Вспомнив о ведьмах, Торвард оглянулся. Волчий вой, приумолкший было, когда они тронулись в путь, раздался снова. Он был позади, там, куда смотрел Торвард. Откуда Скакуну Ведьм взяться у моря? Его место — в горах Медного Леса.
Туман постепенно редел по сторонам дороги, уже можно было разглядеть деревья, пригорки, валуны, старый, оплывший курган с черным камнем на вершине, похожим на сидящего медведя.
— Тролли и турсы! — яростно выбранился вдруг Ормкель. — Да мы здесь уже были!
Хирдманы остановились. Туман совсем поредел, и глазам представился вид уже знакомый, виденный совсем недавно по пути к Медному Лесу.
— Да что же это такое? — бушевал Ормкель, выведенный из себя всеми этими уловками злобного колдовства. — Выходит, мы все это время шли назад!
— Вот почему Торир нашел свой щит! — ехидно бросил Эйнар. — Напрасно он понадеялся на исправление троллиного рода!
Торвард крепко закусил губу, чтобы не выругаться. В шуме елового леса ему слышался издевательский смех. Их водили в тумане, как слепых котят, и выбросили за дверь, на безопасном расстоянии от их цели — Медного Леса. Туман был колдовским наваждением, и дорогу в тумане им показали нарочно — дорогу назад.
— Сегодня не пойдем дальше! — бросил Торвард, стараясь не показать хирдманам, как сильно раздосадован. — Здесь будем ночевать. А утром посмотрим, что делать дальше. Завтра дорога найдется!
Его уверенный голос успокоил тревогу хирдманов. Хворост не пришлось искать долго. Сухие сучья, сорванные бурями с деревьев, валялись прямо под ногами. Скоро уже Хавард присел возле большой кучи сушняка, сложенной прямо на обманной тропе, выбил искру, стал нежно раздувать огонек, приблизив к нему ладони, словно хотел защитить от ветра и согреть маленький живой росток. Хирдманы часто посмеивались, говоря, что огонь любит рыжего Хаварда — ни у кого костер не загорался так быстро и дружно даже на сырых дровах в сырую погоду. А сам Хавард говорил, что огонь любит его вовсе не за рыжие волосы — а за то, что он сам его любит.
Вооружившись факелами, несколько хирдманов отошли от тропы к чаще нарубить еловых лап на подстилки. Старый Кольгрим развязывал мешки, раскладывал хлеб и вяленое мясо. С хорошей едой и огнем никакое колдовство не страшно!
Маленький огонек костра, зажженного людьми, был виден на пустынной равнине далеко-далеко. На него и держала путь маленькая рыжая ведьма верхом на волке.
— Поторопись, Жадный! — бормотала она, вцепившись в густую шерсть на загривке своего скакуна. — Поспеши, мой неутомимый!
Она крепко сжимала коленями мохнатые бока, и волк мчался над темной землей, над мхами и лишайниками, над болотными кочками и ребрами скальных выходов, перелетал через овраги и завалы бурелома. В стремительном беге пожирая пространство, он был верен своему имени — Жадный. Он был огромен и тяжел, но ни единый сучок не трещал под его сильными лапами. Любой, будь то человек или тролль, кому случилось бы увидеть на пустынной темной равнине эту могучую тень зверя с горящими желтыми глазами, принял бы его за видение, за духа-двойника великого злодея, несущего ему весть о скорой смерти. Маленькая фигурка ведьмы, одетой в такой же волчий мех, сливалась со спиной зверя и была почти незаметна.
Маленький огонек постепенно рос, наливался силой. Вот уже можно было разглядеть полянку вокруг него, несколько человеческих фигур. Ельник кончился, впереди открылось широкое пространство, поросшее мхом и усеянное беспорядочными мелкими холмиками. Волк поднялся на один из холмиков возле самой опушки ельника, и здесь всадница остановила его и сошла на землю.
— Здесь хорошее место, Жадный! — бормотала она, обращаясь к волку. Он был ее верным спутником и помощником, надежным другом, единственным близким ей существом с тех пор, как мать ее погубила отца, а сама ушла жить к людям, покинув дочь в Медном Лесу. Прислушиваясь к словам дочери великана, Жадный наклонял огромную голову, подергивал чуткими ушами. Отвечать ей он не мог, но они отлично понимали друг друга.
— Посмотри на них, Жадный! — Ведьма положила руку на загривок сидящему волку и показала ему на огонек. Головы их были вровень друг с другом. — Посмотри, они там! Они славно прогулялись в нашем тумане, а теперь хотят отдохнуть! А утром они думают попробовать снова, ведь так? Если я хоть что-нибудь знаю о людях и о моем брате, то это именно так! Но я клянусь чарами Отца Ведьм Видольва, не все, кто провожал сегодняшний закат, встретят завтрашний рассвет!
Огромный волк переступал передними лапами, как собака в нетерпеливом ожидании лакомства, он жарко и часто дышал, широко раскрыв пасть, полную блестящих белых зубов. С нежной улыбкой, чудовищной на этом безжизненном лице, маленькая ведьма потрепала его по загривку.
Ей хорошо было видно место ночлега фьяллей. Подняв руки ладонями вперед, ведьма постояла, закрыв глаза и прислушиваясь. Перед ней лежала темная равнина, однажды двадцать лет назад ставшая местом тяжкой битвы. Темно-зеленый мох, тонкие кустики вереска, так же цветущего, как и сейчас, сизо-голубоватые пятна лишайника той далекой ночью были бурыми от пролитой человеческой крови, и волки той ночью отпраздновали небывало роскошный пир. Фьялли возле костра ничего не знают об этом. А ведь фьялли, их соплеменники, родичи, друзья, составляли одну из дружин, встретившихся здесь. Ормкель сам был в этой битве. Но он не узнал в темноте и тумане этого места. Даже он, памятливый и проницательный ярл, не знал того, что сидит почти на костях погибших в той битве квиттов. Тогда ему достаточно было победы. Своих мертвецов фьялли унесли и предали огненному погребению, а квиттов оставили волкам и воронам. Они по-прежнему были здесь и жаждали мести так, как могут ее жаждать только неотомщенные мертвецы.
А маленькая рыжая ведьма видела их белеющие кости, слышала их горестные тяжкие стоны, чуяла отчаяние неизбежного. Перед мысленным ее взором равнина стала такой же, какой была в ту ночь, — полной мертвых тел, залитой кровью. И ведьма запела:
Ночью сильнее
становятся все
мертвые воины,
чем днем при солнце!
Мертвые, встаньте!
Время пришло!
Жизнью наполнитесь,
мертвых тела!
Заклинание ее змеями ползло по равнине, растекалось по земле, проникало под землю. Как весною от тепла и воды в земле оживают корни, так мертвые кости зашевелились, разбуженные заклинанием. Ведьма слышала толчки земли под ногами и смеялась, хлопала в ладоши, прыгала на месте.
— Ты видишь, Жадный! — в ликовании кричала она, как девочка, видя действие своего колдовства. — Они встают, они встают!
— Не нравится мне здесь! — сердито сказал Эйнар и сплюнул в сторону от костра. — Здесь пахнет какой-то дрянью!
— Сидел бы дома! — рявкнул Ормкель. — Никого сюда не тащили силой! В Аскргорде осталось еще шесть десятков человек, кто мог бы пойти с нами, и каждый из них ничуть не хуже тебя!
— А лучшего ночлега здесь все равно не найдешь! — сказал Торир. Теперь он крепко держал свой щит, словно опасался, что жадные и вредные тролли снова вырвут его из рук хозяина. — Здесь вся долина паршивая. Если не весь полуостров. А ведь когда-то я бывал здесь. Пока… Ну, в общем, тут были неплохие места…
Торир смутился и не стал продолжать. Неплохие места встречались на Квиттинге до того, как двум конунгам вздумалось завладеть им, а третий не захотел отдавать своих владений. Исход их борьбы вызывал содрогание, но разве теперь поймешь — кто виноват?
— Ладно! — резко отозвался Торвард. — Что толку вспоминать о том, что было? Этим ничего не изменишь.
— Я тоже помню кое-что! — буркнул Ормкель. — И я за все золото Хеймира конунга не хотел бы вернуть это назад!
Может быть, ему вспомнилась битва перед Медным Лесом. Одна из последних битв, в которых был разбит конунг квиттов Стюрмир.
— Эй, помолчите-ка! — вдруг крикнул Хавард. По привычке все замолчали. Отблески костра освещали лицо Хаварда, он напряженно прислушивался к чему-то. И вдруг румянец сошел с его щек, лицо побелело так, что даже веснушки исчезли, как будто хотели от страха спрятаться поглубже под кожу. Такого откровенного страха никто не видел на лице воина. И всем остальным тут же стало не по себе.
— Что ты услышал? — с беспокойством спросил Ормкель. — Опять корабль на сорок скамей?
Но Хавард даже не заметил насмешки. У него волосы шевелились на голове, в глазах выступили слезы ужаса.
— Я слышу… — осипшим голосом прошептал он, задыхаясь, как будто чьи-то холодные цепкие пальцы уже взяли его за горло. — Слышу… Сам не знаю… Как будто земля шуршит, как будто копают без лопаты. Как будто что-то скрипит… Так кости скрипят… И еще что-то. Не знаю, как и сказать. Будите всех! И огня побольше!
Хирдманы уже и сами поспешно бросали в костер новые охапки хвороста. Люди со своим огоньком казались маленькими и беззащитными на темной огромной равнине, полной таинственного, невидимого зла! Темнота и неизвестность были страшнее любого врага. Каждый предпочел бы увидеть перед собой многосотенное войско, но светлым днем и состоящее из живых людей. А сейчас казалось, что во тьме прямо над головами людей возвышаются тяжелые фигуры великанов, тех самых, что были изгнаны отсюда людьми. Но они могут вернуться. А до зари и солнечного света так далеко!
И вдруг в темноте прямо перед костром появился свет. Бело-голубоватый призрачный свет засиял сначала бледным расплывчатым пятном, потом стал ярче, как будто лился в щелку приоткрытой двери. Свет разгорался все ярче. Теперь уже можно было разглядеть, что это светился старый, оплывший курган. Он стал вдруг почти прозрачным, и сквозь землю люди увидели, что весь курган состоит из наваленных в беспорядке человеческих тел, даже не тел, а каких-то страшных обрубков. И вот эти обрубки стали шевелиться, биться друг о друга. Земля раздалась, как будто открылась пасть чудовища, и ожившие мертвецы повалили наружу.
Не помня себя, фьялли повскакали на ноги и схватились за оружие. А мертвецы уже поднялись, и у каждого из них в руках был зазубренный меч или секира. На глазах у потрясенных фьяллей мертвецы наливались силой, их истлевшие тела делались плотнее, шаги тверже. На всех телах зияли страшные раны, у кого не хватало конечностей, у кого — даже головы, черная кровь блестела под призрачным светом земли. И вдруг они всем скопом кинулись на людей.
Фьялли испустили боевой клич, похожий больше на крик ужаса. На счастье, никто из них не побежал. Мгновенно образовав круг с костром посередине, фьялли встретили мертвецов ударами мечей и копий. Но их нельзя было убить одним ударом. В них уже не было жизни, их вело вперед злое колдовство, и силы их не иссякнут, пока это колдовство не кончится. Фьялли отбивались изо всех сил, кололи и рубили, но от всей их доблести сейчас было мало толку. Торвард разрубал мертвые тела сверху донизу, но две половины снова лезли на него уже с двух сторон. Густой трупный запах окутывал живых, не давал дышать. Это все было похоже на тяжелый кошмар без надежды на пробуждение.
Только разрубив мертвеца на мелкие кусочки, не оставив ни единой целой кости, можно было его остановить. Уже горы обрубков покрывали землю, но мертвецов не становилось меньше. Все новые и новые их толпы выступали из темноты, словно сама темнота их порождала.
Ормкель держал свой длинный меч двумя руками и рубил во все стороны. Старый ярл уже запыхался и дышал со свистом — давала себя знать давняя глубокая рана в груди, — но не намерен был отступать. Он не мог браниться, но весь поток его мыслей был одной непрерывной бранью. Да будет ли конец этой тухлой рати? Или они идут прямо из Нифльхейма?
Вдруг из темноты перед ним выросла огромная тень. Отблеск затухающего костра осветил черную бороду и багровое от натуги лицо с одним глазом. Правого глаза не было, потому что вся правая сторона лба и глаз были начисто снесены. Кровь из разрубленной головы заливала всю фигуру великана. Секира в его руке была занесена над самой головой Ормкеля.
Увидев чернобородого, Ормкель невольно вскрикнул и едва сумел увернуться от удара. Руки его делали привычное дело, но он был так потрясен, что едва не лишился сознания. За долгую жизнь ему приходилось встречаться с великим множеством противников и у многих отнять жизнь, но этого человека он помнил. Это был Гримкель Черная Борода, один из самых знатных квиттингских хельдов, двадцать лет назад собравший войско против фьяллей. И он, Ормкель, убил Гримкеля в битве двадцать лет назад где-то в этих местах. Именно его рукой был нанесен удар, снесший Гримкелю половину черепа.