— А, прибыли наконец!
Остальные уставились на вошедших с любопытством.
Бриггс пожал мужчине в ковбойке руку и кивнул на Абалио:
— Это на смену Лайну, как договаривались. Абалио Костиньо. А это управляющий нашим местным отделением Гирч.
Мужчина снял очки, за ними обнаружились красноватые воспаленные глаза.
— Надо отметить знакомство, — сказал он.
Глава третья
Почему Старков так любил осень? Этот промокший насквозь лес, растерявший за лето все привычные свои звуки, кроме сонного шуршания дождя? Эту хлюпающую под ногами кашу, холодную кашицу из мокрой земли и желтых осенних листьев? Это низкое тяжелое небо, нависшее над деревней, как набухший от воды полог походной палатки?
Пушкинская осень — желтое, багряное, синее, буйное и радостное, спелое, налитое… А Старков почему-то любил серый цвет, карандашную штриховку предпочитал акварели и маслу.
Раф спросил его как-то:
— Почему все-таки октябрь?
А тогда еще было самое начало сентября, начало занятий в институте, начало преддипломной практики, которая все откладывалась из-за непонятных капризов Старкова.
— Легче спрятать следы, — ответил Старков, походя отшутился, перевел разговор на какие-то институтские темы, а обычно дотошный Раф не стал допытываться.
В конце концов, каждый имеет право на прихоть. Тем более, что она — эта непонятная старковская прихоть — никак не мешала делу. На эксперимент Старков положил ровно месяц, а срок практики у них — до конца декабря.
— Все успеете, — говорил Старков, — и отчет об эксперименте оформить, и даже диплом написать. Да и чего его писать? Поделим отчет на четыре части — вот вам по дипломной работе каждому. Да еще какой работе, — комиссия рыдать станет…
Он всегда был оптимистом, их Старков, ненавидел нытиков и перестраховщиков, истово верил в успех дела, за которое брался. А разве можно иначе? Тогда и браться не стоит. Так он считал, и так же, в общем, считали его студенты — Олег, Раф и Димка, которые год назад безоговорочно поверили в идею учителя, проверили ее в лесу на Брянщине, снова вернулись сюда, чтобы установить генератор обратного времени в той же лесничьей заброшенной избушке, смонтировать экраны-отражатели временного поля.
Прошлогодний эксперимент считали неудачным. Поле нащупали, стабилизировали его в километровой зоне экранов, и давно ушедшее время сорок второго военного года возникло в реальном и прочном времени нынешнего дня, их дня — дня веселых и беззаботных студентов семидесятых годов, дня ученого Старкова, лишь твердой памятью своей возвращавшегося в тяжкие дни партизанского комиссара Старкова. Именно здесь, на Брянщине, в партизанском отряде, начинал он свой долгий путь в науку, еще не зная, не ведая, что замкнется этот путь кольцом, вернется к началу — в тот самый сорок второй год, когда постигал он азы великой науки — суворовской «науки побеждать», науки не сдаваться, не отступать перед трудностями.
Несколько дней они провели в отеле. Бриггс объявил: прежде, чем отправляться в недоступную глушь, где ведутся основные работы, нужно привыкнуть к местным условиям, акклиматизироваться. Абалио, впрочем, довольно легко переносил и жару, и духоту, и большую влажность. Нестерпимы для него были лишь воспоминания. Особенно сильно они донимали ночью. Стоило закрыть глаза — и он видел мальчика и Эстеллу. В эти дни он написал им множество писем — и все изорвал: ведь он не имел возможности отправить их домой.
Лишь на седьмую ночь они выехали в том самом автобусе с затемненными ветровыми стеклами, что стоял у отеля. Кроме Абалио, Бриггса и Гирча, в автобус погрузились еще три неизвестных Абалио человека.
Гирч попросил всех задернуть занавески на окнах, а водителю приказал:
— Когда немного отъедем, затормози. Ну, сам знаешь где.
Абалио почудилось, что скорость с первых же метров развили бешеную — его буквально вдавило в сиденье.
Потом, очень скоро, отпустило. И швырнуло вперед — автобус остановился.
Гирч раздвинул занавески. За окном начинало светать, хотя было еще сумеречно. В призрачном тумане виднелась тростниковая хижина у дороги. «Сувенирная лавка», — разобрал на вывеске Абалио.
Бриггс и Гирч выбрались из автобуса и крадучись направились к экзотическому строению. Абалио видел: один постучал в дверь, другой — в окно. По-видимому, никто не отозвался. Тогда Бриггс сбил топориком висячий замок — и оба приятеля исчезли в темном четырехугольнике дверного проема.
Сидевшие внутри автобуса безмятежно дремали. Шофер курил. Должно быть, для них такие приключения в пути были привычными.
Гирч и Бриггс вернулись, нагруженные коробками и свертками, свалили добычу прямо на пол.
— Выпивки никакой. Опять ничего, кроме печенья и леденцов, — пожаловался Гирч.
— И жвачки нет? — спросил шофер.
— За жвачкой можно сходить.
Уже втроем они еще раз отправились в лавку и притащили десяток коробок жвачки.
Снова задернули занавески. Заурчал мотор. Опять шофер взял с места излишне резко.
— Где это мы были? — поинтересовался Абалио.
— На нашей перевалочной базе, — откликнулся Бриггс. — Дежурный должен был нас встретить, но, видно, загулял. Он ведь живет здесь вольно, никто его не контролирует. Небось нашел себе какую-нибудь красотку... А мы вот его проучили. — И, чавкая жвачкой, принялся открывать банку леденцов.
В темноте Абалио не видел его лица. Впрочем, странная это была темнота: занавески на окнах автобуса освещались снаружи частыми ритмичными вспышками, будто он пронзал чередующиеся пояса света и тьмы.
Когда машина вновь затормозила, окончательно рассвело.
Шофер обессиленно уронил голову на руль. Бриггс начал энергично расталкивать спящих. Те потягивались и недовольно бурчали.
Следом за другими Абалио спрыгнул на землю — серую, пыльную, с кустиками чахлой травы. Но когда он поднял глаза, то замер, восхищенный чудесной картиной, расстилавшейся перед ним. На горизонте огромной глыбой синела гора. Из-за нее выглядывал полукруг яркого, будто расплавленного солнца. В небе, глубоком и просторном, гасли последние точки звезд.
Справа и слева к бетонированной площадке, на которой они стояли, подступали заросли, которые курились густым утренним туманом: вероятно, где-то неподалеку протекала река.
К площадке примыкало странного вида приземистое здание в один низенький этаж, даже пол-этажа. На плоской его крыше было устроено подобие парка: росли пальмы, кустарник, цветы...
— Здесь будем жить, — хлопнул Абалио по плечу подошедший сзади Бриггс. — Ничего придумано, верно? Сверху и не различишь, маскировка что надо. А под землей, между прочим, три этажа. Вот так-то.
Бриггс повел Абалио внутрь и проводил его до номера — большой комнаты на самом верхнем, наземном этаже. Окошечко, правда, было крохотным, под самым потолком. Горело электричество.
— Жду тебя через час к завтраку. Это в баре, отсюда по коридору налево и до конца, — сказал Бриггс, прежде чем уйти.
Абалио огляделся и остался в общем доволен жилищем: комната могла служить и кабинетом, и гостиной, и спальней. Правда, угнетали глухие стены с четырех сторон, ну да из-за этого не стоило особенно расстраиваться. Он быстро привел себя в порядок: побрился, принял душ, выпил холодного пива из холодильника. Хотел включить телевизор или приемник, но ни того, ни другого в номере не обнаружил. На тумбочке стоял лишь сломанный проигрыватель. Пластинок не было. Достав из чемодана фотографию Эстеллы и Микки, Абалио поставил ее на письменный стол. В комнате сразу сделалось уютнее.
За завтраком Гирч познакомил Абалио с Лайном, ведущим инженером компании, — его-то Абалио и должен был сменить. Высокий, костистый, с глубокими залысинами, Лайн показался Абалио чересчур хмурым. А может, это была усталость. Когда они вдвоем вышли на крышу, в благоухающий розами сад, и расположились в шезлонгах в тени похожих на жасмин кустов, Лайн со вздохом признался:
— Я уж начал опасаться, что они никого не подыщут. Ведь срок моего контракта истекает через месяц.
— Какая работа меня здесь ожидает? — полюбопытствовал Абалио.
— Успеем об этом поговорить, — уклончиво ответил Лайн.
Однако он обстоятельно расспросил Абалио о предыдущих местах службы. По ряду его замечаний Абалио составил о нем мнение как о хорошем специалисте и серьезном человеке.
Глава четвертая
Почему Старков так любил осень? Этот промокший насквозь лес, растерявший за лето все привычные свои звуки, кроме сонного шуршания дождя? Эту хлюпающую под ногами кашу, холодную кашицу из мокрой земли и желтых осенних листьев? Это низкое тяжелое небо, нависшее над деревней, как набухший от воды полог походной палатки?
Пушкинская осень — желтое, багряное, синее, буйное и радостное, спелое, налитое… А Старков почему-то любил серый цвет, карандашную штриховку предпочитал акварели и маслу.
День Абалио провел знакомясь с домом сотрудников, как его здесь называли. Довольно скучное получалось знакомство: с кем он ни пытался заговорить — ему не отвечали.
Обедал Абалио с Бриггсом. Вербовщик щеголял в шортах и маечке. Язык у него заплетался еще сильней.
— Нравится здесь? — приставал он к Абалио. — То-то. Я плохого не предложу. Сейчас едем с Гирчем на охоту. Жаль, тебя пока не можем взять. Вдруг потеряешься... — и неприятно осклабился.
Вечером Лайн представил Абалио доктору Смайлсу. Доктор жил отдельно от всех: на территории садика, в дальнем его конце, к наземному этажу был пристроен небольшой домик — тоже с плоской крышей, замаскированной пальмами и цветами. Флигелек этот Абалио заметил еще во время утренней прогулки. Сначала предполагалось, что во флигельке разместится госпиталь, сказал Лайн, но доктор настоял, чтобы под госпиталь отвели несколько комнат в общем здании, и поселился во флигельке один. Такую обособленность Лайн объяснил замкнутостью характера Смайлса.
По-видимому, хозяин ждал их: едва они приблизились к легкому заборчику, которым был обнесен участок вокруг флигелька, доктор замахал им с плоской крыши, где отдыхал в плетеном кресле с книгой в руках. Он был седой, большеголовый, незагорелый.
По лестнице, крепившейся к внешней стороне домика, они поднялись наверх. Смайлс приветствовал их сидя. Ноги его были укутаны пледом.
— Увы, — сокрушенно сказал он, — у меня последнее время плохо со здоровьем.
Столик перед ним был заставлен пузырьками с микстурой. Рукопожатие старик, однако, сохранил крепкое, уверенное.
Они тоже опустились в плетеные кресла. Доктор позвонил в колокольчик.
Пожилая полная негритянка в белом переднике, проворно вскарабкавшись по лестнице, принесла чистые стаканы и бутылку виски.
Абалио осматривался. Крыша напоминала веранду под открытым небом, располагала к отдыху и покою, к неторопливой беседе. Со всех четырех сторон ее окружали деревянные перильца. Из двух неярких фонарей, подвешенных над столом, лился свет. Огромные ночные бабочки, покружив вокруг фонарей и потеряв ориентацию, падали на стол, на плед, которым были укутаны ноги доктора.
— Откуда здесь электричество? — спросил Абалио. — Чтобы обеспечить электроэнергией такое здание...
— Галлактий, — лаконично отозвался Смайлс.
— Но ведь запасы галлактия... — Абалио вскинул глаза на доктора, желая удостовериться, что это не шутка. — Ведь галлактий добывать запрещено. Над всеми его месторождениями установлен строжайший международный контроль.
— Не все его месторождения учтены и известны международному контролю, — возразил Смайлс. — Местное, например... А поскольку запасы урана на Земле и других планетах подходят к концу...
Абалио ощутил, как сердце его набухает тревогой. Так вот почему Бриггс и Тубнер требовали, чтобы он скрыл от семьи, куда отправляется! Неужели их выбор пал на него, одного из той очереди, потому что именно его знания и опыт были им необходимы?
— Я занимался добычей галлактия. — Абалио с трудом подавил волнение. — Но теперь это запретный промысел. За него полагается суровое наказание...
— Объемы здешних разработок мизерны, — сказал доктор.
— Спичечного коробка галлактия достаточно, чтобы фабрики и заводы Европы работали бесперебойно месяц. — Абалио даже привстал со стула. — Энергия, заключенная в нем, куда могущественнее всех известных видов топлива. Уран в сравнение с галлактием не идет... Но ведь сегодня никто не знает последствий использования галлактия! Несколько рабочих, занятых доставкой галлактия из шахты на поверхность, умерли в страшных муках... Я сам видел это.
Доктор смотрел на Абалио сочувственно.
— Вам придется испытать здесь еще не одно разочарование. Но я намеревался говорить с вами не об этом. Я рассчитывал услышать от вас... Если вам это не слишком тяжело, расскажите, какая сейчас жизнь там... Там, откуда вы прибыли.
Столько горечи и тоски было в его голосе, что Абалио устыдился собственной несдержанности. Ведь он только что прибыл сюда, в этот замкнутый, загадочный мирок, и все мерит прежними мерками. Каково же должно быть людям, которые живут здесь, как в заточении, не один год?.. И хотя воспоминания причиняли ему мучительную боль, он начал рассказ. Об Эстелле и Микки, о новой квартире, куда перевез их перед отъездом, об энергетическом кризисе, который все ощутимей дает о себе знать... И вдруг увидел: Лайн зажимает уши ладонями.
— Я что-нибудь не так говорю? — смутился Абалио.
— Я предпочел бы ничего не слышать, — выпалил Лайн. — Для меня та далекая жизнь — уже почти ощутимая реальность. Еще чуть-чуть, и я окажусь дома. Наверняка там все изменилось! Возможно, стало хуже. Ну и пусть. Зато я смогу читать газеты, слушать радио...
Глава пятая
Почему Старков так любил осень? Этот промокший насквозь лес, растерявший за лето все привычные свои звуки, кроме сонного шуршания дождя? Эту хлюпающую под ногами кашу, холодную кашицу из мокрой земли и желтых осенних листьев? Это низкое тяжелое небо, нависшее над деревней, как набухший от воды полог походной палатки?
Пушкинская осень — желтое, багряное, синее, буйное и радостное, спелое, налитое… А Старков почему-то любил серый цвет, карандашную штриховку предпочитал акварели и маслу.
— Ничего этого здесь, увы, нет, — грустно улыбнулся доктор, обратившись к Абалио. — Запрещено, чтобы не вызывать печальных мыслей и ненужных волнений...
Абалио невольно посмотрел на раскрытый том, который доктор по-прежнему держал на коленях.
— Библиотекой будете пользоваться моей. — Умные, проницательные глаза доктора, казалось, заглядывали в самую душу.
— Да-да, — кивнул Лайн, — я прихожу к доктору не только за лекарствами, но и за книгами.
Он отхлебнул из стакана, устремил взгляд вдаль, на фиолетовую гряду гор, рельефно высвеченную полной луной.
— А вы, мой друг, на здоровье не жалуетесь? — спросил доктор у Абалио. И снова улыбнулся, но одними губами, глаза его остались скорбно-серьезными.
— На всякий случай попросите у доктора снотворного, — посоветовал Лайн.
— Ну, ну, не пытайтесь привить свои дурные привычки новичкам, — шутливо погрозил ему пальцем Смайлс.
— Просите, просите, иначе пожалеете, — не отступал Лайн. — Сегодня же пожалеете.
...Ночью Абалио разбудили крики, ругань, рев мотора и щелканье винтовочных затворов. Он поднял голову, прислушался: шум проникал через окошечко под потолком.
Абалио встал с кровати, вскарабкался на стул — так ему удалось выглянуть наружу. При свете луны и тусклого фонаря он различил автобус с матовыми ветровыми стеклами, кучку полуодетых негров, а перед ними — вооруженных винтовками Гирча и двух недавних своих попутчиков.
Затем к автобусу подъехал грузовик. Из кабины выпрыгнул Бриггс. Поигрывая кнутом, он прошелся перед замершими неграми и принялся загонять их в кузов. Трое с винтовками ему помогали, подталкивая несчастных прикладами в спину.