И кинула блинчиками. Камень оттолкнулся от воды 3 раза.
— А я так не умею, — расстроенно сказал Дейл.
— Ну и что, — махнула рукой Ребекка, — Зато ты шьешь хорошо. А я, сколько не пыталась, ни разу не смогла.
— А как же тот носок? — спросил Дейл.
— Это тёмная история, — мрачно сказала Ребекка, — Она должна исчезнуть из людской памяти как страшный сон.
— Как раз страшные сны врезаются в память, — Тихо сказала я, но меня всё равно услышали.
— Мне всё детство снились кошмары, но я их сейчас забыла, — сказала Ребекка.
— Забыли, — сказала я, — Не хочу об этом говорить.
Я повернулась к воде, дав понять им, что больше не собираюсь обсуждать эту тему. У Ребекки зазвонил телефон. На мелодии стояла Скай Свитнам. Она принялась безостановочно болтать, потом положила трубку, сказала, что её ждут, и ускакала.
— Ну, погуляем, что ли? — неловко предложил Дейл.
— Ты-то чего жмёшься? — фыркнула я, — Знаешь ведь, что не укушу.
— И куда мы пойдём? — спросил он.
— Прогуляемся по городу, — сказала я, — Будешь Эдгара По цитировать.
— Ворона? — обрадовался Дейл, — Я его наизусть знаю.
— Ну вот его и расскажешь, — сказала я.
И мы шли по улице, он декламировал стихи, распугивая прохожих. Ребенок заплакал, дед стал снимать на телефон, группа подростков принялась апплодировать. Он смутился и замолчал.
— Не хочу возвращаться домой, — сказал Дейл, когда уже было ближе к вечеру.
— Я тоже, — сказала я.
— Пойдёшь к своим? — спросил он.
— Что угодно, лишь бы не спать, — сказала я.
— Кошмары опять, да? — сочувственно спросил Дейл.
— Ага, — подтвердила я, — Хоть вообще не спи.
— Спать-то надо, — сказал Дейл, — Может, антитревожные пропьёшь?
— Нужен рецепт, — сказала я, — Для того, чтобы его получить, надо сходить к психиатру. А он меня в психушку положит. Мне это нафиг не надо.
— Какая ты всё-таки упрямая, — сказал Дейл, — Тебе же помощь нужна. На тебе лица нет. Думаешь, я не разгляду синяки за слоем тоналки?
— Вот сам и сходи к нему, — буркнула я.
— Но ведь это тебе нужно, а не мне… — пролепетал Дейл.
— Вот именно, мне. Тебе-то что? — взбешённо спросила я и, отвернувшись, зашагала от него прочь.
— Клэр, ты чего? — как сквозь бурю, донёсся до меня голос Дейла.
Я дерево. Мои руки опутывают веревки, мои пальцы срезают пилой.
Нет, не думать об этом. Сейчас не время.
Я дерево. Мои кости согревают дома. Из моей плоти делают книги.
Сопротивляться. Почему шляпа не работает?
Я дерево. На моей коже ножом вырезают инициалы влюблённых. Машины обливают меня своей кровью.
Нет, нет, нет, нет, нет, нет.
Я дерево. Никто не смотрит на меня. Мои дети умирают у меня на глазах, а мои цветы разъедает пылью. Моё дыхание пропитанно прахом этого города. Я дышу им и выдыхаю его. Меня спилят, и остатки моего тела будут уродливым пеньком тормать из клочка земли как безымянный памятник, никем не замечаемый.
— Очнись!
Меня бьют по щекам.
— Очнись, псих несчастный.
Обзывается Нэнси. Бьёт Дейл.
— Что за… — я попыталась встать, но это отдалось такой болью у меня в голове, что я громко охнула. В голове всё пульсировало. В ушах шумело. Изображение перед глазами плыло.
— Ты какой-то бред несла! — сказала Нэнси, — Психованная, блин. Тебе в дурку пора.
— Вы с Дейлом сговорились, что ли? — простонала я.
И вдруг поняла, что шляпа упала. Я судорожно подняла её и дрожащими руками нахлобучила по самые брови.
— Ну вот, теперь и тремор в конечностях, — расстроенно сказал Дейл.
— Знаешь что?! — я рывком вскочила на ноги, — Иди сам к психиатру, если тебе так хочется! Может, он даст тебе справку, что у тебя нет никаких болячек и твой дядя заткнётся! А от меня отвали!
Я побежала прочь. Вся дрожала, в голове всё гудело, кожа горела. Я сама не знала, куда бежала и зачем, да и маршрута своих хаотичных передвижений не запомнила, так что быстро заблудилась. Окончательно пришла в себя на заправке. Окруженная машинами, я жадным взглядом впилась в паренька, который нёс канистру с бензином.
— Заблудилась, цыпочка?
Меня окружили бугаи не самой приятной наружности. Оки кружили вокруг меня, как свора, и мерзко хихикали.
— Отвалите, — сказала я.
— Ты че такая дерзкая? — набычился, судя по всему, их вожак.
Ошиблась. Они были не сворой, а шайкой. Хохочущими генами с горящими в темноте глазами.
— А ну валите отсюда, — устало сказал парень в рабочем костюме, приближаясь к нам, — Тут вам не место для тусовок. Всех клиентов распугаете.
Сердито на меня посмотрев, парни ушли.
— А тебе на каком языке объяснить? — зыркнул на меня парень, — На испанском? Нечего мелочи здесь делать. Вали к мамочке.
— А я заблудилась, — просто сказала я, — И не могу найти дорогу обратно.
— Серьёзно, что ли? — закатил глаза парень, — Никогда больше не буду работать с потоком. Так, где ты живешь?
— В деревне, — ответила я.
— В какой деревне? — прорычал парень.
— В обычной, — сказала я, — Которая на Юго-Западе.
— А тут ты что забыла? — нахмурился парень, — Сейчас ты машину не поймаешь. Окей, сейчас смена закончится и я тебя отвезу. А пока иди в служебное помещение и не высовывайся.
Он отвел меня в тесную каморку. Половину помещения занимал стол, заваленный бумагами и тетрадями. На голом проводе болталась лампочка. Стул был увешан потной одеждой.
— Чего уставилась? — бурнул парень, — Тут тебе не хоромы. Садись давай. Чай? Кофе? Глитвейн с черной икрой?
— Обойдусь чаем, — миролюбиво сказала я, усаживаясь на стул.
Тот жалобно скрипнул под моим весом. Парень нагрел в примусе воду и насыпал туда чая. И дал мутную чашку мне.
— Всё, сейчас отработаю смену, дождусь Джорджа и пойдём.
Он выскочил за дверь, захлопнув её. Я принялась читать записи, не особо вникая в их содержание. Так, лишь бы хоть чем-нибудь заняться.
Вскоре парень вернулся. Схватил куртку-камуфляж, которую, походу, стянул у деда и поманил меня жестом. Мы сели в его драндулет, который и машиной-то назвать будет кощунством в сторону последней. Издав серию агонизирующих воплей, с пятой попытки данное недоразумение завелось. И мы покатили по проселочной дороге.
— Показывай дорогу, — буркнул парень.
— Да прямо едь и всё, — небрежно сказала я, устраиваясь на заднем сидении. Я свернулась клубочком и заснула под визг старого радио. Было хорошо и уютно, и даже не снились кошмары…
— Проснись, это она?
Я приоткрыла один глаз. Узнала свою деревню.
— Ага, — сказала я, — Она, родимая. Спасибо, чувак. Ты очень выручил меня.
— Давай, вываливайся отсюда, — буркнул парень, не глядя на меня.
Я "вывалилась" и побрела навстречу своему дому, в котором уже все спали.
Песня о дороге домой
Я лежу посреди дороги, и небо синее грозится упасть. Асфальт покрылся инеем. небо покрылось инеем. Я покрылась инеем. Примерзаю. Облака плывут с бешеной скоростью, забирая с собой тепло.
Я лежу посреди перекрестка. Голые деревья окружили меня забором. Моё оперение промокло насквозь, и вода обратилась льдом. В замершем глазу отражается бесмысленное небо.
Я лежу, распластавшись. Тепло утекает под землю, прямо в центр земли. А вокруг только холод. И я — это холод. ни больше, ни меньше. Мои мечты горят рядом в мусорке из ржавого железа. Черный дым скоро тучей окутает облака и будет нечем дышать, только прахом и палёной пластмассой.
Я лежу, а все высоко и далеко. один остановился, посмотрел на меня и пошёл дальше. Я не могу ни закричать, ни прохрипеть, я говорю тишиной. но все вокруг слишком громкие, чтобы услышать. А внутри у них слишком тихо, чтобы говорить со мной. Я — ярко-красное пятно с плавающими перьями. Ни больше, ни меньше.
В ужасе просыпаюсь. Всё в порядке: белый потолок, желтые стены, одеяло на животе, измятая наволочка. Только шляпа лежит на полу, на коврике для ног. Я надеваю её и смотрю на часы. 6.00, в школу идти нет ни сил, ни желания, а спать дальше я под страхом смерти не стану.
Как заставить себя вставать рано? Видеть кошмары. Просыпаться от них вместе с петухами и бояться дальше заснуть. Только главное научиться вовремя просыпаться. У меня это вроде как получается. Только я сначала получаю свою дозу страха — как будто ледяной водой окатывает.
Спускаюсь вниз. Родители ещё спят. За окном темно. Роюсь в холодильнике, восклицаю от негодования, найдя там лишь просроченый сыр, и выхожу на улицу. Понимаю, что ехать в школу нет ни сил, ни желания. Да и вообще выходить на улицу. Я бы могла сослаться на плохое самочувствие и остаться в постели, но так будет ещё хуже. Голова раскалывается, виски пульсируют. Сижу во дворе, слоняюсь по нему бездела. Пью анальгетик. Потом вспоминаю, что меня ждут соседи. А они терпением не отличаются.
Вот они. Черная блестящая машина, из которой доносится ламбада. Я сажусь внутрь, протискиваясь между здоровенными тушками. Одна в наушниках, другой дымит, третья ругается с кем-то по телефону, четвертая подпевает. Отец ведет, мать ругает кого-то из сестер. В этой оживленной атмосфере мы доехали до школы.
— Кстати, мисс Черинг, Вас вчера видели ночью в компании молодого человека, — заметила мать, — Не стоит молодой девушке вести себя подобным образом. Вы можете подпортить себе репутацию, и тогда мы не сможем Вас подвозить, посколько не хотим, чтобы говорили и за нашими спинами.
— Благодарю за беспокойство, но я просто заблудилась и он подвёз меня домой, — ответила я, выходя из машины.
— Вам не следовала садиться в машину к взрослому мужчине, — сказала мать, — Люди могут неправильно понять. И к тому же, он может оказаться преступником и ограбить вас. Или ещё хуже…
— Да успокойся уже, Лана, — сказал отец, сплюнув, — Отвали от ребенка.
Они стали переругиваться, перейдя на испанский и забыв обо мне. Я отошла от них.
Всё как обычно: шарфики, распущенные волосы, кардиганы, джинсы, машины, велосипеды, громкие разговоры, обособленный компании. От мала до велика, все единой толпой двинулись внутрь каменного здания под аккомпанимент школьного звонка. Я последовала за ними навстречу запаху духов, книг и грязной обуви. Хотя мне совершенно не хотелось.
Первым уроком была химия. И, как назло, лабораторная. Все паниковали, никто не понимал, что происходит, а я, словно рыба на суше, сидела с выпученными глазами и хлопала губами. Рядом присела Нэнси, которая была моей напарницей по лабораторным.
— За что мне такое мучение? — вопрошала она меня, — Почему я должна сидеть с тобой?
Ах, Нэнси, если бы ты знала, насколько малое значение имеют для меня твои слова в данный момент. После этой ночи всё остальное меркнет.
Она принялась переливать колбачки и что-то записывать в тетрадь. От шума разболелась голова. Тогда я молча встала и вышла.
В туалете сидели девчонки. Мулатка, очкастая, Габи и парочка синеволосых дам.
— Прогуливаете? — спросила я.
Девчонки молча кивнули.
— Ай-ай-ай, как нехорошо с вашей стороны… Не пригласить меня!
Я уселась рядом с ними, не дожидаясь рассвета.
— Ты че, с психом мутишь? — спросила та синеволосая, что повыше.
— Нет, — ответила я, — Мы не мутим. И он не псих.
— Ну псих же, — возразила та, что пониже, — Все так говорят.
— Закрыли тему, — отрезала я.
— Я ухожу из клуба, — заявила очкастая.
— Почему? — опешила я.
— Потому что захотела, — заявила очкастая, — И, я надеюсь, ты помнишь, что меня зовут Кларисса, а не Очкастая, Прыщавая и так далее.
— Ну, Так Далее тебя не называли, — усмехнулась я, но тут же сникла под грозным взглядом Клариссы.
— Ты че злая такая? — спросила Габи, — Совсем не похоже на тебя. Ты ж у нас полоумная оптимистка.
— Откуда ты таких умных слов набралась? — огрызнулась я.
— Всё понятно, — сказала мулатка, — Настоящую Клэр похитили, и вместо её подослали клона.
— Ну, с клоном они прогадали, — сказала Габи, — По крайней мере, характер запороли.
— С Клариссой, похоже, то же самое, — сказала мулатка, — Она же всегда любила этот клуб.
— Я в него вступила, потому что мне нечего было делать, — хмуро сказала Кларисса, — А сейчас ухожу, потому что у меня появились занятия поинтересней.
Я посидела так ещё немного, но потом поняла, что рядом с ними мне делать нечего. Встала, вышла из туалета, наткнулась на учительницу химии.
— И что же ты тут забыла? — скрестив руки на груди, спросила она.
— В туалет ходила, — невинно ответила я.
— Врёшь, — сказала она, — Ты вышла ещё полчаса назад. Опять прогуливаешь?
Я промолчала.
— Уже не в первый раз замечаю твои прогулы. Ты в последнее время совсем запустила учебу. Я должна буду поговорить об этом с твоими родителями.
Я должна была испугаться, но вместо этого почувствовала лишь тупое равнодушие.
— Хорошо, — сказала я и дала их телефоны.
Оставив изумленную учительницу, вернулась в класс. Нэнси уже доделывала работу, а парочка им подсказывала. Парня звали вроде как Марк, и он был отличником и тусовщиком. Как ему удавалось совмещать в себе эти вещи, не представляю. Он взглянул на меня своими грустными зелеными глазами и улыбнулся.
— Устала? — спросил он.
— От чего?
— Да от чего угодно.
— Ну… Да. устала.
— Хочешь развеяться?
— Ты её на свидание, что ли, хочешь пригласить? — нахмурилась его девушка.
— Только на вечеринку, — сверкнул глазами Марк.
— Я не пойду, — сказала я.
— Она предпочитает тусоваться с психом и фриками, — сказала Нэнси.
Но Марк её не услышал: он уже уходил с девушкой, обнимая её за плечи.
— Так нечестно, — цокнула Нэнси, — Всю работу делала я, а высший балл получишь и ты.
— А ты думаешь, за эту работу мы получим высший балл? — осведомилась я.
— Конечно, — фыркнула Нэнси, — Ты что, сомневаешься в Марке?
Училка собрала работы. Ученики хлынули со звонком из класса. Скука.
— Я не знаю, что с ней случилось… Всегда же милым ребенком была.
— Она прогуливает уроки, ничего на них не делает, хамит учителям и вызывающе одевается и красится. И постоянно носит эту дурацкую шляпу.
— Клэр, что случилось?
Я молчу. Смотрю на часы с маятником. Она их из ламбарда стащила? Качаю головой в такт маятнику.
— Ну вот, что и требовалось доказать, — с победоносным видом сказала учительница.
— У неё просто переходный возраст, это пройдёт, — ласково сказал отец.
— Тогда сделайте с этим что-нибудь, — сказала учительница, — Она должна учиться, если хочет дальше оставаться в этой школе. А если нет — то подыщите ей колледж.
— Я хочу бросить школу, — сказала я.
— Ты что такое говоришь, дочь? — ахнула мать, — Ты подумай… Я поговорю с соседями, они помогут тебе.
— Марк может подтянуть тебя, — сказала учительница, — Он умный и хорошо объясняет.
— Не нужно, — сказала я, — Я не хочу больше ходить в школу.
— Ты расстроена из-за плохих оценок? — спросила мать, — Ну, не стоит… Попроси друзей помочь тебе. Я тоже не всегда понимала школьную тему. Всё будет в порядке.
— Твоя мать права. Не стоит принимать опрометчивых решений, — мягко сказала учительница, — Хорошенько всё обдумай. Тебе лучше закончить школу. Всего год остался.
— Нет, — сказала я, — Я бросаю школу. Не могу больше.
Я встала и вышла из кабинета, дав понять, что разговор закончен.
Действительно, чего это я? Что со мной творится? Как будто сама не своя. Сама не понимаю, что несу. Вся радость куда-то испарилась вместе с красно-золотым пламенем осени и мурлыканием городских кошек. Раньше я любила прогуливаться по городу, а сейчас видеть его не могу. И деревню тоже. И своих друзей тоже. Тогда куда мне податься? Что мне делать?