Он снимает очки, и его маленькое треугольное личико угасает, как витрина магазина после семи вечера.
— Я как-то не подумал об этом…
Я продолжаю ход своих рассуждений.
— Достаточно лишь выяснить, что пили пострадавшие и что — остальные…
Остальные, то есть находящиеся в полном здравии, вяло кивают в знак согласия. В эту минуту появляется высокий худой человек с благородной сединой. Черный чемоданчик из кроко в руке подсказывает мне его положение в обществе: профессор Баламю.
К тому же Петит — ну, совсем петит! — Литтре покидает меня, чтобы обнюхать икры вновь прибывшего.
— Ах! Профессор! Это невероятно! Спасибо, что вы пришли! Согласитесь, что это неслыханно!
Пока он объясняет, профессор Баламю осматривает поверженных. А я, натура возвышенная, предаюсь между тем философским размышлениям. Я говорю себе, что, в сущности, глупо собираться компанией, прихорашиваться, причесываться, подкрашиваться, навешивать на себя бижутерию или награды, мыть ноги и остальные части тела, накрахмаливаться и напяливать смокинги для того, чтобы поесть. Что может быть более непристойным, чем все эти желудки, расположенные в форме круга, овала или прямоугольника для поглощения одной и той же пищи? Что может быть более неприглядным, чем эти рты, открывающиеся для приема кусков еды, чем эти зубы, натуральные или вставные, размельчающие их, чем эти заглатывающие глотки, эти переваривающие кишки? В то время, как естественная обратная функция организма считается постыдной. Скажите, по какому праву ремесло истопника следует считать более достойным, чем ремесло трубочиста?
И почему бы вместо общепринятого проведения жрачка-парти не организовать с…ка-парти? Я знаю, вы сейчас сморщите нос и скажете, что я впадаю в скотологию, хоть это и не в моем стиле, но думается, что я ухватил сенсационную мысль. Если бы я был толстосумом, то не пожалел бы средств на проведение такой вечеринки. Это стало бы незабываемым событием, ребята. Начнем с пригласительных карточек. Гала!
Сан-Антонио имеет честь пригласить вас к себе на дефекацию, которая состоится в такой-то день в такой-то час! Просьба быть в строгом вечернем наряде!
Ну как? Я думаю, это имело бы шумный успех? И потом, представляете себе спектакль? Высшее панамское общество без штанов? Вместо зала для жратвы туалеты, просторные, как дворец Снежной королевы. Метрдотели, обходящие гостей и предлагающие принять клизму вместо традиционного аперитива.
Я вижу этих лакеев в белоснежных, как у священников Сен-Сурьена, перчатках, снующих с масленками на серебряных подносах для смазки заднего места. Там обязательно будут грумы, приводящие в действие водяные струи для смыва. А чтобы создать атмосферу, месье Жюль Рюлад, баритон из Опера де Пари, исполнит сольную партию! Мечта, да и только!
Профессор Баламю выпрямляется.
— Эти люди приняли большую дозу наркотического вещества, — заявляет он.
Петит-Литтре протестует, словно его типография выпустила тираж лишь с нечетными страницами.
— Вы шутите, мой друг! Видит Бог, в моем доме никогда не было и не будет наркотиков!
— Я знаю, что говорю, — сухо парирует профессор.
Наступает неловкая пауза. Я нарушаю ее.
— Вы хотите сказать, месье профессор, что все они «глотнули» дурмана?
— Вот именно.
Я прошу у Петит-Литтре разрешения воспользоваться телефоном и собираюсь звякнуть в контору. Постепенно я втягиваюсь в рабочий ритм.
— Патрон?
— А! Сан-Антонио, итак?
— Речь идет о наркотике, которым отравились гостя вашего друга. Не могли бы вы срочно прислать мне кого-нибудь из лаборатории. Фавье, например, Он не в отпуске?
— Нет, я думаю, он дома!
— Спасибо.
Я успеваю положить трубку раньше, чем босс успевает выдать пакет ценных указаний… Лакей с оттопыренным от напряжения ухом уже тут как тут, я делаю знак, чтобы он подошел.
— Скажите, старина, это вы подавали ликеры?
— Да, вместе с Жульеном… И добавляет! — Жульен лежит вместе с этими господами!
— Он что, закладывает за ворот?
У молодого брюнета, с которым я имею дело, выразительное лицо. Он пожимает плечами.
— Это с ним случалось.
— Я хочу сказать — во время работы?
— Я понял. Жульен не прочь пропустить стаканчик украдкой, у него неприятности… От него ушла жена.
— Какие напитки он предпочитает?
— Виски.
Я понимающе киваю.
— Месье Петит-Литтре тоже пьет виски?
Мой собеседник не видит связи. Он в легком шоке.
— Никогда. Месье выпивает лишь немного вина за обедом, в остальное время он пьет только фруктовые соки.
После трехсекундного размышления я жестом благодарю его.
— Отлично.
Когда я вновь присоединяюсь к присутствующим в салоне, то застаю профессора Баламю в кресле и с бокалом в руке, читающим краткий курс но наркотикам для тех, кто не имел удовольствия их попробовать. Мне говорят, что машины «скорой помощи» вызваны, чтобы отвезти всю эту публику в клинику профессора.
Я одобрительно киваю.
— А пока, дамы и господа, — говорю я, — мне хотелось бы знать, что вы пили после еды. Вы, мадам?
— Кофе, — воркует старая кокетка, не очень успешно маскирующая свой зоб бриллиантовым колье.
— Это все?
— Это все.
— Вы, мадам?
— Я пила шампань-оранж, — отвечает элегантная особа.
— А месье?
Крупный очконосец с удавкой на шее цедит с прохладцей в голосе, которому могла бы позавидовать любая змея (как сказал бы Понсон дю Террайль):
— Шампанское!
— А вы, месье?
Бородач, прежде чем ответить, пристально смотрит на меня:
— Виски.
Я подскакиваю.
— Вы уверены?
— Помилуйте! — протестует кавалер, — я еще отвечаю за свои действия.
Нас прерывает профессор Баламю. Издавая стоны, он корчится в кресле.
— О Боже, и он! — всхлипывает Петит-Литтре.
Стакан знахаря еще стоит на низком столике. Я хватаю его и подношу к носу. Это скотч.
— Кто наливал ему? — рычу я.
Издатель лепечет в ответ:
— Он налил себе сам, пока вы звонили по телефону, я не мог предполагать, что…
Рядом со стаканом я замечаю бутылку виски.
— Он пил из нее?
— Да.
Я поворачиваюсь к бородачу.
— А вы, месье?
— Нет, — возражает Пушок, — я признаю только пяти-звездочный Хайг.
Всего лишь.
Звонком вызываю слугу. Он тут же появляется, ибо стоял за дверью, установив свою евстахиеву трубу на уровне замочной скважины.
— Ну-ка скажите, — наступаю я, потрясая бутылкой. — Это виски вы предлагали гостям сегодня?
— Да, месье.
— О'кей, спасибо.
Я вставляю палец в горлышко флакона и опрокидываю его, после чего осторожно прикасаюсь к смоченному пальцу кончиком языка. Скотч, в нем я, думаю, знаю толк. Мне кажется, что у него странный привкус. Ошибка исключена: вот источник зла. Это Мак Херрел, марка, известная более ста лет, как сообщает этикетка. Производство и розлив Дафнии Мак Херрел, Шотландид, добавлено на ней. Марка, не пользующаяся известностью. Я замечаю это обстоятельство Петит-Литтре, который краснеет от смущения за стеклами своих иллюминаторов.
Он начинает оправдываться перед гостями, еще воспринимающими реальность, ибо ему не хочется выглядеть в их глазах скупердяем.
— Этот скотч предложил мне один старый друг, который сам пьет только его и утверждает, что он лучше, чем другие известные марки.
— И много он вам предложил?
— Ящик с шестью бутылками.
— Где остальные? — спрашиваю я у слуги.
— Одна уже пустая, — дает справку халдей. — Эта почата, остальные четыре там, еще не тронуты.
— Очень хорошо, отложите их для меня, я возьму с собой.
Тут прибывает Фавье, еще не успевший проснуться. Его рыжие волосы сияют в свете люстр. Он хлопает глазами и нежно поглаживает щеки, поросшие кукурузного цвета щетиной.
Я отвожу его в сторону.
— Деликатное дельце, малыш: драма высшего света.
Рыжик показывает в сторону бесчувственных тел.
— Что это с ними?
— А это я хочу услышать от тебя. Сделай анализ содержимого этой бутылки и тех четырех, что даст тебе слуга. Я скоро буду у тебя в лаборатории. Действуй.
Он молча повинуется. Славная лапша этот Фавье. Всегда готов и всем доволен. И тут поднимается страшная шумиха. Четыре «скорые» мчатся сломя голову под завывание сирен. Петит-Литтре втягивает голову и чуть не исчезает в своих малолитражных туфельках.
Он понимает, что теперь будет чертовски сложно замять скандал. Двадцать носилок — настоящий хит — парад. Светский прием оборачивается железнодорожной катастрофой. На улице собирается весь квартал.
Я сочувствую ему.
— Пустите слух, что газопровод дал утечку и все отравились.
В знак благодарности он жмет мое запястье (пожать руку выше локтя ему не позволяет рост).
— Ну конечно, спасибо! Газ! Вот именно: газ!
— Пока мы еще здесь, назовите мне, пожалуйста, имя друга, который подарил вам те шесть бутылок виски.
Энтузиазм мигом покидает его.
— Ну как вы можете допустить подобную мысль! Этот человек выше всяких подозрений.
— Вы тоже, месье Петит-Литтре, выше всяких подозрений, и тем не менее это удивительное приключение произошло в вашем доме!
— Печально, но факт, — признает карлик.
— Итак?
Он шепчет неохотно:
— Это крупный промышленник, месье Шарль Оливьери…
— Проживающий?
— Авеню Анри-Мартен, двести двенадцать.
ГЛАВА II,
в которой я вывожу скотч на чистую воду
Фавье один в мертвенном свете лаборатории. Его когда-то белый халат напоминает палитру Ван-Гога. У него круги под глазами и движения зомби.
Он даже не поднимает головы при моем появлении — узнает по походке — и лишь бормочет:
— Сейчас закончу, месье комиссар.
Месье комиссар говорит «спасибо», берет стул и садится на него верхом. Я думаю о малышке Ирен, которая, наверное, уже посапывает в моем клоповнике, — я думаю о крошке Петит-Литтре, суетящемся в клинике профессора Баламю… Я думаю… о жизни. Забавно! Еще несколько часов назад я не знал этих людей, а сейчас они в центре моих забот… я никогда не видел Ирен и никогда не должен был познакомиться с ней.
И тем не менее я закатил ей королевский засос в переходе между вагонами НОЖДФ[11], а сейчас она дрыхнет в моей спальне. Раньше я слышал разговоры об издателе и о некоторых из его гостей, но они для меня были скорее абстрактными величинами.
Из маленького транзистора слышен приглушенный шлягер Азнавура. Фавье любит работать под музыку.
Он заканчивает колдовать над своими пробирками и делает шаг назад, так гурман отходит от стола, когда насытится.
— Героин, — говорит он.
— Рассказывай…
— Я еще не могу сказать, в каких пропорциях, но в этом виски — он в лошадиных дозах…
— В какой бутылке?
— Во всех пяти, что я принес…
Я смотрю на него, недоумевая.
— Ты хочешь сказать, что он был в закупоренных бутылках?
— Да, во всех!
Я замолкаю, чтобы подумать, а он терпеливо ждет. Несколько мгновений мозговой раскрутки, и я продолжаю теребить его.
— Бутылки были запечатаны, как положено, или что-то было не так?
Фавье улыбается и исчезает в чуланчике. Я слышу, как он возится с бачками гипосульфита. Вскоре он появляется с еще мокрой фотографией формата тринадцать на восемнадцать. На фотографии — горлышко бутылки Мак Херрел, увеличенное по меньшей мере в четыре — пять раз.
— Когда я заметил, что в полных бутылках есть наркотик, я сделал снимок очередного запечатанного горлышка перед тем, как открыть.
— Браво, Фавье.
Вот что значит добросовестный флик. Он рыжий, как долина Боса[12] летом, и инициативный, как черт среди праведников.
— На этом снимке хорошо видно, что это его родная пробка.
Я соглашаюсь.
— Ты думаешь, что сотрапезники Петит-Литтре могут загнуться?
— Никак нет. Действие героина скоро пройдет. Просто— напросто они поймают кайф и посмотрят розовые сны.
— Давай-ка последуем их примеру. Пора вздремнуть, дружище.
Мы отваливаем из конторы. Внизу меня приветствуют постовые:
— Разве ваш отпуск уже закончился, месье комиссар?
— Похоже на то, а?
За баранкой моего маленького М. Ж. я решаю забыть это дело до завтра и посвятить остаток ночи репетиции оркестра (как сказал бы Феллини), в которой Ирен будет исполнять сольную партию.
Я мысленно уже составляю партитуру праздничных лакомств, которые она заслужила. Для девочки, только что вылупившейся из провинциальной скорлупы, необходимо умеренное меню.
Что бы вы сказали, например, о Савойарском трубочисте или о Припетрушенном венгерском язычке, или о Пальчике Бритиш инкорпорейтед? Мне кажется, это вполне приемлемо для начала.
Я спохватываюсь именно в ту секунду, когда размышляю, стоит ли к этим трем блюдам добавлять четвертое, принесшее мне успех: Причащение пастушки. Вместо того чтобы рулить к себе в Сен-Клу через Звезду и Булонку, я поперся через Пале де Шайо и авеню Анри-Мартен.
Въезжаете? То самое авеню Анри — Мартен, где живет хмырь, снабдивший Петит-Литтре виски с наркотиком. Если и после этого вы не поверите в мое шестое чувство, считайте, что пять ваших дали течь.
Мой взгляд, в свою очередь, перетекает с наручных часов на часы приборного щитка. И те и другие согласно показывают два часа ночи.
В это время обычно не наносят визитов, но мне не терпится все же повидаться с месье Оливьери, чтобы поболтать о последних новостях. Думаю, что с таким интересным собеседником, как я, он быстро забудет про сон.
И вот я рядом с двести двенадцатым домом. Останавливаю тачку и направляюсь к входной решетке. Оливьери, так же, как и карлик Леон-Карлеон, ютится в роскошном особняке, в настоящее время полностью погруженном в темноту. Многоопытным перстом нажимаю кнопку звонка. Проходит мгновение, и, не успеваю я нажать еще раз, как зажигается свет в окне сторожа. Железные жалюзи приоткрываются, и недовольный голос осведомляется:
— Кто там?
— Полиция, — сообщаю ему.
Он раздумывает. В наше время полно жулья, которое прикидывается легавыми, чтобы устроить гоп-стоп в вашем курятнике.
— Минуту!
Чудак исчезает в своем окошке, как кукушка в часах, известившая о наступлении полудня. Проходит немало времени, прежде чем я замечаю массивный силуэт с другой стороны решетки.
Человек лет шестидесяти борцовского телосложения не очень гостеприимно рассматривает меня через железные прутья. Надев штаны, он забыл вздернуть помочи, и они похлопывают его по ляжкам, а низ огромной ночной рубахи, не уместившийся в шароварах, вздувается вокруг брюха парашютом.
— У вас есть удостоверение?
— Пожалуйста!
Он пристально рассматривает его, успокаивается и засовывает крупнокалиберную дуру в карман своих подпарашютников.
— С чем пожаловали?
— Мне нужно увидеть месье Оливьери.
Я говорю резко. В таких случаях церемониться ни к чему.
Он впускает меня внутрь.
— Я проведу вас к себе. Нужно сначала предупредить лакея.
Мы входим в подобие кладовки-столовой, пропитанной запахом тушеной капусты. Из соседней комнатушки раздается обеспокоенный голос его благоверной:
— Это правда легавый, Гектор?
— Заткнись! — успокаивает ее страж.
Он подходит к телефонному аппарату, задумывается, но в конце концов нажимает кнопку. Зажигается маленькая лампочка. По истечении тридцати трех секунд раздается щелчок.
— Альберт? — спрашивает охранник.
На другом конце, наверное, зевнули в знак согласия.
— Скажи месье, что его срочно хочет видеть полицейский.
Не знаю, что ему плетет лакей, но охранник гаденько хихикает.
— Да ничего я не знаю, — говорит он и кладет трубку.
Он смотрит на меня и спрашивает: