Где-то закукарекал петух. От изломанной кромки сна он видел, как куры со всех ног бегут по жесткой траве к галечному берегу. Сула горстями рассыпала еду. Над головой с воплями носились чайки, одна-две, расхрабрившись, попытались урвать себе долю. Сула со смехом замахала рукой, отгоняя птиц.
Пронзительно, точно чаячий крик, труба возвестила приход дня переговоров.
На расстоянии полумили, в шатре на берегу озера спал Артур, но забытье его было тревожным, и привиделся ему сон.
Снилось ему, будто скачет он берегом озера, а там, в лодке, стоит и отталкивается шестом на мелководье Нимуэ, но нет, это вовсе не Нимуэ, это отрок с глазами Мерлина. Отрок серьезно глянул на него и голосом Мерлина повторил все то, что Нимуэ сказала ему вчера, когда, прибыв в монастырь на Инис-Витрине, послала к королю, прося о встрече.
— Ты и я, Эмрис, позволили пророчеству ослепить себя, — молвила Нимуэ, обращаясь к нему точно так же, как в детстве — Мерлин. — До сих пор мы жили под занесенным клинком рока, а теперь чуем, что оказались лицом к лицу с давно грозящей судьбой. Но выслушай вот что, Эмрис: судьбу творят люди, а не боги. Не боги, но наши собственные безрассудства обрекают нас на гибель. Боги — духи, они действуют руками людей, и есть на свете люди, достаточно храбрые, чтобы воспротивиться и сказать: «Я человек, я не стану». Внемли мне, Артур. Боги встарь изрекли, будто Мордред станет твоей погибелью. Но если и так, то случится это не через собственные его деяния. Так не подталкивай его к сим деяниям… Я открою тебе то, что должно было бы остаться нашей с Мордредом тайной. Некоторое время назад он приезжал ко мне в Яблоневый сад, просить о помощи против предсказанной ему судьбы. Он клялся, что скорее сам убьет себя, нежели повредит тебе. Если бы я его не остановила, он бы погиб уже тогда. Так кто же виновен, он или я? А после он приезжал на Брин-Мирддин, ища утешения и поддержки у меня, Мерлина. Если Мордред попытался бросить вызов богам, то сможешь и ты, Артур. Вложи меч в ножны, выслушай его. Не принимай чужих подсказок, но поговори с ним, прислушивайся, учись. Да, учись. Ибо ты стареешь, Артур-Эмрис, и придет время — время приходит, время уже пришло, — когда вы с сыном, взявшись за руки, сможете удерживать Британию промеж себя, точно драгоценный камень, уложенный в шерсть. Но стоит вам разнять руки, и вы выроните сокровище, и оно разлетится на тысячу осколков и, возможно, не возродится уже никогда.
Во сне Артур знал, что уже принял ее совет и созвал переговоры, твердо решив выслушать все, что имеет сказать его сын; и все-таки Нимуэ-Мерлин рыдала, стоя в лодке, а лодка скользила по зеркальной поверхности озера все дальше и дальше, пока не скрылась в тумане. А затем Артур повернул коня к назначенному месту встречи, и тут скакун его вдруг ни с того ни с сего споткнулся, и всадник полетел вниз головою в глубокий омут. Тяжелый доспех тянул его вниз — и с какой бы стати он отправился на мирные переговоры в полном вооружении? — Артур погружался все глубже и глубже в черную пучину; там вокруг него плавали рыбы, и водяные змеи, похожие на водоросли, и водоросли, похожие на змей, оплели его руки и ноги, лишая возможности двинуться…
Артур вскрикнул и проснулся — весь в поту, точно и впрямь тонул, но когда прибежали его слуги и часовые, король рассмеялся, и отшутился, и отослал их прочь, и вскорости снова забылся беспокойным сном.
На сей раз к нему явился Гавейн — весь в крови, мертвый и все-таки исполненный какого-то гротескного пыла: призрак прежнего воителя Гавейна. И он тоже приплыл по озеру, но на воде не задержался, а проследовал прямиком в королевский шатер и, встав у ложа, извлек кинжал из раны в боку, где запеклась кровь, и протянул его Артуру.
— Бедуир, — проговорил Гавейн, но не загробным шепотом, как пристало призракам, а голосом высоким и дребезжащим, с металлическим призвуком: так поскрипывают на ветру жерди шатра. — Дождись Бедуира. Обещай изменнику все, что угодно: землю, власть, Верховное королевство после твоей смерти. А заодно хоть бы и королеву. Все, что угодно, лишь бы задержать его до тех пор, пока не подоспеет Бедуир с воинством. А тогда, как только будешь уверен в победе, атакуй и убей его.
— Но это предательство.
— То, что уничтожит предателя, предательством не считается. — На сей раз призрак Гавейна заговорил, как ни странно, голосом самого Артура. — Так ты не прогадаешь. — Пальцы его разжались, запятнанный кровью кинжал упал на ложе. — Сокруши его раз и навсегда, Артур, бей наверняка, бей наверняка, наверняка…
— Господин?
Слуга, склонившись над ложем, коснулся плеча спящего, намереваясь разбудить, и тут же отпрянул назад. Артур, резко сев на постели, с яростным видом огляделся, но коротко бросил лишь:
— Скажи, чтобы укрепили шатер понадежнее. Как мне прикажете уснуть, если вся эта штука ходуном ходит, точно в грозу?
Герольды, обсудив дело промеж себя, договорились на том, что по четырнадцать командиров с каждой стороны сойдутся на середине пути между воинствами.
Неподалеку от озерного берега протянулась полоска сухой земли, поросшая вереском; там воздвигли два небольших шатра, промеж них поставили деревянный стол, а на него положили мечи вождей.
Если переговоры закончатся ничем, меч, поднятый либо извлеченный из ножен, послужит формальным знаком к началу битвы. Над одним из шатров реял штандарт короля, дракон на золотом поле.
Мордред как регент тоже имел право на этот герб. Но он, сосредоточив все мысли на том, чтобы получить прощение, и не желая чинить к тому ни малейших препятствий, отдал распоряжения свернуть и убрать королевскую эмблему. До того как закончится день и его вновь провозгласят Артуровым наследником, над ним будет реять простое белое знамя.
Оно-то и развевалось теперь над вторым шатром. Занимая свое место за столом, Мордред заметил, как отец его разглядывает штандарт. Молодой человек никак не мог знать, что сам Артур в юности сражался под простым белым знаменем. «Цвет мой — белый, — говорил он, — до тех пор, пока я сам не начертаю на нем свой собственный герб. А я это сделаю — во что бы то ни стало».
К Нимуэ, в ее островной монастырь на озере, прибыла сестра Артура, королева Моргана. Но эта Моргана — укрощенная, встревоженная — отлично сознавала, что за судьба ее ожидает в случае, если Артур потерпит поражение или погибнет в битве. Прежде она ненавидела брата, но без него была и останется ничем. Не приходилось сомневаться в том, что теперь Моргана использует все свои умения и хваленую магию брату во благо.
Так что Нимуэ приняла гостью. Как владычица озерного монастыря, Нимуэ ничуть не благоговела перед Морганой — ни как перед колдуньей, ни как перед королевой. Среди ее девственных служительниц были и другие дамы королевской крови, в том числе кузина Гвиневеры из Северного Уэльса и еще одна — из Манау-Гуотодина. Нимуэ поручила Моргане заодно с ними составлять лекарственные снадобья и готовить ладьи, необходимые для перевозки раненых на остров для излечения.
Она уже повидалась с Артуром и предостерегла его, и король обещал созвать переговоры и дать регенту высказаться. Однако Нимуэ, несмотря на все свои речи к Пелеасу, знала: боги затаились за грозовыми тучами, что уже сейчас собирались над сверкающим озером. С острова шатры казались совсем крохотными, а расстояние между ними — и вовсе ничтожным.
Несмотря на то что у далекого горизонта неумолимо скапливались облака, день обещал быть погожим и ясным.
День тянулся бесконечно. Командиры, сопровождающие своих вождей к столу переговоров, поначалу заметно нервничали, с недоверием поглядывая на бывших сотоварищей и друзей с противной стороны, но со временем расслабились, принялись толковать промеж себя и разбились на группы перед шатрами каждого из своих предводителей.
За пределами слышимости стояли Артур и Мордред. Время от времени они трогались с места, словно по взаимному согласию, и принимались расхаживать взад-вперед: несколько шагов туда, несколько шагов обратно. Говорили по очереди: сперва один, потом другой. Наблюдатели, даже беседуя о своем, не сводили с них глаз, пытаясь понять, что происходит. Но — тщетно. Король по-прежнему выглядел усталым и сурово хмурился, однако с невозмутимой учтивостью прислушивался к тому, что горячо доказывал его молодой собеседник.
Еще дальше, не в состоянии ни ясно разглядеть происходящее, ни расслышать хоть что-нибудь, наблюдали и ждали армии. Солнце поднималось все выше. Жара нарастала, зеркальная гладь озера отсвечивала ослепительно ярким блеском. Кони били копытами, фыркали, махали хвостами, досадуя на зной и мух, а в рядах воинств легкая досада ожидания сменилась беспокойным нетерпением. Командиры, сами не находя себе места, по возможности унимали недовольство солдат и с нарастающим напряжением следили за столом переговоров и за небесами. Где-то вдалеке глухо прозвучал первый раскат грома. В воздухе ощущалась тяжесть, лица защипало в преддверии грозы. Предполагалось, что ни одна из сторон сражаться не хочет, но, по иронии судьбы, управляющей делами насилия, чем дольше затягивались мирные переговоры, тем отчетливее ощущалась напряженность, и вот уже довольно было малой искры, чтобы запалить пламя, потушить которое смогла бы только смерть.
Никому из числа наблюдающих не суждено было узнать, о чем говорили Артур и Мордред. Впоследствии кое-кто рассказывал — из тех, кто выжил, — что в конце концов король улыбнулся. Достоверно известно, что видели, как он положил руку на плечо сына и вместе с ним повернул к столу, где рядом лежали два меча без ножен, а подле стояли два кубка и золоченый кувшин с вином. Те, что оказались ближе прочих, расслышали-таки несколько слов:
— …И быть верховным королем после моей смерти, — молвил Артур, — а пока владеть собственными землями.
Мордред ответил, но так тихо, что ничего разобрать было нельзя. Король, жестом приказав слуге налить вина, заговорил снова. «Корнуолл», — донеслось до сопровождавших и еще: «Кент», а затем: «Очень может быть, что ты и прав».
Тут Артур умолк и оглянулся, словно до слуха его донесся некий звук. Внезапный, заплутавший порыв ветра, пронизанный громом, всколыхнул шелк его шатра так, что заскрипели веревки. Король зябко повел плечами, словно заслоняясь от холодного сквозняка, и глянул на сына — искоса, как-то странно (эту часть истории впоследствии пересказывал слуга), и в ответ на взгляд этот в лице Мордреда, точно в зеркале, вдруг отразилось сомнение, как если бы улыбка, и приветные речи, и предложенное вино таили в себе какой-то подвох. Затем, в свою очередь, регент пожал плечами, улыбнулся и принял кубок из руки отца.
Выжидающие ряды всколыхнулись — точно ветер прокатился по пшеничному полю.
Король поднял кубок, и золото полыхнуло под солнцем.
Внимание Артура привлекла ответная вспышка от группы воинов у его шатра. Король стремительно развернулся, крикнул… Но было слишком поздно.
Гадюка — пятнистая змейка не более двух пядей в длину — выползла из укрытия погреться на солнышке. Один из Артуровых командиров, неотрывно наблюдающий за тем, что происходило у стола переговоров, не глядя шагнул назад и наступил змее на хвост. Гадюка проворно извернулась — и ужалила обидчика. Почувствовав боль, пострадавший обернулся и увидел отпрянувшую змею. И как и подобает воину с хорошей выучкой, отреагировал столь же мгновенно. Он выхватил меч и зарубил гадюку.
Металл сверкнул на солнце. Блеск меча, воздетая рука короля, его резкое движение и повелительный окрик явились для наблюдающих воинств долгожданным сигналом. Бездействие и нервирующее напряжение, ставшие просто-таки невыносимыми из-за предгрозовой духоты и мучительной неопределенности затянувшегося бдения, внезапно взорвались яростным криком, огласившим оба конца поля.
И это означало войну. И тот самый день. Недобрый день рока.
В ответ блеснуло с дюжину вспышек: командиры от обеих сторон выхватили мечи. Взревели трубы, заглушая крики рыцарей, которые, оказавшись в ловушке между двумя армиями, выхватывали поводья из рук конюхов и яростно разворачивались, стараясь удержать смыкающиеся ряды. Но рыцарей не слышали; их жестикуляция, превратно истолкованная как подзадоривание атакующих, пропала втуне. Это было делом нескольких мгновений, мгновений оглушительного шума и смятения; и вот уже передние ряды воинств столкнулись с громовым лязгом и звоном. Короля и его сына подхватило и унесло в разные стороны, каждого — в надлежащее ему место; Артура — под прославленный штандарт с драконом, Мордреда — отныне он уже не регент и не королевский сын, но на все времена заклеймен предателем, — под белое знамя, на котором ничему уже не суждено быть начертанным. И тут, через поле, на зов трубы, точно море развевающихся грив, хлынули саксонские копья и султаны из конского волоса и черные знамена северных воителей, которым, подобно воронью, не терпелось поживиться мертвечиной.
Вскорости — слишком поздно, чтобы затмить эти сигнальные вспышки, — через все накаленное небо медленно надвинулся грозовой фронт. В воздухе потемнело, а вдалеке вспыхнула и погасла первая молния, предвестница бури.
Но королю и его сыну суждено было встретиться еще раз.
Ближе к концу дня, когда повсюду вокруг лежали убитые и умирающие друзья и давние сотоварищи и сотни никому не нужных смертей струили смрад навстречу потемневшему, грозному небу, сомнительно, чтобы Артур хоть на миг вспомнил о Мордреде иначе как о предателе и прелюбодее. Искренняя прямота, истины, явленные у стола переговоров, вера и преданность, почти восстановленные, — все сгинуло в исступлении первого же натиска. Артур, военный вождь, снова вышел на бой. Мордред — враг, саксонские союзники — его свирепые приспешники; в этой битве войска уже сходились, и не раз. Были Глейн и Агнед, Каэрлеон и Линнуис, Каледонский лес и гора Бадон. И из всех этих сражений юный Артур выходил победителем, и касательно каждого Мерлин, его пророк и советник, сулил ему триумф и славу. И здесь, на поле Камел, победа вновь осталась за королем.
В конце дня, когда в вышине гремел гром и в небесах и в водах озера белым росчерком вспыхивала молния, Артур и Мордред снова сошлись лицом к лицу.
Словам места не было. Да и с какой бы стати? И Мордред, и его отец отныне видели друг в друге врага. Прошлое осталось в прошлом, а будущее не простиралось далее надобности окончить это мгновение, что, в свою очередь, принесет с собою окончание дня.
Говорилось после, незнаемо кем, что в миг встречи, когда эти двое — теперь уже пешие, побелевшие от пота и пыли — узнали друг друга, Мордред остановился — и сдержал занесенную руку. Но не Артур, закаленный в боях воин. Его копье пришлось сыну точнехонько под грудную клетку.
Вниз по древку, прямо на руку Артуру, дымящимся потоком хлынула кровь. Он выпустил из рук копье и схватился за меч.
Мордред качнулся вперед, точно пронзенный вепрь. Тупым концом древко ткнулось в землю. Опершись на него, по-прежнему увлекаемый вперед силою приостановленного удара, Мордред оказался от отца на расстоянии длины меча.
Пальцы Артура, скользкие от крови, на миг ослабили хватку на рукояти Калибурна, и в то же самое мгновение умирающий Мордред, падая, взмахнул мечом — и клинок с размаху пришелся королю в голову — сбоку, неотвратимо, со всей силы.
А Мордред рухнул в лужу собственной крови.
Артур постоял несколько секунд неподвижно, меч его выпал из обагренных пальцев, а вторая рука неловко качнулась вверх-вниз, словно тщась отразить пустячный, банальный выпад, а затем он медленно поник, согнулся и тоже пал наземь, и кровь его смешалась с Мордредовой.
Тучи расступились — и водопадом хлынул дождь.
Эпилог
Прохладные струи воды омыли лицо Мордреда — и на мгновение вернули его в темноту. Стояла тишина, все звуки казались приглушенными и далекими, точно отдаленный плеск волны о галечный берег.
И — зов где-то совсем рядом.
— Король! Король!
Крикнула птица. Болотные курочки спускались к воде подкормиться. Застонала чайка, но на сей раз стон ее облекся в слова:
— Король! Король!
А затем — и тут Мордред окончательно убедился в том, что видит сон, — зазвучали женские голоса. Раненый ничего не видел, ничего не чувствовал, но подле него зашуршало платье, и порыв ветра принес с собою аромат духов. Голоса клубились и вихрились над Мордредом, но ни один его не коснулся. И вновь заговорила женщина: