание: «Твоя воля — ничто, твое бытие — все». Король, который много лет назад выслушал то же самое предостережение и предоставил его жестоким незримым богам…
Но честолюбивые мечты исполнятся, слава придет и к нему…
Разумеется, человек здравомыслящий не станет верить подобным прорицаниям. Так что и к пророчествам о гибели нечего прислушиваться…
Мордред поднес руку ко лбу. После дымной духоты пиршественного зала воздух казался прохладным и свежим. В голове постепенно прояснялось. Принц знал, как ему далеко до исполнения честолюбивых замыслов, тайных амбиций и желаний. Верно, пройдет немало лет, прежде чем ему или королю нужно будет опасаться происков злобных богов. И то, что Артур сделал для него много лет назад, он сделает для Артура сейчас. Позабудет о роке и станет ждать, пока будущее себя не явит.
Краем глаза Мордред заметил движение в тени высокой поленницы. Мужчина, явно из свиты Артура. Двое; нет, трое. Один из них на мгновение шагнул в отсвет отдаленного кухонного костра, и Мордред узнал Агравейна. А ведь тот вышел не просто облегчиться… Агравейн уселся на дышло порожней телеги, брошенной тут же, у поленницы, а двое его сотоварищей, склонившись совсем близко, возбужденно что-то обсуждали. С одним из них, Калумом, Мордред был знаком; второго вроде бы тоже узнал. Оба — молодые кельты, близкие друзья Агравейна и некогда — Гахериса. Когда в пути Агравейн в гневе отъехал от Мордреда, он присоединился к группе, где скакали эти двое, и до Мордреда время от времени долетали обрывки их разговора.
Сей же миг все мысли о Нимуэ и ее непостижимых звездах вылетели у него из головы. «Молодые кельты» — этот оборот за последнее время приобрел что-то вроде политической окраски — применительно к клике молодых воинов, родом по большей части из чужеземных кельтских королевств. Юнцам этим, в штыки воспринимавшим «мир верховного короля» и объединение южных областей, прискучила роль мирного законоутверждения, предписанная странствующим рыцарям. До открытой оппозиции дело покамест не доходило: молодчики не упускали случая поглумиться над «стариковским торжищем», сиречь Круглым залом, да шушукались промеж себя, и кое-какие беседы, по слухам, граничили с подстрекательством к бунту.
Как, например, пересуды о Бедуире и королеве Гвиневере, что за последние недели набрали силу, как если бы намеренно насаждались и поощрялись.
Мордред неслышно отошел подальше, так, чтобы между ним и ночными собеседниками оказался хлев. Он расхаживал взад и вперед, глядя в землю, возвращаясь мыслями к прошлому. Мозг работал ясно и четко.
Воистину, Мордред, тесно общаясь с обоими, никогда не замечал, чтобы королева словом или взглядом выделяла Бедуира из прочих, разве что как лучшего друга Артура и в присутствии мужа. И держалась с ним, если на то пошло, нарочито церемонно. Мордред и прежде иногда задумывался про себя: что за скованность ощущается порою между этими двумя, ведь они знают друг друга так долго и так близко! Нет, поправился принц, не скованность. Скорее, эти двое старательно выдерживают расстояние там, где расстоянию вроде бы и не место. Где расстояние, по сути дела, никакой роли не играет. Несколько раз Мордред подмечал, как Бедуир словно бы угадывал мысли королевы, не нуждаясь в помощи слов.
Молодой человек встряхнул головой, отгоняя подозрения. Яд, тот самый яд, к помощи которого пытался прибегнуть Агравейн. Он даже задумываться о подобном не станет. Однако кое-что сделать сможет. Нравится ему это или нет, но с братьями-оркнейцами он таки связан, а за последнее время близко сошелся с Агравейном. Если Агравейн снова к нему подступится, он выслушает до конца и выяснит, кроется ли за недовольством «молодых кельтов» нечто более серьезное, нежели извечный протест молодых против авторитета старшего поколения.
Что до сплетен касательно Бедуира и королевы, это, надо думать, тоже часть продуманной политики. Вбить клин между Артуром и его старейшим другом, доверенным регентом, что правит от королевского имени и выступает как его второе «я», — именно такую цель преследовала бы любая клика, стремящаяся ослабить власть верховного короля и подорвать его политику. И здесь тоже ему, Мордреду, должно прислушаться, и об этом тоже он предупредит короля, если осмелится. Лишь о злословии, разумеется: фактов-то нет, и правды в сплетнях о Бедуире и королеве — тоже.
Мордред яростно отогнал эту мысль, говоря себе, что исступленное негодование это подсказано лишь преданностью отцу да благодарностью прелестной леди, которая выказала столько доброты и участия одинокому мальчишке с островов.
По пути домой он держался от Агравейна как можно дальше.
Глава 8
Однако по возвращении в Камелот избегать брата и дальше стало невозможно.
Спустя какое-то время после возвращения из столицы Кердика король снова послал за Мордредом и попросил его держаться ближе к сводному брату и по возможности приглядывать за ним.
Как выяснилось, прибыли вести от Друстана, прославленного военачальника, коего Артур надеялся привлечь под свои знамена: срок его службы в Думнонии истек, и сам он, его северная крепость и его отряд обученных бойцов вскорости окажутся в распоряжении верховного короля. Сам он уже в пути: едет на север, в Каэр-Морд, дабы привести замок в боевую готовность, прежде чем лично явиться в Камелот.
— То добрые вести, — говорил Артур. — Мне нужен Каэр-Морд, и я давно на это надеялся. Но Друстан и Ламорак, в силу какого-то давнего дела чести, принесли обеты побратимства, и, более того, родной брат Ламорака, Дриан, сейчас у него на службе. Да ты и без меня все это знаешь, так? Так вот, Друстан недвусмысленно дал мне понять, что мне придется снова призвать Ламорака в Камелот.
— И вы это сделаете?
— А как я могу уклониться? Ламорак ничего дурного не совершил. Возможно, время он выбрал не лучшим образом, и, возможно, его одурачили, но, в конце концов, они были помолвлены. А даже если бы и нет, — горько проговорил король, — я последний, кому пристало осуждать Ламорака за содеянное.
— А я следующий по счету.
Во взгляде короля, обращенном к сыну, промелькнула тень улыбки, но голос звучал по-прежнему серьезно.
— Вот увидишь, что произойдет. Ламорак вернется, и тогда, ежели трое твоих старших братцев так и не образумятся, среди Сотоварищей начнется кровавая распря.
— Так Ламорак сейчас у Друстана?
— Нет. Пока нет. Но я еще не досказал тебе всего. Теперь я знаю, что он уехал в Бретань и нашел приют у Бедуирова кузена, того самого, что удерживает Бенойк от его имени. Я получил письма. В них говорится, что Ламорак покинул Бенойк и, как предполагается, отбыл на корабле в Нортумбрию. Похоже, что он знает о планах Друстана и рассчитывает присоединиться к нему в Каэр-Морде. Что такое?
— Нортумбрия, — повторил Мордред. — Милорд, мне кажется — нет, я знаю доподлинно, — что Агравейн сносится с Гахерисом, и еще у меня есть причины подозревать, что Гахерис обосновался где-то в Нортумбрии.