В отношении самого Гавейна Мордред оставался нейтрален и выжидал. Пусть сам задает тон.
Так минула осень, за нею — зима, и к тому времени, как снова вернулось лето, Тюлений залив превратился в воспоминание. И манерой держаться, и платьем, и познаниями по части искусств, подобающих принцу Оркнейскому, Мордред ничем не выделялся среди сводных братьев. Как самого старшего, его по необходимости ставили в пару скорее с Гавейном, чем с прочими, и хотя поначалу на стороне Гавейна было преимущество долгого обучения, со временем мальчики сравнялись.
Мордреда отличали тонкий расчет, иными словами — коварство, и холодная голова; Гавейна — блеск и стремительность, что в худшие дни оборачивались безрассудством, а то и слепой жестокостью. В целом они сходились с оружием на равных и уважали друг друга с приязнью, хотя и без любви. Любил Гавейн малыша Гарета — с неизменным, безоглядным постоянством и вымученно, зачастую во вред себе — мать. Близнецы жили друг для друга. Мордред, хотя и был принят и, по всему судя, ощущал себя в новом окружении как дома, всегда держался особняком, за пределами клана, — и подобная независимость его явно устраивала. С королевой мальчуган виделся редко и даже не подозревал, сколь пристально она за ним наблюдает.
Однажды, с новым приходом осени, Мордред отправился в Тюлений залив. Он поднялся по тропе на вершину утеса и задержался на привычном месте, откуда столько раз разглядывал зеленую котловину бухты. Стоял октябрь, дул сильный ветер. Вереск почернел и пожух, тут и там в сырых впадинах плотным золотисто-зеленым ковром топорщился мох-сфагнум. Морские птицы в большинстве своем улетели на юг, но белые бакланы по-прежнему носились над тусклыми водами и плескались в волнах, точно духи глубин. На берегу непогода изрядно потрудилась над разрушенной хижиной: дожди смыли грязь, скреплявшую плиты, и теперь стены походили скорее на завалы камня, выброшенного на берег прибоем, нежели на останки человеческого жилища. Ветра и море давно уже растащили обугленные, почерневшие обломки.
Мордред спустился вниз по склону, неспешно направился по омытой дождями траве к дверям своего приемного дома. Встал на пороге и огляделся. На прошлой неделе дождь лил не переставая, и тут и там поблескивали лужицы пресной воды. В одной из них что-то белело. Мальчик нагнулся — и рука его нащупала кость.
Долю секунды помедлив, он резким движением выхватил находку из воды. Осколок кости, но человека или животины — не разберешь. Мордред застыл на месте, сжимая кость в руке, намеренно пытаясь пробудить к жизни чувства и воспоминания. Но время и непогода сделали свое дело: отмытая добела кость стала бесцветной, безликой, бездушной, словно камни на штормовой полосе. Что бы ни значили те люди и та жизнь, все ушло в прошлое. Мордред уронил кость в наполненную водою трещину и повернул назад.
Прежде чем подняться по тропе, мальчуган постоял немного, глядя на море. В известном смысле он обрел-таки свободу, но все его существо рвалось к иному — к той свободе, что ждала за преградой воды. И все-таки нечто в душе его уже прокладывало путь через воздушные пространства, что пролегли между Оркнеями и королевствами большой земли — теми, что складывались в Верховное королевство.
— Я отправлюсь туда, — объявил Мордред ветру. — Иначе для чего все сложилось так, как сложилось? Я отправлюсь туда, и посмотрим, на что сгодится принц-бастард с Оркнейских островов! И королева меня не удержит. Я поплыву на первом же корабле.
Развернувшись к бухте спиной, Мордред зашагал домой, во дворец.
Глава 7
Но возможность представилась отнюдь не с прибытием следующего корабля и даже не в следующем году.
В конечном счете Мордред, верный себе, предпочел наблюдать и ждать. Да, он уедет, но не раньше, чем сможет на что-то рассчитывать. Он отлично знал, как мало надежды судит запредельный мир неискушенному мальчишке-неучу; без гроша в кармане, такой непременно окажется в тяжкой кабале либо в рабстве, будь он хоть сто раз бастардом королевских кровей. Жизнь на Оркнеях и то отраднее! Но вот на третье лето его пребывания во дворце в гавань вошел корабль с большой земли и внес изрядное оживление.
«Меридаун», небольшое торговое судно, совсем недавно вышло из Каэр-ин-ар-Вон, как в народе называли теперь древний римский город-гарнизон Сегонтиум в Уэльсе. Корабль привез гончарные изделия, руду, выплавленное железо и даже оружие для незаконного сбыта на черном рынке под сенью жалких кузниц, притулившихся за казармами укрепленного порта.
Прибыли также и пассажиры, а для островитян, что гурьбой высыпали на причал навстречу судну, гости представляли интерес куда больший, нежели даже насущно необходимые товары. Корабли привозили новости, и «Меридаун» с его разношерстной толпой приезжих доставил вести, важнее которых не слыхивали уже много лет.
— Мерлин умер! — закричал первый же новоприбывший, ступив со сходней на твердую землю.
Но прежде чем толпа, жадно напиравшая вперед, успела расспросить его пообстоятельнее, следующий громко возразил:
— Ничего подобного, добрые люди, ничего подобного! То есть когда мы вышли в море, старец был еще жив, да только и вправду недужен и, верно, не дотянет до конца месяца…
Толпа шумно требовала подробностей. И постепенно узнавала все больше. Старый ведун и впрямь серьезно болен. Снова начались приступы падучей, недужный много дней пролежал без сознания, не говоря и не двигаясь. Возможно, что «сон, во всем подобный смерти», уже перешел в смерть.
Заодно с горожанами на пристань подоспели и мальчики, предвкушая новости. Младшие принцы, возбужденные, раззадоренные сутолокой и видом корабля, рвались вперед вместе с толпой. Но Мордред держался поодаль. Он слышал гул голосов: кто-то выкрикивал вопросы, кто-то самодовольно отвечал; но, затерянный в шуме и гвалте, мальчик не замечал ничего и никого. Он словно вернулся в давний сон. Некогда встарь, где-то среди размытых теней, он услышал ту же самую весть, доверенную испуганным шепотом. И напрочь позабыл о ней — вплоть до сегодняшнего дня. Всю свою жизнь он слышал легенды о Мерлине, королевском заклинателе, наряду с рассказами о верховном короле и дворе в Камелоте; так почему где-то в глубинах сна уже прозвучало известие о смерти Мерлина? Тогда новости явно не подтвердились. Может, лживы и сейчас…
— Ложь.
— Что такое?
Вздрогнув, Мордред пришел в себя. Похоже, он заговорил вслух. Гавейн глядел на спутника во все глаза.
— Ложь? О чем ты?
— Я так сказал?
— Сам знаешь, что сказал. Что ты имел в виду? Слух о старике Мерлине? Тогда откуда ты проведал? И, по чести говоря, нам-то что за дело? Вид у тебя — словно призрак тебе померещился!
— Может, и так. Я… я сам не знаю, про что я.
Мордред отвечал неуверенно, запинаясь, и это было так на него непохоже, что Гавейн пригляделся повнимательнее. В следующее мгновение мальчиков оттеснили в сторону — сквозь толпу решительно пробирался мужчина. Принцы возмутились было, но тут же отступили с дороги, узнав Габрана. Фаворит королевы властно крикнул поверх голов:
— Эй, вы, там! Да, ты, и ты тоже… Пойдете со мной. Прямиком во дворец, не мешкая. Королеве подобает первой выслушать новости.
Толпа недовольно подалась назад, пропуская вестников. Те охотно последовали за Габраном, напыжившись от важности и явно уповая на награду. Люди проводили их взглядами и снова обернулись к пристани, готовые приняться за вновь прибывших.
Эти, верно, промышляли торговлей: первый, судя по пожиткам, которые тащил его слуга, был золотых дел мастером, за ним поспешал кожевник, а последним — странствующий врачеватель, и при нем — раб, нагруженный всевозможным добром: сундуками, мешками и склянками. Люди тотчас же обступили его тесным кольцом. На северных островах своего целителя не было, и недужные обращались к знахаркам либо, в самом крайнем случае, к святому отшельнику с острова Папа-Уэстрей, так что возможность упускать не следовало. Сам врачеватель, времени даром не теряя, уже открыл торговлю. Обосновавшись на солнечной стороне набережной, он принялся на все лады расхваливать свой товар, а раб тем временем распаковывал снадобья от всех мыслимых болезней, что только могут поразить оркнейца. Голос его, зычный и уверенный, звучал нарочито громко, дабы заглушить любую попытку конкуренции, но златокузнец, сошедший с корабля раньше прочих, даже не попытался установить свой прилавок. То был седой, сутулый старик; собственное-его платье украшали изысканные образчики ювелирного искусства. Он несмело остановился поодаль от толпы, огляделся по сторонам и обратился к случившемуся рядом Мордреду.
— Вот ты, мальчуган, не скажешь ли мне… ах, прощения прошу, молодой господин! Уж извини полуслепого старика! Теперь я доподлинно разглядел, что передо мною знатный вельможа, и молю подсказать мне великодушно: как бы пройти к чертогу королевы?
Мордред указал в нужном направлении.
— Ступай прямо по этой улице и сверни на запад у черного каменного алтаря. Дорога выведет прямехонько ко дворцу. Вон он виднеется, этакая махина, — ах да, у тебя ведь с глазами неважно? Ну так иди вслед за толпой; думаю, большинство поспешит как раз туда, до новостей-то все охочи.
Гавейн шагнул вперед.
— А может, ты и сам еще чего знаешь? Эти приезжие, что так и сыплют придворными новостями, — откуда они? Из Камелота? И сам-то ты, златокузнец, откуда?
— Я из Линдума, молодой господин, с юго-востока, но я странствую, странствую по свету…
— Вот и расскажи нам, чего на свете нового. Ты, верно, знаешь не меньше этих людей: небось наслушался в пути немало любопытного!
— Ох, нет, я-то почитай ничего и не слышал. Мореход из меня никудышный, так что на палубу я и не поднимался. Но эти парни кое о чем умолчали. Думаю, они хотят первыми доставить вести во дворец. На борту — королевский гонец. Ему, бедняге, изрядно недужилось, вроде как мне; впрочем, в любом случае не думаю, чтобы он стал откровенничать с мелкой сошкой вроде нас.
— Королевский гонец? Где он сел?
— В Гланнавенте.
— Это в Регеде?
— Так, молодой господин. Он ведь еще не сошел на берег, верно, Кассо?
Последние слова относились к высокому рабу, нагруженному кладью. Раб покачал головой.
— Помяните мое слово, он тоже отправится прямиком во дворец. Если хотите послушать новости с пылу с жару, молодые господа, вам бы лучше пойти следом. Что до меня, я старик; и пока ремесло мое при мне, мир пусть живет сам по себе. Пойдем, Кассо, ты ведь все слышал? Вон по той дороге до черного каменного алтаря. А там свернуть на восток…
— На запад, — быстро поправил Мордред, обращаясь к рабу. Тот улыбнулся, кивнул, взял хозяина под руку и повел его вверх по грубым ступеням к дороге. Господин и слуга неспешно побрели прочь и вскоре скрылись из виду за хижиной смотрителя гавани.
Гавейн рассмеялся.
— Ага, придворный жеребец на сей раз оплошал! Торжественно провожает к королеве пару сплетников и ведь даже не задержался узнать о том, что на борту — королевский гонец! Любопытно…
Он так и не докончил фразы. Крики и суматоха на корабле свидетельствовали о появлении важной персоны, и вскорости на палубу поднялся человек, щегольски одетый, гладко выбритый, но все еще бледный как полотно — следствие морской болезни. У пояса его висела сумка королевского гонца, с замком и печатью. Посланец важно прошествовал вниз по сходням. Позабыв о врачевателе, зеваки подступили было к нему, а с ними и мальчики, но остались разочарованы. Гонец никого не удостоил вниманием, на вопросы отвечать отказался, поднялся по ступеням и стремительно зашагал в направлении дворца. Уже миновав последние городские лачуги, он столкнулся с Габраном; тот торопился навстречу гостю, на этот раз с королевским эскортом.
— Ну что ж, теперь узнала и она, — отметил Гавейн. — Пойдем скорее. — И мальчики со всех ног бросились вверх по холму вслед за посланцем.
Письмо, доставленное гонцом, оказалось от сестры королевы — Морганы, правительницы Регеда.
Венценосные дамы друг друга не жаловали, но соединяли их узы крепче любви: ненависть к брату, королю Артуру. Моргауза ненавидела его, зная, что Артура отталкивают и страшат воспоминания о грехе, в который она его ввела; Моргана — потому, что, хотя и будучи замужем за могущественным и воинственным королем Урбгеном, она мечтала о любовнике помоложе и королевстве пообширнее. Человеческой натуре свойственно ненавидеть тех, кого мы безвинно стремимся уничтожить, а Моргана готова была предать и брата, и мужа во имя собственных страстей.
Именно о первой из помянутых страстей она и писала сестре. «Помнишь Акколона? Теперь он мой. Он готов умереть за меня. Возможно, тем оно и кончится, если Артур или этот демон Мерлин прослышат о моих замыслах. Но не тревожься, сестра: я знаю доподлинно, что колдун недужен. Тебе, верно, известно, что он взял в дом ученицу — девчонку, дочку Дионаса, короля Речных островов; она воспитывалась в монастыре Озерных дев на Инис-Витрине. Теперь поговаривают, будто она его полюбовница и, пользуясь слабостью чародея, тщится перенять его магию и, того и гляди, украдет все, что есть, высосет его досуха и оставит навеки скованным. Да, по слухам, колдун смерти не подвластен, но ежели молва не лжет, тогда, как только Мерлин утратит силу и на место его заступит какая-то там девица Нимуэ, мы, истинные колдуньи, отыграем для себя немалую власть — и кто знает, сколь великую?»
Моргауза, читавшая письмо у окна, досадливо и презрительно скривила губы. «Мы, истинные колдуньи»! Если Моргана полагает, что когда-нибудь сумеет дотянуться хотя бы до краешка сестринского искусства, она — ослепленная честолюбием дурочка. Моргауза, некогда преподавшая сводной сестре первые уроки магии, так и не смогла признать, даже про себя, что благодаря врожденной способности к колдовству Моргана уже превзошла оркнейскую ведьму с ее приворотными зельями и ядовитыми наговорами почти так же далеко, сколь Мерлин в былые дни превосходил их обеих.
На этом, собственно, письмо и заканчивалось. «Что до остального, — писала Моргана, — в стране тихо, и, боюсь, это значит, что господин мой король Урбген вскорости вернется домой на зиму. Поговаривают, будто Артур собирается в Бретань — с миром, в гости к Хоэлю. Пока же он пребывает в Камелоте, наслаждаясь супружеским счастьем, хотя наследника по-прежнему не предвидится».
Дочитав до этого места, Моргауза улыбнулась. Итак, Богиня вняла ее молитвам и порадовалась ее жертвам. Слухи не солгали. Королева Гвиневера бесплодна; верховный король не желает отослать ее от себя и, стало быть, останется без наследника. Моргауза глянула в окно. Вот он, тот, кого все эти годы почитали утонувшим. Стоит себе рядом со сводными братьями на ровной полоске дерна за пределами стен, где слуга златокузнеца уже установил хозяйский шатер и плавильную печку, а сам старик раскладывает инструменты да толкует с мальчиками о том о сем.
Моргауза резко отвернулась от окна и кликнула пажа. Тот бегом явился на зов.
— Тот человек у стены — он ювелир? Только что прибыл с кораблем? Ясно. Так пусть принесет и покажет мне свою работу. Если мастер и впрямь искусен, дело для него найдется и жить ему во дворце. Но работа должна быть изрядно хороша, достойна двора королевы. Упреди его заранее, в противном случае пусть мне не докучает.
Паж умчался. Королева, уронив письмо на колени, вгляделась в даль, за вересковые пустоши, за зеленую черту горизонта, где небеса отражали блеск бескрайней глади моря, и улыбнулась. Ей снова открылось видение, прежде явленное в хрустале: высокие башни Камелота, и она сама, вместе с сыновьями, несет Артуру богатые дары, что послужат для нее пропуском к почету и власти. А драгоценнейший из даров стоит здесь, под окном, — Мордред, сын верховного короля.
Хотя до поры о том знала только королева, принцам не суждено было провести на островах вместе еще одного лета, и это, последнее, выдалось на диво погожим. Сияло солнце, дули теплые, ласковые ветра, охота и рыбалка неизменно приносили удачу. Мальчики проводили на воздухе целые дни. Уже давно под водительством Мордреда они ходили в море: островитяне нечасто делали это забавы ради, ибо здесь, в месте слияния двух великих морей, течения были изменчивы и опасны. Гахерис поначалу страдал от морской болезни, но, стыдясь уступить первенство «рыбацкому ублюдку», проявил изрядное упорство и вскоре сделался вполне сносным мореходом. Остальные трое чувствовали себя на море, точно чайки — на гребне волны, и «законные принцы» прониклись к старшему мальчику новым уважением, видя, как умело и ловко он управляется с ладьей в этих коварных водах. Впрочем, сноровка его, по чести говоря, в скверную погоду не испытывалась: снисходительность королевы быстро иссякла бы при первом же признаке настоящей опасности. Так что все пятеро держали языки за зубами касательно острых переживаний и беспрепятственно осваивали побережье. Если советники Моргаузы и знали лучше госпожи, сколь рискованны подобные прогулки даже летней порой, королеве они не обмолвились и словом: в один прекрасный день Гавейну предстояло стать королем, и его благосклонности уже добивались всеми силами. Саму Моргаузу за пределами дворца мало что занимало. «Ведьмы моря не любят», — наивно говаривал Гарет, не подозревая об истинном смысле своих слов. И в самом деле, принцы явно гордились тем, что мать их слывет ведьмой.