Со временем король вернулся к теме посольства. Хоэль возлагал большие надежды на успех задуманного, но Артур подобной уверенности не испытывал, хоть от кузена это и скрывал.
— До сражения дело еще, возможно, и дойдет, — говорил король. — Квинтилиан служит новому господину и сам пока что испытательного срока не прошел; и хотя об окружении его я знаю немного, подозреваю, что он побоится уронить свою репутацию в глазах помянутого господина, вступив в переговоры с нами. Ему тоже нужно продемонстрировать силу.
— Опасное положение. А почему вы сами не едете, господин?
Артур улыбнулся.
— Это тоже вопрос престижа, если угодно. Если я поеду в качестве посла, войска я с собой взять не смогу, а если посольство потерпит неудачу, тогда к неудачникам причислят и меня. Здесь, в Бретани, я лишь сдерживающее орудие, не орудие войны… Я не могу допустить, чтобы видели мой провал.
— Вы всегда побеждаете.
— Именно это убеждение призвано усмирить Квинтилиана и прочих уповающих на возрождение Рима.
Поколебавшись, Мордред заговорил напрямую:
— Прошу меня простить, но есть кое-что еще. Позвольте мне высказаться в качестве вашего представителя, если не сына. Можно ли поручить Гавейну и его юнцам такого рода миссию? Если они поедут с Валерием и Борсом, боюсь, дело кончится дракой.
— Может, ты и прав. Но мы тем самым ничего не теряем. Рано или поздно боевые действия все равно начнутся, а я предпочел бы сразиться здесь, и с врагом, не слишком-то готовым к бою, нежели у моих собственных границ по ту сторону Узкого моря. Если франки встанут с нами бок о бок, вполне вероятно, что нам удастся-таки осадить пресловутого императора. А если нет, тогда худшее, что может произойти с нами сейчас, — это потеря Бретани. В таком случае мы увезем наших людей — тех, что останутся в живых, — назад, домой, и снова укроемся под защитой благословенных морей. — Артур отвернулся, уставился в огонь; глаза его были серьезны. — Но в конце концов все начнется сызнова, Мордред. Не в мое время, нет, и не в твое, благодарение Богу, но еще до того, как состарятся твои сыновья, все начнется сызнова. Тому, кто на это отважится, придется непросто. Сперва — Узкое море, затем — бастионы саксов и англов, сражающихся за свои исконные земли. Почему, как ты думаешь, я твердо решился передать саксам во владение заселенную ими часть острова? То, что принадлежит им, мужчины защищают с оружием в руках. И к тому времени, как над нашими берегами нависнет серьезная угроза, Кердик будет на моей стороне.
— Понимаю. А я-то гадал, почему вы не особо встревожены насчет посольства.
— Посольство отыграет для нас необходимое время. Если миссия потерпит неудачу, мы сразимся уже сейчас. Все очень просто. Но время позднее, давай-ка закончим наши дела. — Артур потянулся к лежащему на столе письму, скрепленному печатью с изображением дракона. — Непобедим я или нет, но необходимые меры на случай моей смерти я принял. Вот письмо, которым ты тогда воспользуешься. В нем я извещаю совет о том, что ты мой наследник. Герцог Константин отлично знает, что моя клятва, данная его отцу, действительна лишь при отсутствии у меня сына. По душе ему это или нет, а смириться придется. Ему я тоже отписал, и послание мое он оспорить не сможет. В том же письме я жалую ему земли; в герцогство его войдут и те области, что достались мне в приданое от первой жены, Гвиневеры Корнуэльской. Думаю, он останется доволен. Ежели нет… — Король поднял взгляд на сына, глаза его сверкнули. — Тогда это уже твое дело, не мое. Мордред, не спускай с него глаз. Если я останусь в живых, сразу по возвращении в Камелот я созову совет и обо всем этом будет объявлено публично, раз и навсегда.
Принимать наследство из рук еще живого дарителя всегда непросто. Мордред, впервые не находя нужных слов, заговорил было сбивчиво, запинаясь, но король жестом призвал сына к молчанию и наконец-то перешел к вопросу, с которого, по мнению Мордреда, следовало начать.
— А теперь о королеве, — произнес Артур, глядя в огонь. — Она останется под твоей защитой. Ты будешь любить ее и холить, как если бы приходился ей родным сыном, и позаботишься о том, чтобы до конца дней своих она жила покойно и мирно, в почете и холе, как ей и подобает. Я не требую от тебя клятвы, Мордред; я знаю, что нужды в том нет.
— Я все равно поклянусь! — Опустившись на колени перед креслом отца, Мордред в кои-то веки не сдержал обуревающих его чувств. — Клянусь всеми богами, какие есть, клянусь Господом церквей Верховного королевства, и Богиней островов, и духами воздуха, что стану управлять вверенными мне землями королеве во благо, стану любить ее и холить и радеть о ее чести, в точности как поступали бы вы, оставаясь верховным королем.
Артур наклонился, сжал руки Мордреда в своих и, подняв сына с колен, поцеловал его. И улыбнулся:
— А теперь хватит толковать о моей смерти, до нее еще немало воды утечет, уверяю тебя! А когда она таки наступит, я вручу тебе мои королевства и мою королеву со спокойной душой и в придачу — мое благословение и благословение Господне.
На следующее утро Мордред отплыл домой. А спустя несколько дней после его отъезда блестящее посольство выехало в лагерь Квинтилиана Гиберия. Колыхались султаны, реяли разноцветные вымпелы.
Гавейн и его друзья держались раскованно и непринужденно. Хотя разговор промеж них шел именно такой, как предвидел Мордред, — юнцы видели в Гавейне вождя, отчаянного и дерзкого, который заскучать не даст, — однако же, надо отдать им должное, вели себя чинно, соблюдая приличия. Но ни один из юнцов и не пытался скрыть надежду на то, что попытки замирения закончатся ничем и дело дойдет-таки до драки.
— Говорят, Квинтилиан — человек вспыльчивый и в придачу опытный воин. С какой стати ему слушать, как один старикан передает послание другого старикана?
Так определил Мадор суть Хоэлева посольства.
— Если сразиться не удастся, так уж состязания-то непременно будут, — эхом подхватили остальные. — Забавы, охота… Уж мы покажем этим иноземцам, на что способны!
Или:
— Говорят, кони в Галлии красивы — глаз не оторвать. Если уж совсем не повезет, так хоть расторгуемся.
Но похоже, их ждало разочарование по всем статьям. Квинтилиан расположился во временном лагере, возведенном на унылой заболоченной пустоши. Отряд прибыл уже в сумерках: пасмурный день клонился к вечеру, промозглый ветер пригнал дождь. По обе стороны расстилался мертвый весенний вереск — черный и отсыревший; оживляли пустошь только синевато-зеленые проплешины топей да металлический блеск воды. Сам лагерь разбит был по римскому образцу. Построен он был добротно, из крепкой древесины и дерна, и в качестве временного пристанища производил впечатление вполне достойное, но молодые бритты, в военном деле не сведущие и привыкшие к гигантским монументальным твердыням Каэрлеона и Сегонтиума, поглядывали по сторонам разочарованно и презрительно.
Трудно сказать, осторожность ли или забота об удобстве гостей побудила Квинтилиана Гиберия разместить бриттов за пределами лагерных стен. Шагах в ста от рва, окружающего лагерь, разбили шатры, соорудили коновязь и возвели отдельный павильон, которому предстояло послужить парадным залом. Здесь гостей пригласили спешиться; их собственные конюхи отвели лошадей к коновязи. Так, пешком, бритты последовали за провожатыми по главной дороге к центру лагеря, где высился шатер полководца.
Там Квинтилиан Гиберий и Марцелл, его заместитель, приняли посольство с ледяной учтивостью. Последовал обмен речами — заготовленными заранее и заученными наизусть. Речи вышли длинные и до того сверхуклончивые, что уразуметь смысл возможным не представлялось. Ни о послании императора, ни о намерениях Хоэля не упоминалось ни словом. В ответ на равнодушный вопрос хозяина последовал бессвязный отчет о здоровье старого короля с деликатными ссылками на то, что Хоэлев кузен Артур, дескать, немало встревожен, именно эта причина и привела сего воителя в гости к королю Бретани. О том, что Артур привез с собой изрядное воинство, вслух не говорилось, однако римский консул об этом знал, а о том, что он знает, знали и бритты…
Только после того, как учтивое затачивание клинков продлилось достаточно долго, Герин и Борс позволили себе подойти к утверждению — все еще очень и очень уклончивому — касательно положения Хоэля и поддержки со стороны Артура Британского.
Молодые люди, в официальном порядке выстроившись за спинами послов, раздражаясь на чинное бездействие поездки, мечтая о еде и отдыхе, успели соскучиться, с любопытством оглядеться по сторонам и обменяться нахальными взглядами с воинами противной стороны, которые точно так же маялись скукой за спинами своих вождей.
А вожди, исчерпав запас бесконечных, занудных разглагольствований, оказавшихся не в пример утомительнее в силу той причины, что Борс на латыни изъяснялся, мягко говоря, скверно, а Марцелл никакого другого языка не знал, застряли на мертвой точке.
Завтра переговоры возобновятся, объявил Квинтилиан, запахиваясь в плащ и поднимаясь на ноги. А тем временем гости, вне всякого сомнения, пожелают отдохнуть и подкрепиться. Не проследовать ли гостям в приготовленные для них шатры?
Послы церемонно поклонились и вышли. Подоспели хозяева, и отряд двинулся к выходу из лагеря в сопровождении эскорта.
— Вы, верно, устали после дороги? — осведомился юноша, сопровождающий Гавейна, прибегая к избитому проявлению вежливости. — Боюсь, жилье вам роскошным не покажется, но сами мы к походным условиям привыкли.
При этих словах юноша зевнул. Зевок означал только то, что переговоры утомили его точно так же, как всех прочих молодых людей, но высокомерный Гавейн, изнывая от скуки и начиная уже понимать, что все его честолюбивые надежды идут прахом, вздумал воспринять происходящее иначе.
— С чего вы взяли, что мы к неудобствам непривычны? Из того, что мы явились с мирным посольством, вовсе не следует, что мы и воевать не умеем. Да в сражении мы заткнем за пояс любой сброд по эту сторону Узкого моря!
Юноша изумился и тут же, распалившись под стать собеседнику, вспыхнул до самых корней светлых волос.
— А вы на каких полях сражений побывали, сэр Бахвал? Со времен Агнеда и Бадона лет минуло немало! Даже легендарный Артур, которым похваляются эти ваши послы, ныне начинать войну не слишком склонен! И неудивительно, ежели подданные его только болтать горазды!
— Да и в этом не блещут! — вставил кто-то, безжалостно передразнивая невнятную латынь Борса, не успел Гавейн и дух перевести.
Раздался смех, заглушая поспешные попытки более трезвых голов свести перепалку к шутке. Но Гавейн лишь угрюмо хмурился, и запальчивая перебранка не стихала. Светловолосый юнец, кажется из числа знати, оборвал спор звенящим гневным криком:
— И что с того? Разве вы не проделали такой путь для того лишь, чтобы умолять нас не объявлять вам войну? А теперь выхваляетесь да чванитесь тем, на что, дескать, способны ваши вожди! Ну и что нам прикажете думать о пустопорожнем бахвальстве?
Тут Гавейн выхватил меч и проткнул собеседника насквозь.
Последовавшее всеобщее замешательство — сперва хозяева не поверили глазам своим, а затем спутники упавшего в смятении и ужасе бросились поднимать юношу, пытаясь понять, жив ли, — и эти несколько минут предоставили бриттам возможность к бегству. Гавейн с криком «К лошадям!» преодолел уже половину пути до сторожевых постов. Друзья его спешили за ним по пятам; едва зазвучали оскорбления, как они уже догадались, что стычки не миновать. Поколебавшись лишь мгновение, перепуганные послы бросились следом. Не будь убийца Артуровым племянником, его бы выдали на расправу как нарушителя перемирия; но теперь, как отлично сознавали послы, мирная миссия, с самого начала особых надежд не внушавшая, была безнадежно загублена, в ответе за нарушение перемирия оказался весь отряд, и, следовательно, опасность над ним нависла немалая. Валерий, воин старой закалки, привыкший мгновенно принимать решения, тут же принял на себя командование, и по его слову отряд оказался в седлах и галопом вырвался за ограждения, не успели гости толком понять, что произошло.
Гавейн, мчась сломя голову наравне с остальными, попытался было вывести коня из толпы и развернуть его вспять.
— Позор нам! Убегать после того, что они наговорили? Стыдись, стыдись! Если прежде они обзывали нас трусами, то как назовут теперь?
— Мертвецами, дурень! — Вне себя от ярости, Валерий не был склонен миндальничать, принц уж там или не принц. Крепко ухватив рукой чужие поводья, он увлек Гавейнова скакуна в стремительный галоп бок о бок со своим. — Стыдиться должно тебе, принц! Ты знал, что королю нужно от этого посольства. Если нам удастся уйти живыми, что весьма сомнительно, посмотрим, что скажет тебе Артур!
Своенравный упрямец Гавейн, нимало не раскаиваясь в содеянном, собрался было огрызнуться, но в этот миг отряд подскакал к реке и растянулся в линию, готовясь к переправе. Будь у них время, они бы успели перебраться вброд, но тут вдали показалась погоня, и бриттам оставалось лишь принять бой. Валерий, охваченный отчаянием и яростью, поворотил коня и отдал приказ нападать.
Обе стороны кипели бешенством; схватка была короткая, свирепая и крайне кровопролитная. Сражение не прерывалось ни на миг и закончилось лишь тогда, когда половина посольского отряда и куда большее число преследователей оказались перебиты. Римляне отъехали к опушке рощицы для минутной передышки, похоже, посовещались, и наконец двое из них развернулись и поскакали на восток.
Валерий, не получивший и царапины, но измученный и в буквальном смысле запятнанный чужой кровью, поглядел им вслед. А затем мрачно бросил:
— Поехали за подкреплением. Ладно. Мы тут бессильны. Уходим. Сейчас же. Приведите разбежавшихся коней и подберите вон того. Он еще жив. Остальных придется бросить.
На сей раз никто возражать не стал. Бритты поворотили коней и ускакали. Римляне не пытались задержать их, не последовало и обмена колкостями. Гавейн настоял-таки на своем и подтвердил то, что в подтверждениях не нуждалось. И обе стороны знали, что произойдет теперь.
Глава 4
Мордред сидел у окна королевского рабочего кабинета в Камелоте. То и дело налетал теплый ветерок и, напоенный благоуханием сада, окатывал его волнами душистой свежести. Яблоневая кипень уже осыпалась, зато вишни стояли в цвету, утопая в густых зарослях колокольчиков и серебристых стрелок ириса. Воздух полнился гудением пчел и птичьими трелями, а в городе названивали колокола, созывая народ к христианскому богослужению.
Королевские секретари уже разошлись, он был один. Мордред посидел еще немного, размышляя над делами, которые сегодня еще предстояло закончить, но мало-помалу, разнежившись в благоуханном тепле, погрузился в грезы. Ведь, казалось бы, совсем недавно он прозябал на островах, живя той же жизнью, что в детстве, с горечью думая, что потерял все на свете за одну-единственную ночь, когда братья-оркнейцы поставили на кон все — и за себя, и за своих друзей — в той безумной, жестокой попытке покончить с Бедуиром. А еще предвкушал летние труды: надо собрать урожай, насушить рыбы, нарезать торфа, заново отстроить стены и починить кровлю в преддверии суровой оркнейской зимы. А теперь?
Рука его, лежащая на столе, коснулась королевской печати. Мордред улыбнулся.
Внимание его привлекло легкое движение за окном. В саду прогуливалась королева Гвиневера. Ее платье мягких серо-голубых тонов переливалось и мерцало при каждом движении. Вокруг нее носились две маленькие серебристо-белые левретки. Время от времени королева кидала им золоченый мячик, песики бросались за ним, с тявканьем оспаривая друг у друга добычу, и наконец победитель приносил мяч назад и клал у ее ног. Чуть позади шли две ее дамы, обе молоды и хороши собой, одна — в лимонно-желтом, вторая — в синем. Гвиневера, по-прежнему прелестная и прелестью своей защищенная, не принадлежала к тем, кто тщится оттенить собственную красоту, окружая себя дурнушками. Трое пленительных созданий в сопровождении очаровательных собачек грациозно скользили через сад, красотой затмевая цветы благоуханного мая.