Глава 5
Мордред, по обыкновению, проснулся рано.
Остальные мальчики еще спали, но в этот час приемный отец всегда будил его на работу. В первые мгновения Мордред никак не мог сообразить, где находится, а затем вспомнил. Он в королевском дворце. Он сын короля, и прочие королевские сыновья тоже здесь, спят в той же самой комнате. Старший, принц Гавейн, растянулся на постели с ним рядом. На соседней кровати спали трое младших: близнецы и малыш Гарет.
Мордред еще не успел перемолвиться с принцами ни единым словом. Накануне вечером Габран привел его во дворец и передал в распоряжение старухи, состоявшей в кормилицах при королевских детях; по ее словам, она до сих пор нянчила Гарета и приглядывала за одеждой мальчиков, а отчасти и за здоровьем. Она отвела Мордреда в комнату, заставленную сундуками и ларями, и подобрала ему новое платье. Оружия ему пока не дали; оружие он получит завтра, недовольно ворчала нянька, очень скоро, и тогда, надо думать, примется душегубствовать да разбойничать, как водится. Ох уж эти мужчины! Мальчишки тоже не подарок, но их, по крайней мере, возможно держать в узде, и пусть попомнит он ее слова, хоть она и стара, но провинность без ответа не оставит, так-то… Мордред молча слушал, теребил дареные наряды и пытался сдержать зевоту, пока старуха суетилась вокруг него. Из ее болтовни — а нянька ни на минуту не закрывала рта — следовало, что родительские чувства королевы Моргаузы, мягко говоря, изменчивы и непостоянны. Сегодня она выезжает с сыновьями на верховую прогулку, учит их охотиться с соколами и гончими по обычаям большой земли; они проездят весь день напролет и станут пировать до глубокой ночи, а назавтра она про мальчиков и не вспомнит: им даже подходить запретят к покоям королевы. А вечером принцев возьмут да и призовут снова, послушать менестреля или позабавить взбалмошную, скучающую монархиню рассказами о том, как провели день. Более того, обращались с принцами неодинаково. Пожалуй, единственный принцип римлян, коего придерживалась Моргауза, был «разделяй и властвуй». Гавейн, как старший сын и наследник, пользовался большей свободой и некоторыми привилегиями, недоступными прочим; младший, Гарет, родившийся после смерти отца, ходил в любимцах. Близнецы, таким образом, оставались не у дел, а как Эльса дала понять Мордреду, многозначительно поджимая губы и качая головой, эти двое и без того неуживчивы, а тут еще постоянные стычки на почве ревности да избытка энергии, что не находит выхода.
Когда наконец, аккуратно перебросив через руку новое платье, Мордред последовал за нею в опочивальню принцев, он с радостью обнаружил, что четверо сводных братьев оказались в спальне раньше него и теперь крепко спят. Эльса вытащила Гарета из постели Гавейна, затем подвинула близнецов и втиснула малыша рядом с ними. Ни один даже не пошевелился. Нянька заботливо натянула на спящих покрывала и молча указала Мордреду на место рядом с Гавейном. Тот разделся и нырнул в теплую постель. Старуха еще немного поохала, обошла комнату, собрала разбросанную одежду и сложила ее на сундук между кроватями, а затем вышла, тихонько прикрыв за собою дверь. К тому времени Мордред уже спал.
А теперь занимался новый день, и мальчуган пробудился. Блаженно потянулся, ощущая, как каждая клеточка его тела пульсирует от радостного возбуждения. Кровать была мягкой и теплой; меховые покрывала лишь самую малость припахивали дубленой кожей. Неискушенному взгляду гостя обстановка просторной комнаты показалась весьма богатой: здесь стояли две широкие кровати и сундук для одежды; плотный тканый полог занавешивал дверь, отчасти защищая от сквозняков. И полы, и стены были облицованы плитами местного песчаника. В столь ранний час, несмотря на лето, в спальне царил ледяной холод, зато чистотой комната далеко превосходила лачугу Сулы, и Мордред непроизвольно отметил это и одобрил. Сквозь узкое оконце в стене между кроватями, над сундуком, проникал утренний воздух, студеный и свежий, пахнущий соленым ветром.
Мальчику не лежалось спокойно. Гавейн, его сосед, еще спал, по-щенячьи свернувшись клубком под грудой мехов. На соседней кровати взгляд различал только макушки близнецов. Гарета оттеснили на самый край, так что малыш наполовину свесился с кровати, но просыпаться и не думал.
Мордред выбрался из постели. Тихонько подошел к сундуку, вскарабкался на крышку и, стоя на коленях, выглянул из окна. Эта стена выходила не на море; вытянув шею, мальчик различил внутренний двор и главные дворцовые ворота. Шум волн звучал приглушенно, глухой рокот тонул в неумолчном гвалте и стоне чаек. Мордред посмотрел в другую сторону, за пределы дворцовых стен: зеленая тропка вела через вереск к вершине пологого холма. За этим изгибом небосклона стоял дом его приемных родителей. Отец, наверное, уже завтракает и вскорости уйдет на ловлю. Если Мордред хочет с ним повидаться (и покончить с этим делом раз и навсегда, добавил внутренний голос, тут же подавленный на темных и неизведанных задворках сознания), надо идти сейчас.
На сундуке лежала парадная туника, полученная накануне вечером, а к ней — плащ, брошь и кожаный пояс с медной пряжкой. Но, уже потянувшись за драгоценной новой одеждой, Мордред вдруг передумал и, пожав плечами, подобрал и натянул на себя старое платье, давеча заброшенное в угол. Отдернув полог над дверью, он выбрался из комнаты и босиком пробежал по холодным каменным коридорам в зал.
В зале по-прежнему было полно спящих, но с наступлением утра сменялась стража, да и слуги уже поднялись. Никто не остановил мальчика, никто не заговорил с ним, пока тот пробирался к порогу, осторожно обходя лежащих. Мордред вышел во двор: внешние ворота стояли открытыми, двое поселян втаскивали внутрь телегу с торфом. Два стражника, вполглаза следя за происходящим, завтракали лепешками и по очереди отхлебывали из рога с элем.
Завидев Мордреда, один из стражников локтем подтолкнул соседа и сказал ему что-то вполголоса. Мальчуган заколебался, ожидая, что его остановят или, по крайней мере, допросят, но ничего подобного не произошло. Напротив, ближайший к нему часовой поднял руку в воинском приветствии, а затем отступил на шаг, пропуская мальчика.
Пожалуй, никакому другому мгновению королевского церемониала в жизни принца Мордреда не суждено было сравниться с этим. Сердце его встрепенулось, едва не выскочило из груди, к щекам прихлынула кровь. Но он заставил себя спокойно ответить: «Доброе утро», выбежал из дворцовых ворот и помчался по зеленой тропке наверх, к пустоши.
Он бежал по дороге, и сердце его неистово колотилось. Поднялось солнце, впереди на дорогу ложились длинные тени. Ночная роса подрагивала и испарялась на густых травах, на камышах, приглаженных легким ветерком, — и вот уже вся пустошь оделась мерцающим, переливчатым ореолом, обратившись в смягченное отражение безбрежной, слепяще-яркой глади моря. Облака понемногу расступались, а в воздухе зазвенели трели: то жаворонки срывались с гнезд, спрятанных в вереске. Воздух искрился песней, как земля — светом. Вскорости мальчуган поднялся на косогор: прямо перед ним начинался протяженный пологий склон, уводящий к утесам, а дальше — снова бесконечное сверкающее море.
Отсюда, в рассветном зареве, Мордред отчетливо разглядел у горизонта холмы острова Хой. За ними лежала большая земля — та самая, настоящая большая земля, мир величественный и чудесный; островитяне отчасти в шутку, отчасти по неведению называли его «дальним островом». Много раз с отцовской лодки мальчик различал вдали северные утесы и пытался домыслить остальное: бескрайние просторы, леса и дороги, гавани и города. Сегодня, хотя и сокрытый от взгляда, этот мир перестал быть мечтой. Там — Верховное королевство, в один прекрасный день он отправится туда, и в один прекрасный день с ним станут считаться. Если его новое положение значит хоть что-нибудь, так именно это. Уж он о том позаботится.
Мальчуган радостно рассмеялся и побежал дальше.
Вот и торфяник. Мордред остановился и нарочно помедлил у борозды, проложенной только вчера. Как давно это было! Теперь доканчивать работу придется Бруду — и в одиночестве, хотя последнее время старик жаловался на боли в спине. Мордред задумался: раз уж он, похоже, свободен покидать дворец, когда вздумается, наверное, он сможет приходить сюда на часок каждый день — спозаранку, до того как встанут остальные мальчики, — чтобы довершить заготовку. А ежели с ним и впрямь намерены обходиться словно с настоящим принцем, к нему приставят слуг, и, пожалуй, он доверит работу им или, допустим, пошлет их собирать лишайники, ведь матери нужны красители. Рядом с бороздой стояла позабытая давеча корзина. Мальчуган подхватил ее и побежал дальше, вниз по склону.
В небе с криками кружили чайки. Налетевший с моря ветер принес с собою пронзительные птичьи вопли. И еще что-то ощущалось в этом ветре, вроде как непривычный запах, а в гомоне чаек звенел леденящий отзвук паники. Мордред вздрогнул, словно от прикосновения лезвия ножа. Дым? Над хижиной обычно поднимался дым, но не такой; эта кисловатая, стылая, гнетущая гарь казалась насмешкой над аппетитным ароматом жаркого — в те редкие дни, когда Сула клала в горшок мясо. Нехороший то был запах, тошнотворный; гнусная издевка, отравляющая утро.
В силу своего происхождения, пусть и незаконного, Мордред был сыном одного короля-воина и внуком — причем дважды — другого. Благодаря этому, а также суровому воспитанию в среде простолюдинов мальчик привык не колеблясь бросать вызов страхам и распознавать их причину. Он отшвырнул корзину с лишайниками и что есть мочи помчался по тропе вдоль края утеса к тому месту, откуда открывался вид на залив, некогда бывший его домом.
Некогда бывший. Привычная хижина, глиняная печурка, подвешенная на лесах рыба, обвисшие фестоны растянутых на просушку сетей — все исчезло. От дома остались только четыре почерневшие стены, а над ними курился вязкий, вонючий дым, осквернивший ветер с моря. Крайние плиты крыши по большей части еще держались на каменных опорах, встроенных в стены, но те, что в середке, были потоньше и кое-где крепились к месту древесными колышками. Соломенная кровля, летней порою сухая, вспыхнула ярким пламенем, колышки обратились в пепел, плиты осели, накренились, растрескались и наконец соскользнули вниз вместе с пылающей кровлей и обрушились в комнату, превратив дом Мордреда в погребальный костер.
Да, погребальный костер, иначе и не назовешь. Мордреда замутило: он наконец-то распознал запах, напомнивший ему стряпню Сулы. Сама Сула вместе с Брудом, должно быть, остались внутри, под грудой обугленного булыжника. Крыша обвалилась точнехонько над их постелью. До глубины души потрясенный, Мордред отчаянно пытался осмыслить несчастье и находил единственно возможное объяснение. Родители, надо полагать, крепко уснули, за углями никто не приглядывал; сквозняк забросил случайную искру на дерновую, высохшую под ветром кровлю и раздул пламя. Оставалось только надеяться, что старики так и не проснулись, потеряли сознание в дыму и погибли, придавленные рухнувшей крышей, еще до того, как их коснулось пламя.
Мордред долго стоял там, глядя во все глаза и не веря, с трудом борясь с тошнотой. Резкий порыв ветра пробрал его до костей — заношенная туника почитай что не защищала от холода. Мальчик задрожал и пришел в себя. Он крепко зажмурился, словно надеясь, вопреки здравому смыслу, что стоит снова открыть глаза, и все вернется к прежнему, а пережитый ужас так и останется ночным кошмаром. Но ужас не развеялся. Глаза его снова дико расширились, словно у пугливого пони. С трудом передвигая ноги, Мордред двинулся по тропе вниз и вдруг бросился бежать сломя голову, словно невидимый всадник прибег к помощи хлыста и шпор.
Спустя часа два Гавейн, высланный из дворца на поиски, набрел-таки на беглеца.
Мордред сидел на валуне на некотором расстоянии от хижины, глядя на море. Рядом лежала перевернутая лодка Бруда, целая и невредимая. Бледный и потрясенный, Гавейн окликнул давешнего спасителя по имени. Мордред, похоже, не услышал; принц несмело шагнул ближе и коснулся его руки.
— Мордред… Меня послали за тобой. Что все-таки случилось?
— Ответа не последовало.
— Они… твои родичи… там, внутри?
— Да.
— Что произошло?
— Я откуда знаю? Так было, когда я пришел.
— Не следует ли нам… может быть?..
При этих словах Мордред встрепенулся.
— Не ходи туда. Тебе нельзя. Они сами справятся.
Он говорил отрывисто и властно, тоном старшего брата. Охваченный любопытством и страхом, Гавейн повиновался, не рассуждая. Тем временем спутники принца приблизились к хижине и теперь оглядывались по сторонам, обмениваясь приглушенными восклицаниями не то ужаса, не то просто отвращения — судить трудно.
Мальчики наблюдали за происходящим, Гавейн — против воли загипнотизированный омерзительным зрелищем, Мордред — бледный как полотно, напрягшись каждым мускулом.
— А ты входил? — спросил Гавейн.
— Конечно. Как иначе?
Гавейн сглотнул.
— Думаю, теперь тебе следует вернуться со мною вместе. Нужно рассказать королеве. — Мальчуган не двинулся с места. — Мне очень жаль, Мордред. Ужасно это. Мне очень жаль. Но теперь ты уже ничем не поможешь, сам видишь. Предоставь все им. Ну пойдем, пожалуйста! И вид у тебя больной.
— Со мной все в порядке. Тошнило, вот и все.
Мальчик соскользнул с валуна, наклонился к углублению в камне и плеснул себе в лицо пригоршню солоноватой воды. Выпрямился, протер глаза, словно пробудившись от сна.
— Ну, пошли. А куда делись те люди? — Затем сердито: — Вошли внутрь? Им-то что за дело?
— Так надо, — быстро возразил Гавейн. — Разве ты не понимаешь: королева должна узнать… Ведь они… твои родители… они ведь не то чтобы заурядные поселяне, верно? — Встретив непонимающий взгляд собеседника, принц решительно докончил: — Не забывай о том, кто ты теперь! Так что и они в некотором роде состояли на королевской службе. Королеве следует знать, что произошло, Мордред.
— Несчастный случай. Что еще?
— Верно. Но нужно же доложиться королеве должным образом! Эти люди сделают все, что нужно. Пойдем, нам задерживаться ни к чему. Мы ничем не можем помочь, ровным счетом ничем.
— Можем, — Мордред указал на дверь хижины. Дойная коза с блеянием металась туда-сюда: непривычная суматоха, запахи, беспорядок пугали животное, но боль в распухшем вымени гнала к дому. — Мы можем подоить козу. Ты когда-нибудь доил козу, Гавейн?
— Никогда. Это трудно? Ты станешь доить ее прямо здесь? Сейчас?
Мордред рассмеялся коротким, отрывистым смешком: напряжение схлынуло.
— Нет. Мы заберем ее с собой. И кур тоже. Притащи-ка сеть — вон она, сушится на киле, — а я попробую поймать их.
Мальчуган бросился на ближайшую птицу, ловко ухватил добычу, затем атаковал вторую, пока та теребила обрывок водоросли. Трагедия завершилась разрядкой: горе и потрясение, по счастью, нашли выход в действии. Гавейн, принц и в будущем король Оркнеев, постоял в нерешительности минуту-другую, затем счел за лучшее послушаться и побежал снимать сеть с перевернутой лодки.
Слуги наконец вышли из хижины и встали в дверях, тихо совещаясь между собой. Двое мальчиков уже поднимались вверх по тропе. Гавейн вел козу, а Мордред нес, перебросив через плечо, наспех сооруженный ячеистый мешок с бурно протестующими курами.
Ни один из подростков не обернулся.
У дворцовых ворот их встретил Габран. Он молча выслушал возбужденный рассказ Гавейна, ласково заговорил с Мордредом, кликнул слуг и поручил им доставленную живность («Козу надо сейчас же, сей же миг подоить!» — настаивал Мордред), а мальчиков поспешно увел прямиком во дворец.
— Нужно известить королеву. Я иду к ней. Мордред, ступай переоденься и приведи себя в порядок. Она непременно захочет переговорить с тобой. Гавейн, отправляйся с ним.
Габран торопливо ушел. Гавейн проводил его взглядом, сощурившись, как если бы пытался рассмотреть нечто далекое и яркое, и пробурчал себе под нос:
— В один прекрасный день, мой красавчик Габран, ты перестанешь распоряжаться принцами, словно собственными псами. Мы-то знаем, чей пес ты! Да кто ты такой, чтобы приносить вести моей матери вместо меня? — Принц оглянулся на Мордреда и широко усмехнулся. — Ладно, сегодня пусть себе идет, я даже рад! Пойдем, нам не мешало бы умыться.
Близнецы расположились в спальне, усердно делая вид, будто поглощены каждый своим делом; в действительности же им явно не терпелось взглянуть на новообретенного сводного брата. Агравейн, сидя на кровати, вострил кинжал на оселке, а Гахерис, устроившись на полу, натирал жиром кожаный ремень, чтобы придать ему гибкости. Гарета не было.
Коренастые, крепко сложенные, двойняшки унаследовали и рыжие волосы, и румянец, отличавшие всех сыновей Моргаузы от Лота, а недовольное выражение этих лиц не сулило гостю ничего доброго. Но, по всему судя, близнецам дали понять, что Мордреду должно оказать добрый прием, ибо поздоровались они достаточно вежливо, а затем уставились на пришлеца во все глаза: так скотина разглядывает странное и, возможно, опасное существо, что ненароком забрело на пастбище.