Андрей Зинчук
Электронная версия полиграфического издания
(исправленная и дополненная)
Борис Стругацкий
Часть этих волшебных историй была написана Очень давно. Скажем, не преувеличивая, лет этак двадцать (если даже не двадцать пять) назад. Случилось так, что однажды, еще молодого и несмышленого, судьба забросила их автора в крохотный садик, расположившийся несколькими своими деревьями и кустами по соседству с Львиным мостиком, что переброшен через Грибоедов канал.
О, это было замечательное время! Тогда люди жили не для того, чтобы зарабатывать деньги, а для того, чтобы получать от жизни удовольствие: вдоль канала стояли огромные Очень красивые тополя и лежали перевернутые кверху дном катера и лодки, а набережная была вымощена самой красивой в мире черной граненой брусчаткой. Кроме прочего, неподалеку от садика по набережной пролегали рельсы 36-го, почти всегда пустого, трамвая, тоже, видимо, ходившего по городу просто так.
Этот удивительный оазис так поразил воображение автора, что он решил остаться в нем по возможности дольше – завел себе поблизости друзей и знакомых, да и вообще старался бывать тут как можно чаще, совершенно, впрочем, не понимая, что его сюда так неодолимо влечет. Пока, наконец, не сделал одного Очень важного открытия: выяснилось, что на одной из скамеек вышеописанного садика иногда удается сочинять небольшие истории преимущественно волшебного содержания. (Разумеется, рядом жила прелестная девушка, под-то ее окнами автор и писал!)
Их и было сочинено в те прежние времена ровно пять.
Потом все изменилось: на место романтиков повсеместно заступили прагматики. Крепчайшую драгоценную брусчатку, по которой ходило и ездило не одно поколение петербуржцев, они сменили на банальный асфальт – словно раскатали по городу большой серый блин. Отменили хождение ненужного, по меркам здравого рассудка, трамвая. Зачем-то спилили большинство старых тополей. Убрали с канала мешавшие им лодки и катера. На месте садика взгромоздили весьма обыкновенный дом, как оказалось, стоявший тут когда-то Очень давно. (Правда, и сейчас еще, проникнув в его двор, можно найти два-три сохранившихся дерева из бывших прежде и несколько чудом уцелевших кустов.) В результате произведенных прагматиками разрушений жизнь в городе сделалась скучной.
Следующее поколение петербуржцев, возможно, захочет ее изменить: оно вернет на место крепкую граненую замечательную брусчатку. Разложит по набережной канала романтические лодки и катера. Пустит старый 36-й ненужный трамвай и посадит новые деревья на месте исчезнувших. Оно сумеет восстановить нормальную жизнь по сохраненным автором чертежам волшебных сказок, к которым со временем добавилось еще несколько, но написанных уже в наши неуютные времена.
ОДУВАНЧИК
Мальчишка, который совсем еще недавно родился в Городе, но был уже и умным, и красивым, стоял перед зеркалом.
Умным мальчишка был потому, что знал, например, как тридцать шестым номером трамвая доехать до бабушки. А красивым – потому что вокруг носа было у него много прозрачных коричневых веснушек, а на голове росли рыжие колючки.
Мальчишка смотрел в зеркало на свои веснушки, которых было много, на синяки и царапины, которых тоже было достаточно, и думал о том, что у него есть все, необходимое настоящему мужчине приблизительно его возраста.
И думал так до тех пор, пока однажды его знакомая – девчонка из соседнего дома – не заметила всего этого великолепия и не спросила:
– Тебя что, воробьи поклевали? – И назвала почему-то Чертополохом.
Мальчишка обиделся. Он потрогал свои синяки и поковырял царапины. Синяки были на месте, царапины тоже.
"Чертополох!…" – подумал он с обидой и с грустью вспомнил, что мама зовет его Подсолнушком.
Когда мальчишка в следующий раз вышел из дому, то опять встретился со своей знакомой девчонкой. Она словно назло ему шелушила подсолнух и кормила семечками воробьев.
Мальчишка хмуро прошел мимо и подумал, что он не хочет больше быть ни Чертополохом, ни Подсолнушком… Тут он увидел одуванчик. Увидел и решил, что Одуванчиком он бы, пожалуй, стал.
У мужчин решено – значит сделано. И мальчишка стал Одуванчиком. Его мама, когда он пришел домой, всплеснула руками:
– Только этого мне и не хватало!…
А мальчишка насупился и молча прошел в комнату, где стояло зеркало.
На следующий день он опять встретился со своей знакомой девчонкой. Она сама подошла к нему и спросила:
– Гуляешь?
– Гуляю, – ответил мальчишка.
– А… – сказала девчонка. – А я тоже гуляю!
Они помолчали. Потом девчонка спросила опять:
– А ты теперь кто?
– Теперь я Одуванчик, – ответил мальчишка. – А ты?
Девчонка растерялась, не зная, что ответить, захлопала глазами:
– Я!… Я!… – А потом взяла и, собрав всю свою злость, дунула на мальчишку. И мальчишка осыпался. Он ведь и на самом деле был Одуванчиком.
Потом девчонка убежала. А мальчишка остался стоять во дворе. И на его голове по-прежнему гордо торчали рыжие колючки.
СЛОНЫ НА АСФАЛЬТЕ
Была ни зима, ни осень, ни весна, ни лето, а нечто ни на что не похожее, когда небо все в серых пятнах, отчего кажется, что это никогда не кончится, а если и кончится когда-нибудь, то за ним наступит такое же или, не дай Бог, еще хуже!
Был старый дом. Был темный двор-колодец. Во дворе шел сокрушительный ремонт – тяжелый каток с грохотом мотался взад-вперед по горячему асфальту.
В доме жил маленький Художник, которому ремонт надоел. И вот однажды… Однажды он взял зеркальце, поймал им лучик холодного солнца и нарисовал зайчиком у себя под окном – на асфальте, там, где была тень, – большого слона. Посмотрел на него и улыбнулся: слон лежал, растопырив в стороны четыре свои ноги, и как будто о чем-то мечтал.
Тут к слону, фырча и отплевываясь соляркой, подкатил каток и намотал его на свой огромный железный барабан. И слон поехал на барабане туда и сюда, вперед-назад, и каток принялся печатать на асфальте больших солнечных слонов.
Слоны получились похожими друг на друга, как братья, но вместе с тем и немного разными (асфальт, как и многое в этом Городе, был положен вкривь и вкось). Так, один из них оказался толстоват, другой худоват, третий коротковат, у четвертого плохо пропечатался хвост, пятый, шестой и десятый выглядели вполне прилично, а одиннадцатый – самый маленький – производил, прямо скажем, несерьезное впечатление. Двенадцатому повезло меньше других – он остался и вовсе без ушей.
А машинист в это время крутил баранку нелюбимого катка, тянул ядовитый "Беломор" и мычал сквозь зубы веселую песню. Наконец он заметил, что вместо гладко укатанного асфальта у него получается вообще черт знает что (ни на что не похожее!), остановил каток и подошел к слону, который за время путешествия по горячему асфальту так крепко приклеился к барабану, что не было, казалось, никакой возможности его отодрать.
– Вот я тебя, беспризорник! – сказал Машинист и ковырнул слона монтировкой. Но только поцарапал барабан.
Тогда Машинист вытащил из кармана слойку, купленную к обеду Любимой Женой, и сунул ее под нос слону. Слон от радости вильнул хвостом, а Машинист схватил его за хвост и отодрал от барабана. Слон пролетел по воздуху и шлепнулся на асфальт. Потом поднялся, покачался и побрел вдоль стены, недовольный тем, что ему не дали покататься.
Машинист же залез в кабину, дал задний ход и поехал на обед.
Остальные слоны поднялись с асфальта сами, без посторонней помощи, вследствие одной из главных причин всего того, что происходит на свете: из любопытства. И из любопытства же разбрелись по Городу. Каждый выбрал себе уголок потемнее и принялся ждать захода солнца – не без оснований он опасался, что хмурое солнце может запросто с ним расправиться – только попадись ему на глаза!
Ночью слоны вышли на улицы. Правда, за вечер они сильно поблекли – им ведь пришлось освещать самые темные уголки, – но, тем не менее, оставались вполне симпатичными слонами.
Зажглись фонари. А потом, когда настала глубокая ночь, и именно тогда, когда фонари бывают более всего необходимы, – они погасли. И тут жители Города приготовились по обыкновению ругаться, каждый на свой лад:
– Какая темнотища! – насупился бы один.
– Развели тут!… Ни одного фонаря! – бубнил бы другой.
– Как же я дойду до дому?! – сокрушался бы в это время третий и брел впотьмах в противоположную от своего дома сторону. Но на этот раз неприятностей не произошло: один из слонов загородил ему дорогу, и запоздавшему прохожему при слабо мерцающем свете удалось прочитать название чужой улицы и чужой номер дома. Он тут же повернул назад, а слон тихонечко поплелся следом в надежде на благодарность.
Второй слон пристроился у водосточной трубы и наблюдал, как на ее холодной поверхности собираются капли ночной росы.
Третий подался на набережную и завел длинный разговор с рыбаками о прелестях ночной рыбной ловли.
Четвертый отправился в гости к своим собратьям в Зоопарк.
Пятый, шестой и десятый просто бродили по Городу. А одиннадцатый мирно похрапывал в подворотне возле кладовки дворника. Двенадцатому повезло, как всегда, меньше других – ему пришлось мирить двух поссорившихся влюбленных. А потом, как с капризными детьми, бродить по Городу всю ночь напролет, чтобы они опять не поссорились или чтобы их кто-нибудь не обидел.
То там, то здесь, то на улице, то в подворотне, а то и на крыше дома вспыхивали неяркие огоньки, и по ним можно было догадаться, что по Городу идет, покачиваясь, солнечный слон.
Недоверчивые горожане отреагировали на эти события по-разному. В основном, как это чаще всего и бывает, никто ничего не понял:
– Слон? В парке? Ночью?! Не верю! И честному твоему слову не верю!
– На крыше? Видел? Кого? Вот такого?… Этими своими глазами? Иди, проспись!
– Ночью? Слон? Подсветил номер дома? Ты бы лучше проверил свой бумажник, растяпа!
И к утру – готово дело – расцвели зловещие слухи о том, что в Городе орудует шайка циркачей и иллюзионистов.
Долетели эти слухи и до семьи Машиниста. Он был разбужен соседями, принесшими известие о том, что группой злонамеренных лиц угнан от дома его нелюбимый каток! (Что тут же было проверено из окна Любимой Женой Машиниста, и что, конечно же, оказалось стопроцентным враньем!)
К утру была поставлена на ноги не только вся милиция, но так же – шутка ли? – и городское охотничье Общество. С ружьями. И – страшно сказать – сетями!
А в Городе в эту ночь не было совершено ни одного преступления! Мерцающая гора внезапно вырастала перед глазами грабителя, затаившегося в темном углу – кто-то сильный и бесстрашный бродил по улицам Города в глухую пору нелюбви, в разбойный час. И, не чуя под собой ног, не разбирая дороги, грабитель припускал прочь, подальше от места ужасной встречи.
Когда под утро слоны, уставшие от ночного дежурства, собрались вместе на Главной Площади Города, их слизнуло с асфальта равнодушное утро…
…Но вечером они появились опять, и снова бродили по улицам, светились, наводили свои порядки и не давали уснуть скучным сонным гражданам. И среди граждан пошел слух, что в Город вернулись Белые ночи.
МАЛЕНЬКОЕ
КРУГОСВЕТНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
Дима собрал вещи и двинулся к выходу.
– Ты куда? – спросила мама, вытирая руки о передник.
– В Индию.
– В Индию?!
– У меня там друг. Его зовут Петр Иванович. Я получил письмо. Он пишет, чтобы я приехал! – И Дима нетерпеливо махнул авоськой.
– А зачем ты шубу надел?
– Там холодно.
– Там тепло!
– Да? А холодно где?
– Наверное, в Канаде.
– В Канадии? Тогда в Канадию. А туда сколько ночей?
– Пять.
– На пароходе?
– На пароходе.
– А билеты?
– Билеты покупать надо.
– Заранее?
– Заранее.
– За деньги?
– За деньги.
– А я маленький! Я в Ессентуки бесплатно езжу!
– В Ессентуки ты с папой ездишь.
– А папе можно?… Со мной в Канадию?
Мама ничего не ответила. Она оделась и "все равно" ушла куда-то по своим делам, в магазин. Дима остался один.
"Уеду-уеду-уеду", – не оставляла его заветная мысль, пронзительная, словно старая глиняная свистулька "уйди-уйди". – "Вот только позавтракаю – и уеду!"
Дима вернулся в комнату, выскользнул из своей коричневой в серую клетку шубы, а потом уселся за стол.
– Сейчас в Канадии хорошо!… Утки, наверное, летают… А эскимосы сидят на льдине и едят мороженое. И знать ничего не хотят о кефире. А тут ведь даже не кефир – просто простокваша!
Дима сделал несколько глотков. Тут его взгляд остановился на шкафу, где с прошлой зимы лежала завернутая в газету папина эскимосья шапка с ушами, привезенная откуда-то из Канадии или из другой северной страны. Мигом из кухни был притащен трехногий табурет и установлен на четырехногом стуле. И через секунду Дима стоял на самом верху этой пирамиды в папиной зимней шапке и молча озирал открывшиеся перед ним просторы чужой страны.
Мир сразу же вырос: газета, упавшая на пол, превратилась в скользкую, начавшую таять льдину, по которой и ходить-то опасно! А шуба – в коричневого в серую клетку медведя, которого еще предстояло убить. Последние остатки комнаты закружились и умчались вбок, за шкаф. Потом исчез и сам шкаф.
Теперь перед Димой расстилалось огромное снежное поле… И край земли, откуда начинается море… И льдины – торосы что ли? Как большие поломанные корабли… А там вдали – полоска земли. Может быть, даже Африки. Или не Африки?!
Над головой Дима увидел косяк уток, улетающих по направлению к загадочной земле. Только разве утки летают косяками?
– Эй, что вы делаете!? Косяками – это рыбы! А утки… утки – очень трудным словом: пара… лепси… лепи… или нет… трехсторонником!
Заметавшиеся было в небе утки, громко крякая, перестроились в треугольник, фигуру из телепередачи для старшеклассников.
– Ну вот, теперь правильно!
Потом Дима заметил, что на одном из торосов пристроились со своим мороженым эскимосы.
– Эскимосы же не едят мороженого! Им ведь и так холодно! Им не положено! Они простудятся и заболеют! Они трубки курят… Ну, конечно, трубки. А в трубки набивают… порох!
Дима махнул эскимосам рукой и громко крикнул: