- Вот что, Витька, - сказал Привалов и угрожающе привстал.
Корнеев посмотрел на него с каким-то унизительным интересом.
- И что ты мне сделаешь? - сказал он спокойно и осмысленно. - Ты говнодрищ, а я маг. Я тебя в овцу превращу, раком поставлю и очко порву. И ты всю жизнь об этом молчать будешь. Ты мне отсосёшь миллион раз, чтобы я никому не рассказал. Ты мне сосать всю жизнь будешь. И Стелку твою, разъёбу, накуканю хорошо... Слышь, муженёк, она пархотку бреет? Люди говорят, у неё там сказки венского леса...
Сашка побагровел. Он понимал, что, как мужчина, должен сейчас что-то сделать. Наверное, ударить. Физически он это мог - в молодости он был не дурак подраться. Но ударить настоящего мага было для него, слабачка, нереально.
Привалов зажмурился и попытался трансгрессировать корнеевское кресло. На сей раз чуда не случилось: кресло осталось на месте, Витька - тоже.
- Чё, пизорвань? Зассал? - каким-то особенным, гунявым голосом осведомился Корнеев. - Понял своё место, парашник? Эт" хорошо, эт" здорово, - вспомнил он кивринское присловье. - Да ты не ссы, не буду я Стелку ебать, Ромка говорил - у неё из манды гнильём тащит, как с помойки...
Трудно сказать, что послужило последней каплей. Но Привалову внезапно стало легко и приятно. Заклинание "самсоново слово" само всплыло в голове со всеми подробностями - простое, не требующее никаких особых умений, вообще ничего, кроме готовности пожертвовать собой. Однако Саше именно этого и хотелось больше всего. Сейчас он убьёт Корнеева. Потом, если останутся силы - жену-блядищу. Может, чего останется и на долю её Артёма или кто у неё там. После чего он умрёт от истощения души. И все его проблемы умрут вместе с ним. Перспектива показалась неожиданно заманчивой.
- Да погибнет моя душа с тобой, - начал он, простирая руки.
- Чо-чо бля? - осклабился Корнеев. - Пропукайся сначала...
- Да погибнешь ты худой смертью, - улыбнулся Саша, творя заклятье.
В эту секунду до Корнеева дошло. Зарычав, он метнул в Привалова файерболл. Тот погас в воздухе: "самсоново слово" защищало само себя. Пробить такую защиту мог бы, наверное, только Киврин, да и то вряд ли.
- Да возьмут тебя силы злые... - продолжил Привалов, чувствуя, как сгущается в комнате тяжёлая всамделишная тьма.
Корнеев тоже это почувствовал - и внезапно рухнул на колени, как подкошенный.
- Сашка, прости дурака пьяного! - закричал он отчаянно. Тот не услышал: у него перед глазами стояла торжествующая витькина рожа, в ушах звенели слова "выебок пиздогубый" и "сказки венского леса".
- Саша, не надо!!! - пронзительно завизжал Корнеев, когда тьма начала сгущаться вокруг него.
Тут помещение прорезала жёлтая молния и тьма исчезла.
Посреди комнаты стоял Жиан Жиакомо. За ним, с портфелем под мышкой, семенил гном.
- Господа, - произнёс великий престидижитатор с невыразимым презрением, - это просто бездарно.
Корнеев, увидев начальство, воспрял было духом.
- Эчеленца, этот псих... - начал он ябедническим голосом, показывая на Привалова.
Жиан Жиакомо щёлкнул пальцами, и на руке материализовалась белая перчатка с шитой золотом монограммой. Рука вытянулась, как резиновая, и с оттяжечкой хлестнула Витьку по щеке. Потом по второй.
Витька выпучил глаза, хватая ртом воздух. Саше вдруг стало стало смешно: его приятель стал похож на снулую рыбу.
- Bastardo, - сказал Жиакомо Витьке лично. - Pezzo di merda.
- Эчеленца... - проблеял Витька.
- Вы дерьмо, - сказал Жиакомо по-русски, - но всё-таки мой ученик. Мне нет дела до вашего volto morale, но быть идиотом вы не имеете права. Сейчас вы чуть не погибли. От заклятья, наложенного маленьким безобидным человечком. Которого вы умудрились вывести из себя. Это всё равно что издохнуть от укуса блохи.
Привалов испытал противоречивые чувства. Сравнение с блохой ему не понравилось, а вот испуганная и побитая физиономия Витьки - наоборот.
- Что касается вас, - голова великого магистра повернулась к Саше. - Вы правильно оценили свою жизнь. Она не представляет никакой ценности, потому что вы ничтожество. Но вы переоценили ценность его жизни, - он снова повернулся к Корнееву. - Она стоит не больше вашей. К сожалению, он мой подчинённый. Из-за его смерти меня ждали бы неприятные разбирательства и хлопоты. Иначе я с удовольствием понаблюдал бы, как вас обоих заберут вниз. Впрочем, этот deficiente не останется без соответствующего вразумления.
Он повёл бровью, и Витька пропал. Привалову показалось, что он слышит какой-то задушенный писк.
- И запомните, - сказал он Привалову. - Если кто-нибудь из вас доставит мне хоть малейшее беспокойство... - он недоговорил и исчез.
Гном с портфелем остался. Он повёл носом и пропищал:
- Саша, налей...
- Саня, - вздохнул Привалов, - ты своё выпил.
- Капелюшечку, - попросил гном.
- Саня, - сказал Привалов, - ну вот сам подумай. Я сейчас буду ссориться с Жиакомо?
- Плохо мне, - сказал гном плаксиво. Реакции не дождался и нырнул в паровую батарею вместе с портфелем.
Привалов печально посмотрел ему вслед. Когда-то гном был человеком - очень условным, но всё-таки. Звали его Саня Дрозд и был он по занимаемой должности институтским киномехаником, а по жизни - тихим, безвредным, пьющим раздолбаем. Пьянка его и погубила: он попал под горбачёвскую антиалкогольную компанию. Модест, обожавший всяческие запреты, наложил тогда на подведомственную ему территорию мощнейшее неснимаемое заклятье. Всякий, кто принимал в стенах Института больше двухсот грамм чистого, превращался в мышь, черепашку, гномика или другое незаметное существо. Заклятье продержалось ровно неделю: приехала комиссия из Москвы, и пришлось в срочном порядке накрывать поляну. Всю неделю сотрудники выпивали за территорией или под охраной защитных заклинаний. Пострадали всего двое: старый алкоголик Мерлин (он превратился в инфузорию), да Саня Дрозд, которого, кажется, просто забыли известить о нововведении. Гномика забрал к себе Жиакомо. По слухам - из жалости: другие гномы не приняли нового собрата, так что тот ходил весь искусанный и в синяках.
Мысли Привалова плавно перешли на Жиакомо.
На фоне всеобщего упадка и разложения заведующий отделом Универсальных Превращений казался последней крепостью, не спустившей флага. Киврин стал американцем. Кристобаль Хунта предался махинациям. Амперян и прочие занимались кто чем. Даже высокосознателный комсомолец Почкин, и тот всё больше времени посвящал кооперативу "Вымпел Плюс", занимающемся перепродажей персональных компьютеров фирмы IBM.
Но Жиан Жиакомо не поступился принципами. Он исправно появлялся на рабочем месте минута в минуту, привычным жестом бросал шубу гному и проходил сквозь стену к себе в отдел. Занимался он исключительно научной работой по утверждённой теме: трансфигурацией тяжёлых элементов. От сотрудников он требовал того же, что привело к массовому оттоку таковых. Сейчас у Жиакомо из более-менее значимых фигур остался только Корнеев, который всё ещё надеялся защититься.
В воздухе раздался какой-то тихий звук. Привалов повернулся и увидел маленького зелёного попугайчика, сидящего на шкафу с распечатками.
- Др-рамба! Р-рубидий! Кр-ратер Р-ричи! - сообщил попугайчик. - Сахар-рок? - просительно сказал он, склоняя голову набок.
Привалов вздохнул. Открыл дверцу шкафа и достал коробку. Когда-то она была коробкой с сахаром, а теперь, пожалуй - из-под сахара. На дне лежало несколько некондиционных кусочков.
- На, жри, - сказал он, давая попугаю самый маленький.
- Пр-римитив, - довольно сказал попугай, устраиваясь на столе с добычей. - Тр-рудяга.
- И то верно, - вяло согласился Привалов. Общаться с попугаем не хотелось.
Попугай это, видимо, почувствовал.
- Др-рамба игнор-рирует ур-ран, - попробовал он заинтриговать собеседника.
- Да ну тебя, Фотончик, с твоими драмбами, - сказал Привалов, думая, не занять ли корнеевское кресло. Его останавливало только то, что Корнеев мог материализоваться в нём в любой момент. Последствия могли быть самые неприятные.
- Дыр-ра вр-ремени, - попробовал попугай снова.
- Если у тебя есть дыра, заткни её, - отозвался Саша.
Фотончик появился в Институте в шестьдесят третьем. Был он родом из двадцать первого века, а возник как побочный продукт экспериментов одного из директоров НИИ ЧАВО, Януса Полуэктовича Невструева. Тот стремился покорить время, в чём и преуспел: где-то в отдалённом будущем он построил машину времени и отправил самого себя в прошлое. Это и породило двух директоров сразу. Причины своего поступка он не объяснял. После семьдесят пятого года у него и спрашивать перестали, поскольку именно тогда он опубликовал свой главный научный результат - обобщённую теорему причинности.
Как известно, из общих законов причинности следовало, что информация и материальные предметы как её носители не могут переноситься против вектора времени. Невструев доказал, что это всё-таки возможно - но только в том случае, если перенесённая информация не имеет для прошлого никакой практической ценности. То есть: в прошлое нельзя было закинуть сложный научный прибор, учебник по физике, или хотя бы слиток золота. Но можно было забросить туда коровью лепёшку, графоманское сочинение на эротическую тему. Или вот, скажем, попугая.
Одно время Фотончик возбуждал любопытство, потому что сыпал напропалую интересными словечками - "дыра времени", "уран", "атмосфера горит" и тэ пэ. Все думали, что он участвовал по меньшей мере в звёздной экспедиции. В конце концов У-Янус, страдальчески морщась, объяснил ближайшим сотрудникам, что попугай предназначался к участию в съёмках детского фильма "Большое космическое путешествие", для чего и был научен всяким космическим выражениям - чтобы самого себя озвучивать настоящим попугайским голосом. Идея была дурацкой, но принадлежала самому Сергею Михалкову, спорить с которым никто не стал. Птицу взяли из уголка Дурова, а космонавтский лексикон в неё магически вбил лично Янус Полуэктович, по ходатайству академика Келдыша. Увы, в первый же день съёмок попугай нагадил Михалкову на французский пиджак, после чего ни о каких птицах в кадре не могло идти и речи. Невструев пожалел Фотончика и оставил себе.
Сотрудники осознали, что попугай - не космический волк, а неудавшийся артист, и интерес к нему пропал. Более того, птицу - которая имела привычку мешать работе и оставляла следы жизнедеятельности - начали гонять. Только Привалов относился к Фотончику по-доброму и подкармливал сахарком.
- Кор-рнеев гр-руб, - снова попытался привлечь к себе внимание попугай.
Привалов не ответил. Он думал, не пойти ли ему в город, в избушку Наины Киевны. Старая ведьма открыла у себя в Изнакурноже кооперативную обжираловку с мухоморным пивом, сваренном по старинному рецепту. Пиво било по шарам со страшной силой, но у Привалова было как раз подходящее настроение. Останавливал его только неизбежный домашний скандал.
В воздухе раздался свист и откуда-то сверху в пустое кресло рухнул Витька. Вид у него был жалкий. Судя по всему, шеф применил пропесочивающее заклятье, - а может и вздрючной вольт. В любом случае завидовать тут было нечему.
Витька то ли прочёл его мысли, то ли что-то почувствовал.
- Пропесочили меня, - сказал он. - Ты это... извини, Сань. Я мудак. Меня по мозгам спиртягой долбануло. А я с устатку и не евши...
Отходчивый Привалов кивнул. Потом, подумав, сотворил дубля, и тот повторил путь к сейфу.
- Ладно, - сказал Саша, немножечко гордясь своим великодушием. - Давай ещё по одной.
- Ну вот это дело, - тут же воспрял Витька. - А то сразу хуё-моё, три пизды в рот...
День сегодня точно был особенный. Привалову снова пришла в голову простая мысль.
- Витька, - сказал он. - А почему ты материшься, только когда со мной разговариваешь? Эдику Амперяну ты ни разу матом ничего не сказал.
- Так это ж Эдик, - сказал Корнеев. - Он сам вежливый. И обидеться может. Поднасрать, в смысле.
- А я, значит, не могу? - Привалов почувствовал, что снова начинает заводиться.
- Ну теперь вижу, можешь, - Витька замахал руками. - Если палку перегнуть. Я правда не хотел, - снова сказал он. - Ну а так... ты же человек хороший, верно? А Эдик сука та ещё.
- Ну почему сразу сука? - не понял Привалов. - Мне он, например, ничего плохого не делал.
- Это ты так думаешь, - Витька скверно ухмыльнулся. - Ладно, чего уж теперь-то... Извини, что об этом, но все же знают. Помнишь, как у тебя каждый вторник "Алдан" ломался? Именно во вторник? И ты оставался его чинить?
- Было дело, - вспомнил Привалов. - Причём каждый раз что-то новое. Я уж думал, проклятье какое-то случайно поймал. Саваоф Баалович лично разбирался. Нет, говорит, никакого проклятья. Там контакты у куба памяти отходили. Китежградский завод, чего ж ты хочешь.
- Зря ты на Китеж гонишь. То есть они, конечно, говнюки и делают говно, но тут они не виноватые. Это Эдик. - сказал Корнев. - Каждый раз заклинал твой куб. А потом шёл к Стелле. У неё по вторникам короткое дежурство было, помнишь?
Саша давно подозревал - да чего уж там, знал - что жена гуляет налево. Но слышать это сейчас и от Витьки было как-то ну очень неприятно.
- Да ты не плакайся, - Корнеев похлопал его по плечу. - Она не виновата. Он её приворожил слегка. Стелка твоя баба податливая. Ну и помогал ей по всяким мелочам. Квартирку там магией убрать, бижутерию в брюлики на вечер превратить... Вот это вот всё. Бабе тоже ведь помогать нужно. И по быту, и по всему. Ты-то ведь не можешь.
Саша в очередной раз вспомнил, какой из него маг, и ему стало так гадко, что он, наконец, решился.
- Вот что, Витька, - сказал он. - Пойду-ка я к Наине. Выжру. Хочешь - со мной иди. Но если ты меня ещё раз оскорблять начнёшь... не знаю.