— Зачем вам с ним встречаться, Дердеш-ака? Не надо. Нас трое молодых. Ваши сыновья да я. И мать моя и жена ваша, мы все хотим с вами жить. Заберите нас в Кашгарию. Вы там живете, и мы станем там жить.
Столкнул меня дядя с колен: «Я одиннадцать лет с волками живу! Ты тоже волком хочешь стать? Сумасшедший ты? Ты здесь человеком стал, тебя Советская власть учит. Ты работу имеешь, а хочешь зверем быть? Басмачи грабят и головы рубят, так ты тоже хочешь бандитом стать? Пусть сам я пальцем никого не трогал, в набеги не ходил, коней ковал, оружие чинил, а они им убивали. Думаешь, я своих сыновей волками хочу видеть?»
— Так ли он говорил Абдулла? — спросил я.
— Так, джолдош Абдылда. Слово в слово.
— Он первым попросил встречи со мной?
— Первым, джолдош Абдылда.
Это мне не понравилось, насторожило. Уж не исмаилит ли Дердеш, подумал я. Есть такая секта мусульманская. Исмаилиты были самыми коварными врагами Советской власти в то время. Не существовало невыполнимого приказа для исмаилита, даже если бы ему понадобилось собственными руками убить своего сына. Больше того, чтоб скрываться и быть полезным секте, мюрид, ну это подчиненный, послушник, мог как бы перейти в любую иную веру, выгодную ему или его старцу-пиру. «Мюрид в руках пира подобен трупу в руках обмывателя трупов».
Воспользовавшись тем, что рассказчик умолк, я спросил:
— И вы, несмотря ни на что, пошли на эту встречу? Или дело обернулось по-другому?
Исабаев ответил мне не сразу. Он неторопливо смаковал свежий чай, тонкий аромат которого наполнял гостиничный номер.
Но нетерпение мое было велико, я повторил вопрос:
— Вы, зная о возможной ловушке, все-таки пошли на свидание с Дердеш-мергеном?
— Нельзя подняться, если не упал; нельзя победить в себе страх, не испытав его. Конечно, я пошел на свидание с Дердеш-мергеном. Я выполнял приказ. И мое сердце приказывало мне то же, — сказал Исабаев. — Вряд ли дурной человек стал бы ждать двадцать три дня встречи с детьми.
Однако как бы иначе он выманил меня? Конечно, не прошли мимо ушей курбаши сведения — при встрече со мной погиб его старший сын! Уже одного этого достаточно для мести, чтоб голову мою выбросили из мешка к ногам Джаныбека. А сколько джигитов недосчитывалось в его банде после каждой схватки с моими добротрядцами! Сколько раз сам курбаши едва уносил ноги от нас! Возможно, я пойду на свидание с существом, у которого холодное сердце змеи. Не поэтому ли с ним явился сюда Осман-Савай?
«Не слишком ли много я думаю об опасности?» — спросил я сам себя.
Абдулле же сказал:
— Встречусь с Дердешем. Место пусть он сам назначит.
Мне понадобилось снова съездить в окружной центр Ош.
Начальство подумало, посовещалось и решило: главное — переход Дердеша и обнаружение сокровищницы. Мне приказали действовать по обстановке.
Снова я увиделся с Абдуллой. Парнишка сказал, что Дердеш-мерген будет ждать меня в час ночи в ущелье, около того же камня, у караташа.
Знал я это место и камень знал. Он торчит у берега ручья. Узкое ущелье там расширяется, и издали можно приметить человека. Правда, до восхода луны в час ночи еще много времени оставалось, и как увидеть сидящего в тени человека — мне было непонятно. Однако мерген есть мерген — великий охотник, он увидит меня первым и, конечно, проследит заранее, чтоб не попасть в западню.
Вместе с Абдуллой в магазине «Памирстроя» мы купили мяса, сахару, конфет, печенья, и я попросил передать женщинам, чтоб они хорошо подготовились к встрече гостя.
От юрты, где жила семья Дердеш-мергена, до караташа километров пять. Проехав последний патруль, я оставил коня у юрты и пошел по ущелью вдоль ручья. Шел в темноте, не скрываясь, даже изредка особо сильно хрустя сапогами по камням.
Звезд не было, земли не видать, на память двигался: сотый раз, считай, тропку эту проходил.
Вышел к караташу точно. Но, наверное, все-таки волновался и добрался быстрее. Сел я на корточки около камня. Маузер на всякий случай в рукаве шинели спрятал: не испарились же мои подозрения о басмаческом коварстве.
Тихо, так тихо вокруг, будто я один на всем свете. Дыхание свое слышу. Да, обтекая какой-то камушек, вода позванивает тонко. Долго сидел, так долго, что в темноте стал видеть — светлеет полоска ручья. Бывает такое особо мрачными ночами.
Потом словно бы посветлело чуть-чуть. Приметил я склоны ущелья, точно стены, высокие и плоские, взмывающие ввысь. И что-то черное, чернее склонов, и огромное то ли скатывается бесшумно, то ли спускается ко мне. Черное — это крупнее, чем камень-караташ, самый крупный среди камней, к ручью подкатилось. И на фоне светлеющей в ночи воды увидел я — перешагнул кто-то ручей. Человек, значит. Только такого огромного мне еще не приходилось встречать.
Поднялся я с корточек. Жду...
Громадина прямо ко мне идет. Значит, видит.
Подошел словно при свете дня. Обнял меня. Я рядом с ним, ну, ребенок пяти лет! Рук у меня не хватило, чтоб обхватить его за пояс.
«Ну, — подумал, — такой громадине и быка яка до границы дотащить ничего не стоит!»
— Спасибо, сынок, что пришел, — прогудел Дердеш. — Храбрый парень, не побоялся ночью к басмачу прийти. Ты веришь мне... — Нагнулся, поцеловал. — Ты как брат ко мне пришел, как сын.
Стыдно мне стало за маузер. Да уж никуда его не денешь.
— Садитесь, — говорю, — Дердеш-ака.
Присел он на этот самый камень-караташ, а я стою около — голова моя на уровне его груди.
— Вот зачем, сынок, я попросил тебя прийти ко мне. Хочу задать три вопроса. Ответь. Потом расстреляй меня.
— Как это — «расстреляй»? — обиделся я, но понял, что маузер в моем рукаве он почувствовал. — Я пришел не убивать вас, Дердеш-ака, а поговорить по-хорошему. Идите домой, к жене, воспитывайте детей. Работайте, как и работали раньше. Вы же бедняк. Вас насильно увезли в Кашгарию.
— Никто меня не может простить. Ни шариат не простит, ни советский закон. Ни шариат, ни закон, — Дердеш говорил негромко, глухо, но мне казалось, все ущелье, все урочище долины наполнял его скорбный голос. — Ни шариат, ни закон. Нет мне прощения у людей. Одиннадцать лет я служил басмачам. Они убивали, грабили и жгли. Я пальцем не касался их жертв, но и не тронул ни единого басмача. Все видел и ничему не помешал... Кому скажу, что сердце во мне кровью обливалось, когда другие сердца мертвы?
— Есть такой закон, Дердеш-ака. Это советский закон. Разве ты виноват, что тебя украли?
— Я должен был умереть.
— Нет. Вы, Дердеш-ака, должны жить для своих сыновей, работать, как трудятся все дехкане ради новой жизни без баев. Закон Советской власти не месть. Он прощает и настоящих басмачей. Кто не сразу разобрался, где подлинная правда. Век от века люди существовали по законам шариата и привыкли повиноваться. Меч и плеть, темницы и оковы испокон преследовали бедняков. Теперь у нас, дехкан, есть народная власть, есть оружие. Мы этим оружием изгоним баев. И не станем повиноваться муллам и пирам.
— Я не могу простить себя... Ответь мне, сынок, на три вопроса и застрели.
— Ответить отвечу. Стрелять не буду. Разве вы не хотите вернуться к детям и честно трудиться? Возвращайтесь.
— Ответь мне на первый вопрос, сынок. Зачем дехкан загоняют в колхозы, в кошары, где спят вповалку мужчины и женщины?
— Разве ваша жена, Дердеш-ака, живет в кошаре и спит вповалку с другими мужчинами? Или ваша сестра живет так? А они колхозницы.
— Разве тебе, сынок, начальнику Советской власти, курбаши большевиков, хотелось встретиться со мной? — тихо спросил Дердеш-мерген.
— Я готов встретиться с каждым, кто хочет вернуться в родной дом, а не разбойничать и грабить.
— Скажи, правда ли, тех, кто сдается, вместе с семьями отсылают в Сибирь?
— Сибирь, говорят, большая страна, Дердеш-ака. Однако разве в Сибири живут бывшие басмачи из отряда старшего сына Джаныбека, которые сдались в ущелье Тон-Мурун?
— Значит, правда, ты убил старшего сына Джаныбек-казы?
— Старший сын Джаныбека погиб в ущелье Тон-Мурун, но я его не убивал...
Стакан Абдылды Исабаевича опустел, и я, будучи хозяином, предложил свежего чая.
— Хоп, — сказал Исабаев.
— А что это за история приключилась в ущелье Тон-Мурун? — спросил я.
Да, в тот первый раз Итикава провел в кабинете Исии несколько часов, внимательно слушая начальника особого отряда №731. Исии был личностью необычной, фанатично преданной своей идее, считали токийские хозяева Итикава.
Закончив медицинский факультет императорского университета в Киото, Исии пошел добровольцем в армию, служил в военных госпиталях, защитил диссертацию. В 1928 году его отправили в заграничную командировку в Европу. Из Европы Исии вернулся убежденным сторонником ведения бактериологической войны. Он стал преподавателем военно-медицинской академии и пользовался каждым случаем, чтобы убеждать японский генералитет в перспективности ведения войны с помощью бактерий — самого дешевого вида уничтожения людей. Исии нашел сторонников и в военном министерстве, и в генеральном штабе сухопутных сил. В 1936 году подполковник Сиро Исии отправился в Маньчжурию в качестве начальника особого отряда №731.
Исии понимал, сколь могущественны хозяева Итикава — владельцы гигантских дзайбацу, и всячески пытался доказать их посланцу эффективность своей работы. Он провел Итикава по построенному в форме замкнутого прямоугольника главному зданию городка, показал скрытый этим зданием тюремный корпус и даже подземный ход, через который в тюрьму вели новых узников — их привозили в машинах жандармерии. Итикава видел одну такую машину — без окон, похожую на фургон. Вокруг машины стояли люди в штатском, которые по-военному вытянулись, увидев Исии. Из машины выталкивали новых узников. Они были в наручниках, с завязанными глазами. Среди них не было ни одного японца. В основном китайцы, монголы, корейцы, несколько человек европейского вида. Всех их, как потом узнал Итикава, в отряде называли «бревнами». Они лишались имени и фамилии, а взамен получали трехзначный номер.
На Итикава произвел впечатление размах работ в городке. Первый отдел занимался исследовательской работой — изобретал средства ведения бактериологической войны. В лабораториях первого отдела выращивались все новые и новые виды бактерий с учетом эффективности их применения на будущих театрах военных действий. Второй отдел был экспериментальным. На построенном возле станции Аньда полигоне испытывались новинки доктора Исии. Четвертый отдел представлял собой гигантскую фабрику смертоносных бактерий. В городке работало несколько тысяч человек, Исии собрал со всей Японии лучших врачей-бактериологов, многие из которых занимали высокие посты в военно-медицинской иерархии, носили генеральские погоны.
Итикава хорошо помнил тот 1936 год. В оккупационной Квантунской армии было неспокойно. Молодые офицеры были недовольны тем, что после создания на севере Китая марионеточного государства Маньчжоу-го армия остановилась. Уверенные в успехе своего оружия, офицеры не желали терять времени даром. Японское офицерство делилось на две фракции. Одна, называвшая себя «фракцией императорского пути», считала, что надо напасть на Советский Союз. Другая надеялась, что Китай и другие страны Азии станут более легкой добычей.
В те годы в Токио, да и здесь в Квантунской армии, была необыкновенно популярна песенка, сочиненная Такаси Минами, лейтенантом военно-морских сил.
Итикава удивился, насколько хорошо он помнит слова старой песенки. Он даже попытался спеть первый куплет, но голосовые связки плохо его слушались. В те дни песенку распевали повсюду. Слова отвечали настроению людей. Ощущение надвигающихся событий, которые резко изменят историю страны и их собственную жизнь, не покидало японцев. Предгрозовая атмосфера волновала молодых офицеров — сверстников Итикава. Они с нетерпением ожидали перемен в Токио.
Минами назвал ее «Песня молодой Японии», но она стала популярной под другим названием — «Песня реставрации Сёва». Понятие «реставрация Сёва» (образованное по аналогии с «реставрацией Мэйдзи» — отстранение в конце XIX века от власти сёгунов и превращение императора в неограниченного самодержца) было лозунгом честолюбивого офицерства, требовавшего передать власть военным, ответственным только перед императором.
Смысл песни был ясен каждому: призыв к действию. Итикава, слушая воинственные речи возбужденных дешевой китайской водкой и надеждой на почести офицеров, был с ними абсолютно согласен: Япония сильна, как никогда. Она не только обладает мощной армией и военно-морским флотом, боевой дух ее воинов сокрушит любого противника. Японцы достойны большего, чем быть хозяевами одной страны, они должны взять на себя управление всей этой частью земного шара, куда входят Китай, Сибирь, страны Юго-Восточной Азии, Австралия, Новая Зеландия... Но Итикава никогда не говорил о своих взглядах. Он уже в юности научился держать язык за зубами. И его хозяева, владельцы дзайбацу — финансово-промышленных корпораций, ценили Итикава за умение отстаивать их интересы, не привлекая к себе внимания, оставаясь скромным сотрудником правления Южно-Маньчжурской железной дороги.
В конце февраля 1936 года Итикава узнал о том, что молодые офицеры «фракции императорского пути» подняли мятеж в Токио.
Накануне на Токио обрушился снежный шквал. Такое количество снега не выпадало в столице последние тридцать лет. В заваленном сугробами Токио главари мятежа решили: пора!
Разбившись на несколько отрядов, тысяча четыреста мятежников атаковали официальные резиденции премьер-министра, главного гофмейстера императорского двора, дома лорда — хранителя печати, министра финансов и генерального инспектора военного обучения. Из автоматов они расстреляли лорда — хранителя печати Сайто, министра финансов Такахаси, генерального инспектора Ватанабэ и пятерых полицейских. Премьер-министр Окада спасся бегством. Участники мятежа поспешили захватить ключевые позиции в центре города, штаб-квартиру токийской полиции, редакцию газеты «Асахи».
Мятеж подавили через несколько дней, но цель армии была достигнута: власть в стране постепенно концентрировалась в руках военных.
В этот год Исии получил карт-бланш на подготовку к ведению крупномасштабной бактериологической войны.
В одном из своих донесений в Токио Итикава просил поддержать эксперименты начальника особого отряда №731. Итикава писал: «Доктор Исии продемонстрировал мне превосходную постановку дела во всех лабораториях... Его идеи заслуживают пристального внимания. Доктор Исии исходит из того, что Япония стоит накануне решительной схватки со своими врагами. Цель Японии — не только победить, но и сохранить людские резервы для последующей колонизации земель, которые войдут в состав сферы совместного процветания Великой Восточной Азии. Победу над врагами следует одержать с минимальными потерями. Бактериологическое оружие, создаваемое доктором Исии, предоставляет нашей замечательной армии уникальную возможность одерживать бескровные победы».
Итикава написал это донесение после того, как Исии продемонстрировал ему действие своего оружия.
Виктор Устьянцев
ЮНГА С ЭСМИНЦА «СТРЕМИТЕЛЬНЫЙ»
Так уж случилось, что когда я убежал из дома «в юнги», мой отец, комиссар с Беломорской флотилии, уходил с кораблей на сушу — уходил добровольцем в окопы Сталинграда, чтобы уже никогда не вернуться домой. Мне было тогда 14 лет.
Я всю жизнь благодарен нашему флоту, который воспитал меня. Я благодарен эскадренным миноносцам, с высоких мостиков которых дальше видится в юности. Я начинаю петь хвалу гирокомпасам, без которых моя жизнь была бы совсем не та, что так удачно сложилась.
Война планирует жизнь человека по своим жестоким правилам.
Эти правила, если вдуматься, всегда справедливы. Справедлива ведь даже смерть на поле брани, когда ты погибаешь за правое дело. Конечно, когда мы, мальчишки, собрались на Соловках, объединенные общим романтическим званием «юнги», мы тогда не думали о смерти, о геройской гибели в волнах. Дело прошлое, но, оглядываясь назад, начинаешь понимать, что к войне на море нас готовили ХОРОШО! Настолько хорошо, что я, изучивший специальность рулевого, приобрел в школе юнг первые теоретические знания по обращению с гирокомпасами. Электронавигационные инструменты юнгам «читал» мичман Сайгин — скромный и тихий человек, с неизменной улыбочкой в уголках губ. Вот этот мичман и стал моим змием-искусителем. Джек Баранов, мой сосед по кубрику и по классу, наверное, еще не забыл того дня, когда этот мичман перед нами, притихшими от удивления, раскрутил на столе волчок.