Словен в молодости интересовался человеческой природой, и потому со временем предпочел иметь дело с чем-то более простым, что в случае ошибки не кричало от боли. Будь он белым волхвом, то почуял бы, как от боли кричит все живое и как оно поет от рабости. Черным волхвам дана защита от первой, но не ощутить им и второй за то.
И вот он, Ругивлад, как неловкий зверек, попался в самые крепкие силки, самый сладкий плен. И волей-неволей приходится ему постигать секреты своего очаровательного мучителя.
— … И были знаки эти даны нам Велесом, и каждый прежде знал их имена. Но со временем люди утратили истинный смысл и дали рунам новые имена. Лишь немногим открывают тайны древние черты и резы…
Резы! «Руна — это рана твоя, это рана и на теле божьем. Сто раз подумай прежде, чем нанести ее, но тысячу раз подумай прежде, чем стереть!» — так учили волхвы Арконы.
— Откуда ты знаешь? — поразился словен.
— А вот знаю, пустяки — сказала Ольга, довольная, однако, таким восклицанием. — Бабушка сказывала… К тому же, ты — способный ученик!
— У меня единственный и неповторимый учитель.
Девушка кокетливо улыбнулась, но сделала вид, что пропустила лесть мимо ушей.
— К чему это ты?
— Да так, просто у тебя очень древнее, звучное и красивое имя, Оля.
— Глупый, ты просто очень много и совсем непонятно думаешь! — она указала на широкий непокорный лоб словена.
— Ты считаешь, Ругивлад холоден и безразличен?
— Я ничего не …
И он старался изо всех сил подавить в себе тот небывалый прилив нежности, какой может быть только у ребенка к матери, и у мужчины к любимой.
Первые в здешних землях песочные часы пришлось подарить дочери жупана. Все последующие, впрочем, тоже не отличались точностью. В минуты уединения сердце Ругивлада билось слишком медленно, а когда мастерскую, это подобие палаты мер и весов, посещала Ольга — в висках стучало неистово, и рассудок ничего не мог поделать. Словен проклинал все на свете, но похоже, лукавил. Он ждал: вот-вот она войдет! Он желал, чтобы она пришла. И она появлялась в тот момент, когда ожидание становилось невыносимым.
— Неужели это боги подарили мне встречу с Тобой? Кто ж еще, если при одной мысли о Тебе я оживаю, а все плохое, злое, мрачное отступает… И можно вздохнуть свободно, полной грудью! Вновь и вновь радоваться всему, что есть на Белом Свете!
Увы, люди часто исчезают внезапно и бесследно. Уходят и те, кого искренне и безумно любишь. Жаль, что осознание этого настигает оставшихся слишком поздно. И с каждым таким расставанием уходят жизнь и надежда. Черствеет душа, и меркнет свет.
Счет времени вели по солнцу, и даже когда светило скрывалось за тучами, внутри каждого жителя лесной страны тикал изумительный маятник, который не давал сбоев. Воинов учили чуять его с малолетства.
Но вот, как-то раз затеял Волах беседу. Неспроста затеял, хитрый воевода. Оказалось, коло[28] вертится по-разному.
Речь зашла о прежних походах вятичей за славой да златом. И бывалый вояка не столько рассказал, сколько спел свою историю. Песнь была откровенно груба и безыскусна:
За горизонт дорога моя, путь тернист и долог.
Храбрых новая манит земля, и первым среди них Волах.
Мне двадцать, я ловок и силен. Чего еще парню надо?
Смел, удачлив, крепок в седле… И Карин любимая рядом.
«Ты молод, Волах, и никому на родине не известен…
Если ж смел — иди в ту страну» — сказал отец невесты
«Славу честным клинком добудь, меч твердой рукой согрей!
Коль стрелу не получишь в грудь — будет Карин твоей».
Сотня лучших ушла в поход. Годы у них впереди!
Да Велес всех к себе призовет, вернется только один.
Вот поле, в нем высокий лен, всем травам трава.
Тот лен луной посеребрен, и воина голова.
Тайной окутана гибель бойцов — ирий принял души,
Кто остался не прячет лица и тайны покров нарушит.
Нас вел жупана первый сын, парня звали Ольгер.
Он Лихо лесное шутя победил, но сбился отряд с дороги.
Вдруг, враги со всех сторон подло на вендов напали,
И кровь лилась из ран ручьем, но побили немало тварей.
Уж половина сотни легла, и за нею — восемь,
Но Волаха не достала стрела, и нечисть мира просит.
«Чтобы представить вас королю, свое откройте имя,
Сложите у входа в замок броню — всех, как гостей, он примет.
Хозяин щедр и справедлив, златом одарит героев.
Пейте же, в чаши вина разлив, и откуп берите с собою…»
Волах Ольгеру говорит: «Что-то он мирно настроен?
Но кто над врагом твоим царит, тот сам, не иначе, ворог.
С ним я хлеба не преломлю. Знаться с врагом не стану…
Заклятием в цепи нас закуют, коль имена узнают…
Мы славно бились и год минул, как вышли в этот поход.
Не верь врагу, он силой не взял, поэтому нагло врет…»
Усмешка мелькнула в густой бороде: «Что жизнь пред судьбой и роком?
Но если вернемся, слыть тебе, Волах, плохим пророком…!»
«Я — Ольгер, это — бесстрашный Дир. Кто о Йоне не слышал?…»
В крепость сорок вошло вслед за ним, да ни один не вышел.
За горизонтом лежит та земля, но двери — на запорах.
Лишь одного отпустила она, и это был Волах.
Вернулся Волах на землю отцов — Карин в живых уж нет.
Ему говорят: «Ваш поход длился десять лет…»
Для тебя, Волах-герой, Время, как год, пронеслось,
Ну а милой, желанной твоей долг исполнить пришлось…
В Карин жупана сын второй влюблен без памяти был,
Он Владухом звался. Пять лет прошло — и руку ей предложил.
Не сгинет гордый вендов род… Не радуйтесь, враги!
Чудную дочь на свет Карин на гибель вам родит!
Рассказ мой близится к концу. Я мертвой не судья,
И Волю к Жизни никому переступить нельзя.
Не тронул ни яд, ни клинок, ни огонь и моря соленый шквал.
Лишь треклятое волшебство убило меня наповал.
«Прими, как есть! Таков удел!» — явился Радигош, —
«Другую женщину возьми, хоть счастья не найдешь!»
— Черный пепел Карин был развеян ветрами — Ольге не вышло и года. Может, потому я и люблю Олю, как дочь. Но у меня своя семья! Я выполнил волю жрецов и завет Сварожича!
— Неподходящее имя — Карин! И дав его девочке, волхвы заранее определили ей судьбу. Карна — богиня скорби. Странное вершат боги в мире этом, — согласился с ним словен.
Он прикинул, и оказалось, что Ольге девятнадцать.
— Говорят, была одна женка в Ромейской земле. Она своего мужика ждала не десяток весен, а целых двадцать. Врут, наверное. Нет такой бабы, чтобы двадцать лет без мужика обходилась. Ровно столько же было и моей Карин, когда мы расстались, — угадал Волах его мысли: — Но еще я тебе вот что скажу. Всех женщин можно разделить просто. Есть откровенные дуры. Есть гулящие. Есть такие, к которым не приведите боги попасть под сапожок, и есть особенные, таких мало. Это не мешает той, кого мы, пьяные от любви, наивно превозносим и называем ладой, превратиться либо в стерву, либо в дуру.
— Но это также не мешает дурам и стервам поумнеть, а шлюхам насытиться, — возразил Ругивлад.
— Долго же будешь ждать. Мой тебе совет: выбирай дуру или шлюху, и оставь даже мысль о дочери жупана!
«Ага! Вот, стало быть, ты о чем!» — смекнул молодой волхв.
— Вы друг другу не пара, — продолжал воевода. — Мало ли других? Так ты всегда будешь умным рядом с дурой и не умрешь от предательства гулящей девки, ибо знаешь, кто она есть на самом деле.
— Но отдать ее Дороху? — прошипел словен сквозь зубы.
— Этот молокосос злит и меня. Но брак их укрепит единство племени. Жупан Домагоща породнится с главою глав Буревидом! Будет помощь против печенегов да киян.
Дорох! Словен живо представил чернявого, гладко выбритого на манер киянина, соперника. Ну нет! Только не этот! Буревидова отпрыска побаивались и порой спускали ему с рук вольности, за которые другого парня высекли бы прилюдно.
— Такой брак сделает ее несчастной! Волах! Это желание главы, да? Это он прислал тебя говорить?
Старый витязь отвернулся.
— Никакой помощи вы от Буревида не получите — разве не ясно! — попытался убедить он воеводу. — Кто собирал с вятичей дань в угоду Киеву? Буревид! А разве вас победили хоть раз в открытом бою? Что-то не слышал об этом. Нет! Ни Олег, ни Святослав, ни Владимир. Все они договаривались с главою глав!
— Худой мир лучше доброй войны, — возразил ему Волах.
— Владимир хитер и опасен. Если какая-то мысль, даже самая невероятная вдруг засела у него в голове — этот князь горы свернет, да не своими руками. Ныне он собирает земли Киявии. Владимир не полезет в ваши леса, хватило и прошлого похода. Неохота ему снова грязь на болотах месить. Но вот печенега натравит — и никуда не денетесь, пойдете в Киявию на поклон.
— Все равно. Что такое счастье девицы рядом с благополучием рода? — упрямствовал воевода.
— А сказал, «не чаешь в ней души»!
— И еще раз повторю. Ты бы лучше к Медведихе пригляделся. Вот хозяйка так хозяйка! Или стара для тебя?
— Ну и шутки! Она ж меня раздавит. Да и мужика своего все еще ждет и ждать будет, думаю, до смерти, не в пример некоторым. Несчастная она баба.
Он живо представил ее себе, высокую, с пухлыми ручищами, румяную, раскрасневшуюся на морозе. Такая, как говорится, коня на скаку остановит… Да что коня? Неспроста Медведихой кличут.
— Вам, молодым, худышек подавай… Вон, Млада — еще не так толста, и глаз на тебя положила, — подначивал словена Волах.
То была единственная подруга Ольги и даже какая-то отдаленная родня. Но глупа, ох, и глупа девица! Смешлива да говорлива не в меру. И что такое это «не толста еще» в сравнении с гибким станом дочери жупана?
— Пока у меня два кровника на Белом свете, мне с бабами нельзя знаться! Зарок дал! — попытался отшутиться словен.
— Ладно! Считай, не получился у нас разговор! — сдался воевода и зашагал прочь.
На следующий же день, выгадав свободные часы, словен поспешил к месту долгожданного свидания. Путь пролегал близ моста чрез речушку, что несла прозрачные воды в саму Оку. Еще только заслышав плеск, Ругивлад ощутил знакомый холодок за спиной. Он мигом выхватил меч. Руны отливали ярким зеленым огнем.
— Чего прятаться-то? Портки не отсыреют?
Из-под моста вылезли трое. Он тут же узнал первого. Радогощинцы! Все не терпится свести счеты!
Вятич, одетый в броню, держал неизменную секиру. Других он доселе не видел, не иначе — свежее пополнение. Один сжимал обеими ладонями рукоять большого топора. Второй вовсе был в маске и оружия не доставал, хотя за спиной торчали целых две рукояти.
Воин с топором сделал стремительный рывок, обогнав соратников. Словен попятился, держа всех противников в поле зрения.
Ругивлад знал — глупо размениваться на мощные, рубящие удары сплеча, если в руках полуторник. Это требует и усилий, и, главное, — времени. То, как словен держал меч, обмануло бы кого угодно. Враг принял его открытую стойку за неуверенность. Топор свистел справа и слева, но Ругивлад держался на безопасном расстоянии и в ближний бой не лез.
Рьяный воин напирал, его противник уворачивался, ускользал, не нанося ни единого удара. Внезапно, коварный клинок ринулся снизу верх. Седовласов металл рассек кожи и пластины, точно масло. Искоса прорубил ребра и выглянул наружу со спины. По инерции воин обрушил на противника еще один удар топором, но то было предсмертное рвение. Ругивлад легко ушел в сторону. Одновременно извлекая меч из оседающего тела, он устремил клинок на подоспевшего секироносца.
В следующее же мгновение холодное железо нашло поживу. С быстротой молнии неудержимый клинок полоснул налетевшего врага. Вятич рухнул с перебитой ключицей, роняя оружие. Ругивлад мигом отпихнул секиру ногой, чтобы тот не перехватил левой. Круто развернулся, углядывая последнего из наемников.
Но третий, тот был в маске и казался во сто раз опаснее прежних противников. Боец с двумя клинками был сравнительно невысок. Он не вступал в схватку, а только наблюдал. Словен поманил его рукой, но вятич не принял приглашения, и поднявшись на мост, как ни в чем не бывало, зашагал на ту сторону.
— Догнать бы, прах Чернобога!
Хриплое дыхание выдало врага. Левой он работал не хуже, чем правой. Ругивлад ловко принял на меч страшный по силе удар секиры. Не будь колдовским, меч словена неминуемо преломился бы! Волхв рухнул на колено, нанося свой.
Смазанное движение железа пропороло живот, кишки выпали на траву. Следом рухнуло и тело.
— Скверно, приятель! Очень скверно! — заметил Ругивлад, вытирая лезвие о рубаху наемника.
Пристроив меч за спину, тяжело ступая, он продолжил путь.
* * *
«Странник следует выбранной тропой… И вдруг, о чудо, дивный цветок! Лесная роза цепляет за край одежды. Иной прошел бы мимо, но ты, сдается мне, остановишься и будешь долго любоваться красой. А хватит ли у тебя терпения поливать сей цветок и ухаживать за ним каждый день? Если так — дерзай! И тогда, быть может, Ругивлад затмит славу грека, что вылепил себе женщину по своему разумению. Глина была мертва и податлива. А роза? Беспокойное и капризное диво! Как чувствительно оно к настроению нового садовника! Диво загадочно — и тем интересней поглядеть на плоды трудов. Но даже я не решусь предсказать исход…» — так напутствовал Седовлас молодого волхва.
Он усмехался, и его хищная улыбка так и стояла перед глазами словена.
«… Вы разные. Она не признается в слабости. Холодностью и неприступностью, что сродни шипам, вижу, девушка ввергнет тебя в бездну суеты. Являя силу и кажущуюся самостоятельность, та, которую ты встретишь, останется на самом деле беззащитным и хрупким созданием. Когда женщина увлекается всерьез, она всё равно не мечтает так, как может придумывать себе мужчина. Платят оба!
Ты никогда не был садовником. Ты шагал, спасался, путая след. Но от себя не убежишь. Все, дальше некуда! Разве так уж неощутимо то, что создано силою мысли? Идея, Слово, одна единственная Руна творят Вселенную, они рождают и убивают миры… Вдруг твой будущий дом и удел садовника в самом деле хороши и покойны?»
Так молвил Седовлас, когда они расставались на пороге колдовского жилища. Об этом Ругивлад вспомнил только сейчас, следуя за своей уверенной проводницей.
Городище давно скрылась за ветвями деревьев. Лес едва примерил пестрый летний наряд. С недели три назад, на Рода-Ледолома, когда Станимир по обычаю поил народ знатными медами из своих запасов, а земля пыхтела, освободившись от снегов, — не было ни листочка. На Дажбо[29] то здесь, то там можно было заметить шустрого жаворонка, и все уже зеленело. А нынче, точно угадывая приближение праздника Весеннего Ярилы, лес шелестел своими новыми одеждами. И птицы вторили ему, торжествуя победу Живы над Марой.