- Гриша, Гришенька, не надо! Ой! - пыталась возразить женщина, отталкивая его ослабевшими руками.
- Флик! Ну, ты даешь! Ты же баба! - сказал оторопевший Ямщиков, нащупав что-то за пазухой у в раз сомлевшей Марины Викторовны.
- Совсем совести у народа не стало! Среди белого дня! Другого места найти не могли? - Сказала вдруг над самым ухом у Ямщикова уборщица, разгонявшая шваброй по полу грязную талую воду.
- Та що ты цепляешься, мать? Що ты гавкаешь? Бачишь, чоловик к жинке гроши ховает! - пропел сидевший напротив жизнерадостный хохол.
Звуки снова возвращались в голову Ямщикова, но от этого его голова не становилась легче. В ней продолжала толчками бить кровь. Он сел рядом с женщиной, закрывшей ладонями красное от стыда лицо, и обхватил голову руками. Бог мой! Флик действительно баба! И с этой бабой надо тащиться через всю страну куда-то в гору... Что скажет Седой, когда их найдет? Не доглядел, скажет, Ямщиков! Опять, скажет, Флик номерок отколол! Так, стоп!
Раз они на вокзале, значит, добираться надо поездом... На Восток! Поезд идет на Восток! Точно! На самый дальний Восток!
- Шабаш, Флик! Не реви! Ну-ну! На платок, вытрись! С кем не бывает?
Пошли отсюда! Билеты надо брать! - сказал Ямщиков и, обняв женщину за плечи, повел ее в кассовый зал.
КИРЮША
Нельзя сейчас было уезжать Петровичу, никак нельзя. Рейс этот в прицепном вагоне и сам по себе был не карамелькой в сиропе, а на данном этапе он вообще был просто серпом по всем гениталиям, да еще по правым и левым конечностям сразу, как говаривал его знакомый бригадир ставропольского состава Вадим Кисляков. Только тюк! И нету!
Если хотя бы на три недели раньше, черт с ним, с Новым годом. А тут только встретили Новый год, Рождество с Кирюшей отметили по-домашнему, в узком кругу. Сволочи! И кому такая подлая мысля в голову стукнула? Ну, ладно бы перед Новым годом пустили бы этот вагон, пока народ к празднику торопился! Но теперь Петрович расценил прицепку вагонов просто как издевательство. Ну, ни чо! Устроит он еще товарищу Циферблатову веселую жизнь! Такой ему еще менеджмент сообразит!
Знакомый матрос доставил ему пятнистого удава, которого Петрович держал у себя в квартире. Удав был спокойный, задумчивый, наверно, переживал разлуку с родиной. Он спал на диване у батареи и как-то особенно деликатно кушал хомячков и морских свинок, которых Петрович приносил ему из зоомагазина. Покупать у детей на рынке эту живность Петрович побаивался.
Дети наглые такие! Такие цены, блин, заворачивают! Купи дядя хомячка! Да еще неизвестно, чем они этих хомячков кормят, что хомяки плодятся у них как тараканы.
Удава Петрович назвал Кирюшей. Вернее, это матрос ему так его назвал, а Петрович согласился. Кирюша до того привык к Петровичу, что встречал его у дверей, ласково обвивая ноги и тычась плоской головой в сумку с мышами. А с виду никак не подумаешь, что такая тварь чо-то соображать может! И как теперь с ним разлучаться? Сколько всякой мрази за два года не обреталось временно у Петровича на квартире! Обезьяны эти! Макаки-сраки! А попугаи?
Пока ведь летали и голосили над плафонами люстры, всю квартиру сверху обгадили! Все приходилось из-за них целлофаном застилать. И удава после двух крокодильчиков Петрович даже брать боялся, хотя Федька, матрос этот, ему сказал, что после макак с Кирюшей будет Петровичу рай земной. И действительно! Ночью Кирюша сворачивался в ногах у Петровича под одеялом.
Никогда Петрович не думал, что пятнистая кожа холоднокровного Кирюши такая мягкая на ощупь, и так приятно будет касаться ее голыми пятками под теплым ватным одеялом! Петрович знал, что Кирюше тоже было неплохо у него, ему даже иногда казалось, что, если бы Кирюша только мог, он бы непременно мурлыкал ему, Петровичу под его одеялом.
Как теперь он будет спать без Кирюши? И какие теперь он будет видеть сны? Петрович никому не мог бы признаться, но он точно знал, что Кирюша умеет посылать ему в голову телепатические сигналы, из-за которых сны Петровича в последнее время стали красочными и разнообразными.
Ах, эти сны! В них Кирюша объяснял Петровичу, что он не согласен с бытующей европейской традицией, считать змею главным воплощением космического зла. И вовсе Кирюша не собирался играть основную роль в предстоящей гибели мира. Он считал, что, если миру суждено погибнуть, то он вполне погибнет и без них с Петровичем. Кирюша рассказывал Петровичу о жарких странах, где он жил раньше. Вот там отношение к Кирюше когда-то было абсолютно верным. Кирюшу там полагали зверем земли, даже жизнью земли, началом мудрости, олицетворением плодовитости женщин и мужской силы мужчин. А еще Кирюша служил там божеством водных источников.
Он был благодарен Петровичу, который взял его в дом в качестве культового животного и, если честно, давно Кирилл мечтал стать священным змеем. А дома ни одна желтая образина до этого не додумалась. Собственно поэтому Кирюша их иногда кушал, от расстройства. А после того, как приезжие миссионеры рассказали желтопузикам о том, что будто бы Кирюша лишил их жилплощади в Раю, они там, если честно, Кириллу вообще веселую житуху устроили. Он сам нарочно в силки попался. Так ему тошно с ними стало. Да и мир посмотреть захотелось.
До утра они с Петровичем ползали по бесконечным лианам в темном влажном лесу, слушали крики противных макак и какаду, кушали фрукты всякие, орехи.
И Кирюше ни разу даже в голову не пришло скушать Петровича.
ОТХОДНЯК
Пока они стояли в обнимку в очереди у кассы, Ямщиков старался сообразить, а сколько же билетов, собственно, брать? Два или все-таки три?
Интересно, как их найдет Седой? В прошлый раз он их с бабами в харчевне застукал. Главное, не было его, а потом вдруг раз! И тут! А Флик тогда даже лосины снять не успел. Вот придурок.
Вот подошла их очередь, и все его сомнения развеял стоявший рядом расстроенный Флик: "На Седого тоже бери, он подойдет позже"
Видно, и это вставили в его головку-одуванчик. Бедный, бедный Флик! Не везло ему, чего уж там! Никогда не везло. А теперь... Жаль парня, хороший был когда-то кирасир, верный товарищ. Всегда можно было на него положиться, денег занять. Добрый такой был, веселый. Хотя и придурок, конечно.
- Слушай, Грег! А где твои вещи? - вдруг спросил его женским голосом Флик. Смешно, но теперь у него и голос был как у бабы.
- Тебе чо надо-то? Солонину, как в прежние времена, жрать не будем! Нам все теперь на блюдце принесут! Вот, где у меня все вещи! - с удовлетворением похлопал себя по карману Ямщиков. - А я еще подумал, как мне кстати премию подкинули, за три года выплатили, потом вдруг за выслугу отдали, наградные, за звания... Все вдруг разом! А тут, видишь, дело какое! Пойдем, брат! Щас купим, что тебе в дорогу надо! У нас еще с тобою три часа до отправления. Мистика какая-то, Флик. Только сегодня собран для нас с тобой прицепной вагончик. Единственный экспериментальный маршрут!
Что-то мне не кошерно, браток! Пойдем, по пиву выпьем, а? Вспомним старенькое, а?
- Только не до конца... Ну, но до того, как... - прошептала женщина.
- Да-а-а... Подставил ты нас тогда по полной... Мне тогда ремнем руки скрутили... И вода такая холодная была... Бр-р! Ну, тебя-то они, наверно, для себя оставили? - с какой-то дурацкой иронией, сквозь смешок спросил Ямщиков, пихая ее в бок.
- Ты чо, Грег? Шуточки, блин! Да меня раньше всех вас за борт проводили!
Сам-то как визжал! Думаешь, не помню? - возмущенно сказала Марина Викторовна, останавливаясь на минуту посреди кассового зала.
- Да ладно, я же пошутил! Пошли за пивом! - примирительно сказал Ямщиков, усмехаясь в усы.
* * *
Через три часа они стояли в сгущавшихся сумерках у запертого прицепного вагона. После пива стоять у вагона было куда ни шло. Без пива было бы гораздо хуже. Это поняла даже Марина. Два раза подходил бригадир состава, дергал за дверь вагона и матерился. Возле них так же мерзли на противном влажном ветру с мелким снегом еще человек семь. Потом подошли еще двое каких-то странных командировочных. Они ни на кого не смотрели, они глядели друг на друга, нахохлившись на ветру до такой степени, что казалось, будто под темными длинными пальто у них скрыты уродливые горбы.
Запыхавшийся проводник подбежал за пять минут до отправления. На шее у него висела какая-то шина, обмотанная несколькими шарфами и полотенцами.
Шина, как живая, вертелась на шее, норовя спуститься на талию, но поправить ее он не мог, руки у него были заняты двумя большими корзинами.
Он с трудом отпер дверь и, не проверяя билеты, загнал пассажиров в нетопленый стылый вагон. Ямщиков и Марина все осматривались, ожидая Седого. Он появился неожиданно, будто вырос сзади них из-под земли.
- Первое купе, - сказал он тихо. И Марина вздрогнула, услышав знакомый голос.
Седой теперь почему-то был в темных узких очках. В руках он держал огромный кожаный баул. Ямщиков с Мариной имели при себе целлофановые пакеты. Содержимое их пакетов не отличалось практичностью. После пива они решили захватить с собой в дорогу два уцененных журнала "Плейбой", шесть бутылок темного пива, несколько вакуумных упаковок ветчины "Застольной", колоду карт, бритвенные принадлежности, пачку гитарных струн, и по набору складных ножей и отверток.
Ловко вывалив все это из пакетов на стол, Седой сразу отложил в сторону лишь эти наборы, бритву и гитарные струны, как вещи, представлявшие интерес. Марина и Ямщиков сидели в полутьме напротив него. Они все думали, в чем же они тут прокололись, ожидая начальственного разноса.
- Бабы, пиво, солонина, карты! - сквозь зубы вполголоса рыкнул на них Седой. - Один уже доигрался! Честь офицера продул! С тобой, Флик, разговор будет после! Особый разговор! Грег, пиво отнесешь проводнику! Немедленно!
Флик, журналы выкини в мусорный бак у туалета! Живо, свиньи!
Подобревший после пива Петрович до проверки билетов еще в санитарной зоне открыл туалет, затопил титан, включил электричество. Впрочем, электричество он включил еще до пива, установив напротив Кирюши захваченный из дому обогреватель. Кирюша высунул голову из-под пухового платка и с грустью посмотрел на Петровича. Он телепатически послал ему в голову одну мысль, на которую Петрович тут же возразил: "Если поедем не через Москву, значит, Кирилл, так тому и быть. Ну, кто тебя в Москве на ремешки пустит? Что ты, в самом деле? Ты опять будешь священным змеем, обещаю! Только, как тебе и положено, во дворце жить будешь, или даже в храме, а не в хрущевке, блин! Да не смотри ты так на меня! Мне ведь и самому это серпом по всем гениталиям! У моей Наталии такие гениталии! Ну, чо ты, в натуре, как в комендатуре?"
И все-таки Кирюша грустил. Петрович это чувствовал. Поэтому он дал немного Кирюше полакать пива. Вначале Кирюша отпрянул от блюдечка, но, распробовав, выпил поллитра. Он послал Петровичу в голову мысль, что никакой дворец ему на хрен не нужен, что он, бля, еще так всех сделает, что сами они все пойдут на ремешки. Петрович понял, что у Кирюши поднялось настроение, и, с новыми силами, побежал отбирать билеты.
"Посему,- живу Я, говорит Господь Бог, - за что ты осквернил святилище Мое всеми мерзостями твоими и всеми гнусностями твоими, Я умалю тебя и не пожалеет Око Мое, и Я не помилую тебя", - процитировал им Седой, выслушав обстоятельный доклад Марины.
- Надо искать Око Бога. Глаз - это Око, - повторил он. - Сейчас всем спать. Эти двое где-то рядом, я их чую. Боюсь, что и вагон именно они нам до самого места устроили. Поэтому дежурить будем каждую ночь. Я сегодня никак не могу, как говорится, извините, я играл в "Зените". Поэтому начнет Ямщиков. Утром я его сменю.
Седой раскрыл баул, выдал большую мужскую майку Марине. Почему-то они с Ямщиковым совсем не подумали на вокзале ни о тапочках, ни о мыле. Вот идиоты, действительно.
Марина с Ямщиковым вдумчиво нарисовали пентаграммы святой водой, также прихваченной Седым, хотя сам Седой к воде относился с явным пренебрежением, предпочитая мелок. Они выложили гвозди и пергаменты, каждый приготовил себе удобную удавку из набора гитарных струн, выбрал нож. Марина сложила все по подушку под сочувственным взглядом Ямщикова, легла и тут же провалилась в сон.
- Слушай, Грег, - тихо сказал Седой. - Ты с ним поаккуратней как-то.
Психика-то теперь у него женская налицо. А ты, сколько пива в него влил на вокзале?
- Да не помню я уже... - растерянно сказал Ямщиков.