— Брось, Род, не смущайся. Это же совершенно естественно, патер. Когда наши девушки подают в отставку, мы всегда назначаем им курс переориентации — чтобы подготовить к опасностям, подстерегающим в мирной жизни. А пальцы, кстати, появились раньше вилок.
— Без сомнения… И если уж мы упомянули переориентацию, есть одно дело, дочь, которое нужно решить, прежде чем наша семья вернется к старому образу жизни.
— Ты имеешь в виду…
— Да. Я имею в виду передачу опекунства. Теперь, когда я чудесным образом выздоровел, мне положено снова взять на себя родительские обязанности.
Род даже не сразу сообразил, что говорят о нем. Опекунство? Да, верно, ведь сестра назначена его опекуном… Но какое это имеет значение?
— Видимо, да, патер, — медленно произнесла Элен. — Если Родди согласен.
— Э-э-э… По-твоему, это тоже следует учитывать? Твой муж вряд ли захочет брать на себя ответственность за молодого парня. И кроме того, это моя обязанность и моя привилегия.
На лице Элен появилось упрямое выражение.
— Какая разница, папа? — спросил Род. — Мне ведь все равно учиться в колледже. Да и лет мне уже достаточно — я скоро получу право голоса.
— Как? Родди! — недоуменно взглянула на него мать.
— Не так уж скоро. Три года — это все-таки срок немалый, — сказал мистер Уокер.
— Какие три года, папа? Я уже в январе стану совершеннолетним!
Миссис Уокер прижала ладонь к губам.
— Джером… мы опять забыли о разнице во времени… Боже, мальчик мой…
Мистер Уокер обвел семью ошарашенным взглядом, пробормотал что-то о том, «как трудно привыкнуть», и уткнулся в свою тарелку. Потом снова взглянул на сына.
— Извини, Род. Но все-таки, пока ты не достиг совершеннолетия, я должен выполнять свои обязанности. Мне, например, совсем не хотелось бы, чтобы, учась в колледже, ты жил где-то на стороне.
— Почему это?
— Видишь ли… Я чувствую, что мы несколько отдалились друг от друга, и меня это беспокоит. Взять, к примеру, эту девушку, которую ты охарактеризовал в столь необычных выражениях. Правильно ли я понял, что она была твоей… э-э-э… твоим близким другом?
Род почувствовал себя немного неловко.
— Она была моим городским менеджером.
— Твоим кем?
— Моим старшим помощником. Начальником охраны, шефом полиции и так далее. Она вообще все делала. Даже охотилась, но это уже потому, что ей нравилось охотиться. Кэрол… Короче, ей в любой ситуации цены нет.
— Родерик, ты часом… не увлекся этой девушкой?
— Я? Ни в коем случае. Она для меня была скорее как старшая сестра. У нее, конечно, были отношения с кем-то из паршей, но это все быстро проходило.
— Ну что ж, я рад, что у вас не возникло серьезного отношения друг к другу. На мой взгляд это не самая лучшая компания для молодого человека.
— Ты сам не понимаешь, что говоришь, папа.
— Возможно. Я разберусь. Но ты что-то говорил насчет «городского менеджера»… А кем тогда был ты сам?
— Я, — гордо заявил Род, — был мэром Каупертауна.
Отец бросил на него пристальный взгляд и покачал головой.
— Мы на эту тему еще поговорим. Возможно, тебе необходима квалифицированная медицинская помощь. — Он перевел взгляд на Элен и добавил: — Передачу опекунства мы обсудим завтра. Я чувствую, мне предстоит немало хлопот.
— Только если Родди согласен, — сказала Элен твердо, глядя отцу в глаза.
— Что это значит?
— По документам опекунство передано мне безвозвратно. Или он согласится, или опекунство останется за мной!
Ответ дочери привел мистера Уокера в полное замешательство. Миссис Уокер сидела, чуть не плача. Род встал и вышел из комнаты — Лампа Мира еще горела, и такое случилось впервые за всю историю семьи. Отец крикнул что-то ему вслед, но Род не обернулся.
У себя в комнате он обнаружил Мэтсона. Тот сидел, попыхивая трубкой.
— Я перекусил в клубе и тихо пробрался прямо сюда, — объяснил он и, внимательно посмотрев на Рода, добавил: — Я же говорил тебе, что придется туго. Но надо перетерпеть, сынок, надо перетерпеть.
— Это просто невыносимо!
— Надо перетерпеть.
Как нередко бывало раньше и как будет еще много раз, в «Эмигрантс-Гэп» выстроились один за другим прочные надежные фургоны. Ворота еще не отрегулировали, и кучеры собрались у небольшой палатки под складками каменной туники статуи Свободы. Пили кофе и перебрасывались шуточками, скрашивая нервное ожидание. Там же стоял и профессиональный капитан поселенцев, стройный, скромной наружности молодой человек с глубокими морщинами на лице — от яркого солнца, от смеха и, может быть, от забот. Однако сейчас он казался совсем беззаботным: как и все, улыбался и пил кофе, поделив бублик пополам с маленьким мальчишкой. На нем была куртка из оленьей кожи с бахромой — в подражание очень древнему стилю. Небольшая бородка и довольно длинные волосы дополняли портрет. Его пегий низкорослый конь с брошенными на седло поводьями терпеливо стоял неподалеку. Рядом с седлом, слева, висел чехол с охотничьей винтовкой, но больше никакого огнестрельного оружия у капитана не было — лишь два ножа на поясе, слева и справа.
Взвыла сирена, и голос из динамика над палаткой Армии спасения возвестил:
— Капитан Уокер, приготовиться у ворот номер четыре!
Род взглянул в сторону диспетчерской, махнул им рукой и крикнул:
— Рассчитайсь!
Затем снова повернулся к Джимми и Жаклин.
— Передайте Кэрол от меня привет. Жаль, что ей не удалось вырваться в увольнение. Но мы еще увидимся.
— Возможно, даже скорее, чем ты думаешь, — подтвердил Джим. — Моя фирма будет бороться за этот контракт.
— Твоя фирма? С каких это пор ты стал такой важный? Джекки, его что, уже приняли в полноправные партнеры?
— Нет еще, — спокойно сказала Жаклин, — но я не сомневаюсь, что примут, как только он прорвется в бар «Внеземелье»… Поцелуй дядю Рода, Гранта.
— Не хочу, — твердо ответил мальчишка.
— Весь в отца, — гордо прокомментировал Джим. — Целуется только с женщинами.
Род услышал, что перекличка возвращается, и вскочил в седло.
— Счастливо, ребята!
Перекличка закончилась громким «Первый!» из головы колонны.
— Приготовились! — Род поднял руку и взглянул через открывшиеся ворота на заснеженные вершины гор, вознесшихся у горизонта над бескрайними прериями. Ноздри его затрепетали от возбуждения.
Над воротами вспыхнул зеленый свет. Род махнул рукой и, крикнув: «Тронулись!», на мгновение сжал коленями бока своего скакуна. Пегий конь рванулся вперед, проскочил перед ведущим фургоном, и капитан Уокер отправился в путь.
Звездная пехота
1
Эй, вперед, обезьяны! Или вы хотите жить вечно?
Неизвестный сержант. 1918 год
Я всегда начинаю дрожать перед десантом. Понятно, мне делают инъекцию и проводят гипнотическую подготовку, так что на самом деле я просто не могу трусить. Наш корабельный психиатр, проанализировав данные моего биополя и задав мне, пока я спал, кучу глупых вопросов, заявил, что это не страх, что в этом вообще нет ничего серьезного — так дрожит хороший рысак перед скачками.
Я ничего не мог сказать на этот счет, так же как не мог представить себя рысаком. Но факт оставался фактом: каждый раз я, как идиот, начинал дрожать.
За полчаса до выброса, после того как мы собрались в нужном отсеке нашего корабля — «Роджера Янга», командир отряда осмотрел каждого. По-настоящему он не был нашим командиром — в прошлом десанте лейтенант Расжак получил свое, и теперь его не было с нами. Осмотр проводил сержант крейсера Джелал. Джелли был наполовину финн, наполовину турок с Искандера системы Проксимы. Смуглый, небольшого роста, он напоминал заурядного клерка, но однажды я видел, как он расправился с двумя рядовыми — богатырями скандинавами, такими высоченными, что он едва мог дотянуться до их голов. Но эти головы треснули друг о друга, как два кокосовых ореха, а он спокойно отступил на шаг, когда здоровяки свалились на пол.
Вне службы с ним можно было общаться запросто. Ты мог даже в глаза называть его Джелли. Новобранцы, конечно, себе этого не позволяли, но так мог обращаться к нему всякий, кто хотя бы раз побывал в боевом десанте.
Но сейчас он был, что называется, при исполнении. Каждый уже осмотрел свое боевое снаряжение, после чего все тщательно прощупал сержант отряда, а потом уже нас проинспектировал Джелли: бесстрастное лицо, глаза, которые, кажется, автоматически фиксировали малейшее упущение. Он остановился возле Дженкинса, замершего напротив меня, и надавил кнопку на его поясе, которая включала датчик физического состояния десантника.
— Покинуть строй!
— Но, сержант, это всего лишь легкая простуда. Врач сказал…
Джелли не дал ему договорить.
— Но, сержант, — передразнил он. — Лекарь, по-моему, не собирается участвовать в десанте. И ты не будешь — вместе со своей «легкой простудой». Или ты думаешь, я стану с тобой лясы точить перед самым выбросом? Покинуть строй!
Дженкинс ушел, и было видно, как его одолевают и злость, и стыд, и тоска. Мне и самому стало тоскливо. Поскольку нашего лейтенанта не было, произошло повышение по цепочке, и меня назначили помощником командира 2-го отделения в этом десанте, и теперь в моем отделении образовалась дырка, которую некем заполнить. А это могло означать, что если кто-нибудь из моих ребят попадет в беду, будет звать на помощь, то ему никто не поможет.
Джелли уже больше ни к кому не подходил. Он отступил от строя на несколько шагов и осмотрел нас, качая головой.
— Что за банда обезьян, — буркнул он. — Если вернетесь из десанта, возможно, стоит начать сначала и сделать из вас таких, каких хотел видеть лейтенант. Хотя, может, и вообще ничего не выйдет — уж такие к нам нынче идут новобранцы…
Он выразительно посмотрел на нас и вдруг, выпрямившись, крикнул:
— Я только хочу напомнить вам, обезьяны, что каждый, без исключения, обошелся государству в кругленькую сумму — если считать оружие, бронескафандр, специальные боеприпасы, прочую амуницию и все остальное, включая жратву! Все это стоит по меньшей мере полмиллиона. Добавьте сюда еще тридцать центов — столько на самом деле стоите вы сами — и получите окончательную цифру.
Он оглядел нас.
— Думаю, теперь вы все поняли! Мы можем потерять всех вас, но мы не можем позволить себе терять то, что на вас надето. Герои мне не нужны. И лейтенанту лишнее геройство не понравилось бы. Вас ждет работа, вы спуститесь, выполните ее и будете ждать сигнала к отбою. Понятно?
Он еще раз скользнул взглядом по нашим лицам.
— Считается, что вы знакомы с планом операции. Но надежды на вас мало даже с гипнозом. Поэтому я повторю еще раз. Выбрасываться будете в две цепи, с рассчитанным интервалом в две тысячи ярдов. Все время держите контакт со мной. Все время держите контакт и соблюдайте дистанцию со своими товарищами с обеих сторон, пока не займете настоящую оборону. Постарайтесь получше вычистить все там внизу, чтобы фланговые спокойно ткнулись носом в землю. (Он говорил обо мне: как помощник командира отделения я должен быть левофланговым, и с одной стороны меня не прикрывал никто. Я начал дрожать.)
— …Как только они приземлятся, выровняйте цепи и разберитесь с интервалом. Двенадцать секунд. Потом вперед перебежками — четные и нечетные. Помощники командиров следят за счетом и порядком.
Он посмотрел на меня.
— Если все сделаете правильно, в чем я сильно сомневаюсь, фланги сомкнутся как раз перед сигналом отбоя, а там уже и домой. Вопросы?
Вопросов не было. Впрочем, их не было никогда. Он продолжил:
— Еще одно. Это всего лишь рейд, а не настоящий бой. Это демонстрация нашей огневой мощи, мы должны их пугнуть. Наша задача — дать врагу понять, что мы можем легко уничтожить их город, но пока не хотим разрушать его. Пусть знают, что они не находятся в безопасности, даже если мы и не применяем тотальной бомбардировки. Пленных не брать. Убивать только по необходимости. Но вся занятая нами площадь должна быть вычищена. Я не хочу, чтобы какой-нибудь бродяга из вашего отряда притащил на корабль взрывное устройство. Всем понятно? Он взглянул на часы.
— У «Сорвиголов Расжака» высокая марка, и ее нужно держать. Лейтенант просил передать, что будет следить за вами… и надеется, вы сумеете прославить свои имена!
Джелли бросил взгляд на сержанта Миглаччио, командира первого отделения:
— Пять минут для падре. Парни один за другим выходили из строя и становились на колени перед сержантом Миглаччио. Совершенно неважно, кто ты был, во что верил — в Аллаха, Христа, Иегову или какую-нибудь ересь, ты мог встать перед падре на колени, он обращал свое сердце к каждому, кто хотел с ним поговорить перед десантом. Я слышал, что где-то есть священники, которые не идут в бой вместе со всеми, и не мог понять, как такие священники могут работать в войсках. Как может священник благословлять кого-нибудь на то, чего он сам не хочет и не может делать? Так или иначе, в десанте выбрасывался каждый и воевал тоже каждый — вплоть до капеллана и повара. Когда мы начали спускаться по широкому коридору, никто из «сорвиголов» не остался в отсеке — кроме Дженкинса, конечно, но это не его вина.
К падре я с другими не подошел: боялся, что кто-нибудь заметит, как меня трясет. В конце концов, он вполне мог благословить меня и на расстоянии. Но вдруг он сам подошел ко мне, когда последний из преклонивших колени встал, и прижал свой шлем к моему.
— Джонни, — произнес он тихо. — ты первый раз участвуешь в выброске как сержант.
— Да, — сказал я, хотя на самом деле я был таким же сержантом, как Джелли офицером.
— Я только вот что хочу сказать, Джонни. Не пытайся сразу стать генералом. Ты знаешь свою работу. Исполни ее. Только исполни. Не старайся получить медаль.
— О, спасибо, падре. Все будет нормально.
Он проговорил что-то ласковое на языке, которого я не знал, потрепал меня по плечу и заторопился к своему отделению.
— Тэнн, заткнись! — скомандовал Джелли, и мы все подтянулись.
— Отряд!
— Отделение! — эхом ответили Миглаччио и Джонсон.
— По отделениям — приготовиться к выбросу!
— Отделение! По капсулам! Исполняй!
— Группы! — Мне пришлось подождать, пока четвертая и пятая группы рассядутся по капсулам, а уже затем пройти по отсеку отстрела капсул к своей. Я устраивался в капсуле и думал: интересно, тех древних, которые залезли в троянского коня, тоже трясло? Или это только я один такой? Джелли проверил герметичность каждого и собственноручно закупорил меня. Закрывая колпак, он нагнулся ко мне и сказал:
— Не теряй головы, Джонни. Считай, что ты на учениях.
Он закрыл капсулу, и я остался один. «На учениях»! Меня затрясло еще сильнее.
В наушниках раздался голос Джелли:
— Контакт! «Сорвиголовы Расжака»… готовы к выбросу!
— Семнадцать секунд, лейтенант! — отозвалось бодрое контральто капитана корабля. Меня резануло, что она назвала Джелли лейтенантом. Конечно, лейтенанта нет в живых, а Джелли, вполне возможно, займет его место… Но мы все еще оставались «Сорвиголовами Расжака».
— Счастливо, ребята! — сказала она.
— Спасибо, капитан.
— Пристегивайтесь. Пять секунд.
Я был плотно пристегнут к креслу — лоб, живот, голени, — но дрожал пуще прежнего.
Когда отделяешься от корабля, становится легче. Сначала сидишь в кромешной темноте, замотанный, как мумия, так что едва дышишь — для того, чтобы снять последствия ускорения. Сидишь и знаешь только то, что в капсуле вокруг тебя азот и шлем снимать нельзя (хотя и при всем желании ты не смог бы этого сделать). Знаешь, что отсек отстрела забит такими же капсулами, и если по кораблю вдарят, то тебе останется только молиться и спокойно помирать. Не в силах двинуться с места, будешь бесконечно дожидаться в темноте смерти и думать, что все про тебя забыли… Будешь вертеться на орбите в развороченной скорлупе корабля, мертвой скорлупе, и наконец получишь свое, не в силах двинуться, чувствуя только, как удушье сдавливает горло. Или корабль сойдет с орбиты, и ты получишь свое внизу, если не сгоришь на пути к планете.