Нирина вскочила в фургон уже на ходу, даже не накинув палетты, с другой стороны на сиденье взобрался аланиец. Перехватив поводья у перепуганного мальчишки, женщина подхлестнула нервно прядущих ушами лошадей. Те резко прибавили ходу, встраиваясь в выворачивающую на дорогу цепь повозок.
– Широкий пал! – посмотрев налево и оценив скорость, с которой дымка затягивала горизонт, зло выплюнула Нирина.
– Что?
– Кто-то поджег степь, и огонь идет поперек нашей дороги.
Под колесами стремительно убегала земля. Фургон вздрагивал, стонал и подпрыгивал на мелких ухабах, но хода не замедлял. Тяжеловесные лошади резво перебирали ногами, чувствуя надвигающийся ужас, и только твердые руки возниц не давали им свернуть с дороги, стремясь убежать от огня. Впрочем, доверие к хозяину тоже важно. Только во взаимодействии сейчас было спасение.
Мимо все убыстряющейся цепочки пронесся один их охранников, поравнялся с головным фургоном, что-то крикнул.
А Нирина задумалась на миг, все ли колеса и ноги выдержат такой забег. И будет ли он удачен? Клубы пыли закрыли горизонт, видна была только дорога да ряд задников, быстро обретающих одинаково серый цвет.
Поворот. На миг показался горизонт.
Над ухом раздался голос мастера Слова:
– Мы успеем уйти? – Рилисэ-старший.
– Нет, – быстро, не оборачиваясь, не отвлекаясь от поводьев и счета хриплых вдохов, от которых быстро и резко ходят туда-сюда бока коней, следя за охранниками, скачущими опасно рядом ради страховки. Подхватить, если не выдержит дерево. Спасти хотя бы людей.
– Тогда почему не остались там, на стоянке?
– Мало места, открытое пространство, – вылетающие из-под копыт песчаные брызги секли кожу сквозь тонкую ткань туники.
– И на что надежда?
– Веду караван не я.
Она закашлялась от пыли, скребущей горло. И благодарно кивнула, когда лицо прикрыл платок, а на плечи лег плащ. Тонкие детские руки на миг сжали плечи, выдавая испуг, и исчезли.
Караванщица стиснула зубы. Некогда бояться. Но подступал суеверный первобытный ужас перед непоколебимой стихией.
Еще поворот.
И тут фургоны накрыл горький дым. Не на много горячее воздуха, он просочился в грудь, заставляя судорожно скорчиться, пережидая резкую боль от горячего пепла, обдирающего внутренности. Повозки еще раз повернули, следуя за всадниками, перевалили через песчаный гребень, чуть притормозили, когда лошади, едва не садясь на крупы, съехали вниз, поднимая вдобавок к дымной завесе, тучи песка.
Колеса подскакивали так, что, клацнув зубами, Нирина едва не прикусила язык. Канава углублялась, превращаясь в каменистый овраг, разрезающий землю до высоты в полтора человеческих роста.
Дышать стало невозможно, поверху стелился густой дым и уже, кажется слышно гудение пламени. Наконец цепь замедлила ход и остановилась. Бросив поводья, караванщица метнулась за полог, сбросила с одного из сундуков вещи, выдернув снизу большое плотное полотнище. Швырнула Рилисэ флягу:
– Поливай лошадей! И себя.
Из другого меха окатила себя и мальчишку, резко стаскивая замершего от ужаса ребенка вниз и притискивая к потному боку роняющей пену с губ лошади. Другой рукой притягивает вплотную мужчину и, широко размахнувшись, накрывает всех тканью, успев заметить, как нечто подобное проделывает возница следующего фургона.
Под пологом душно, пыльно и горячо. Кони нервно переступают ногами, мотают головами, но Нирина, отпустив ткань, крепко, до судороги вцепилась в узду. Мальчишка под боком коротко и неровно дышит, почти выкашливая воздух. Сзади, придерживая ткань, прижимается мастер, спиной женщина отчетливо чувствует, как бьется его сердце. Резко, быстро.
Сверху накатил жар, пропекая ткань насквозь. Сквозь плащ и тунику, мгновенно высушивая пот. Облизнув растрескавшиеся губы, Нирина зажмурилась еще плотнее, пригибая головы лошадей к земле. Сзади скукожился мужчина, шипя сквозь зубы незнакомые ругательства, мальчишка тихо стонет на одной ноте.
Горячо, горячо, горячо…
Над головами ревет и воет пламя…
Считая удары сердца, караванщица терпеливо ждала, когда огонь уйдет…
Искра, лучина, полная свеча…
Жар начал медленно отступать. И спустя пару мгновений после того, как ткань перестала до красноты обжигать кожу, Нирина отбросила покрывало, глубоко вдыхая и оглядываясь.
Почти кипящий воздух ожег грудь, высушивая внутренности. Но зрелище того стоит.
Крыши фургонов дымятся, на склоны ложится невесомый серебристо-серый пепел, кто-то впереди пытается затушить тлеющие опоры полога, торопливо опрокидывая на злобно шипящее дерево ведро воды. Сзади, в узком проходе, среди стоящих впритирку к откосам повозок, бьется в агонии гнедой жеребец. Спустя миг мучительное ржание прекратилось, замерли скребущие камни копыта, и воцарилась тишина, разбавляемая только потрескиванием остывающего дерева и камней.
Потом сжатое, как пружина время вновь понеслось вперед, отсчитывая потерянные мгновения. И их оказалось немало. Солнце давно перевалило за полуденную отметку. Сквозь дымку оно казалось размазанным бледно-желтым пятном, медленно скатывающимся за горизонт. Наползшая со склона тень душной черной пеленой укрывала караван от взора небес.
Рилисэ осторожно поливал шкуры понурых, опустивших к самой земле головы, лошадей. Мальчишка достал ведро и, встав на скамью, плескал на подпаленный верх остатки воды. Пара струек скатилась с покатой крыши и вылилась за шиворот Релату, протискивающемуся вдоль обрыва.
– Все в порядке? – спросил у устало привалившейся к камням женщины.
Та оторвала взгляд от неба, вдруг ощутив, как болит спина, к которой почти пришпарилась ткань туники, как першит в горле, и ноют запястья, на которых остались следы туго обмотанных поводьев.
– Да, – кивнула, поймав обеспокоенный взгляд. И уже тверже повторила, – да.
– Отлично. И, еще. Ночуем здесь.
– Вы предусмотрительны, Глава. Примите наше восхищение, – и, едва не взвыв, Нирина нагнулась за спасшей их тканью, лежащей красивыми черно-серыми волнами под копытами лошадей.
Релат помог, ободряюще кивнул и двинулся дальше, к потерянно замершему в конце стражнику, только что прирезавшему собственного коня.
До самого заката караван приводили в порядок. Самой Нирине даже времени задуматься о безопасности не хватило. Сначала, используя каждую каплю воды, оттерли от пыли и сажи лица, избавляясь от прокопченных полос, размытых выбитыми ветром слезами и застывших едкой коростой. Потом обиходили лошадей, очень неуютно чувствующих себя в узком проходе, обмазав белой глиной подпаленные шкуры и срезав ошметки грив и хвостов, пострадавших от жара. Караванщица обнаружила, что у одной из лошадей расшаталась подкова. Перековывать придется. Напоили, накормили и, не разжигая костра, забрались в фургон.
Мальчишка занялся, как уже привычно, заваркой. Женщина только добавила пару щепотей перца, чтоб крепче было. Рилисэ тяжело сполз на пол, разглядывая истончившийся полог. Сквозь ткань пробивались лучи заходящего солнца, окрашивая внутренности фургона в серо-красные тона. Серые потому, что и здесь было достаточно пепла. Даже белый вестник потерял часть блеска и, нахохлившись, сидел в углу клетки у пустой поилки. Лица утомленных людей казались залитыми кровью. А тонкие лучики света будто разрубали тела на части.
Пассажиры молча давились лепешками, запивая травяным чаем. Переглянувшись, кивнули в ответ на просьбу в уединении от женщины. Сегодня они будут спать на полу.
Натянув поперек помещения занавесь, Нирина стянула тунику. Огорченно ощупала покрасневшие плечи и зачерпнула мазь. Белая жижа ровно легла на загорелую кожу, остужая плоть. И, накинув полосу тонкого шелка, хозяйка фургона как подкошенная рухнула на сундук-лежанку. Спустя некоторое мальчишка осторожно заглянул за полог, всмотрелся в умиротворенное лицо спящей и кивнул названному отцу. Тот осторожно просочился следом и, подобрав миску, в которой высыхали остатки мази, добавил какой-то травы, отчего по фургону поплыл горьковатый освежающий аромат. Рилисэ окунул в смесь тонкую и легкую полоску ткани, используемую вместо бинта, и аккуратно обмотал израненное запястье женщины. Она даже не пошевелилась, расслабленно вытянувшись во всю длину постели. Спина медленно вздымалась в дыхании, спутанные волосы прикрывали лицо. Вытянув из-под тела вторую руку, мужчина обмотал и ее. Вздохнул озабоченно, пристроил вдоль бока и завесил лежанку.
Потрепав по голове ребенка, раскатал ему одеяло и вышел из душноватого нутра. Присев на скамью, вперил взгляд в залитое ало-фиолетовыми зарницами небо.
Утром утомленные неудобной стоянкой лошади медленно вытянули фургоны на дорогу, перед этим с трудом протащив их по медленно сужающейся канаве до разведанной стражами промоины. А уж там, вцепившись в узду и едва не выворачивая из суставов руки, удалось выбраться наверх.
И потом тихонько покатить вперед, периодически проверяя, не отвалились ли колеса, расшатанные не предназначенными им нагрузками.
Земля, по которой прокатился огонь, сменила цвет с серо-золотого и коричневого на черно-бурый. От горизонта до горизонта протянулась полоса выжженной травы, спекшегося в корку песка и плавленой, поблескивающей слюдяной чернотой глины. При каждом шаге из-под копыт лошадей вздымались клубки пепла и спустя всего свечу после рассвета и лошади фургоны, не говоря уже о людях, стали примерно одного, невзрачно-сизого цвета.
Настроения Нирине добавляло только то, что у пустынников полог сгорел целиком, и теперь последний фургон щеголял палеными ребрами и скудным набором вещей, развешиваемым на поперечинах в попытках создать тень.
Рилисэ опять дремал внутри, а мальчишка, нахохлившись и закутавшись в плащ, сидел рядом и раз за разом обтирал лицо влажной тряпкой. Иначе он начинал судорожно кашлять, отчего караванщица каждый раз вздрагивала и запястья, обмотанные бинтами, вновь начинали ныть.
Проводив взглядом обгорелую до черноты рощу, от которой остались только остовы высоких стволов и хрупкие, серебрящиеся в свете солнца кусты, бывший принц спросил:
– Скажите, и часто здесь случается… такое?
– Примерно раз в десять-пятнадцать лет. Увы… есть чему гореть.
– И кому, – сглотнув, Жильвэ отвернулся от обочины, усыпанной обгорелыми тушками. Огонь застал врасплох сурчиное пастбище и часть мелких грызунов не смогла уйти. Превратившийся в кладбище городок уже начал распространять вокруг миазмы, а в небе можно было разглядеть точки стервятников, медленно кружащих над дорогой.
– Привыкай, смерть тебе еще не раз встретится. Иди лучше отдохни. После полудня мы доберемся до стоянки. Там будет много дел. – Она многозначительно махнула рукой назад.
Парнишка понятливо кивнул.
– И еще. Спасибо вам.
– За что?
Женщина сунула под нос ребенку руку. Тот склонил голову:
– Это наш долг.
– Иди уже, спи! – дернув его за пыльную прядь, Нирина пихнула ребенка за полог. И мрачно уставилась вперед, пытаясь разглядеть среди черного великолепия хотя бы каплю зелени или золота.
До самого оазиса им на встречу не попался ни один путешественник.
И отчего бы им попадаться, если все, кто только можно застряли в оазисе Насул? Скорее это уже был не оазис, а полноценный поселок, раскинувшийся на две сотни шагов во все стороны от системы колодезных воротов, поднимающих воду с неимоверной глубины. Да еще многочисленные плодоносные рощи. На валу, перед которым, как отрезало, обрывались проплешины выгоревшей травы, караван встречал целый отряд местных, обряженных в темно-зеленые туники, жителей.
Расступившись, они пропустили подпаленные фургоны под сень Дарующих жизнь. Один из пустынников, прикрывающий лицо капюшоном белой палетты, проводил каждый фургон внимательным взглядом. Маг, скорее всего. Иначе отчего огонь так и не зашел за границу оазиса?
По широкой тенистой дороге они проехали на стоянку, полную шумного, суетящегося народа. Чуть ли не под самые копыта степенно шагавших животных кинулся верткий человечек в цветастой палетте. Распорядитель, надобность в котором возникла сейчас, когда вся свободная земля вокруг кострища была уставлена фургонами. Более двух дюжин повозок, почти полсотни животных у водопоя, длинной, выложенной плоскими камнями канаве и множество людей. Часть их – явно караван из Индолы или Инсолы. Роскошные туники и кафтаны еще не выгорели на солнце, и по подолу женских одеяний легко рассмотреть вышитые алой нитью узоры дорожных оберегов. Мужчины щеголяли яркой зеленью тюрбанов и накидок, подпоясанных пластинчатыми поясами. Их лошадей, да и каркаралов охраны обихаживали местные жители, а сами гости оазиса посиживали в тени, что-то обсуждая. Смуглая стройная девушка в желтой палетте с откинутым капюшоном, покачивая длинной, до колен, косой, ходила между ними, предлагая воду. Кувшин, прижатый к бедру, своей формой повторяет очертания изящной фигуры, ничуть не напоминающей изможденные тела коренных пустынников.
А старик-распорядитель, подхватив под узду головного коня, повел фургоны в сторону. Нирина привычно встроилась в полукруг на краю вытоптанной площадки, зацепила поводья за крюк, и устало сгорбилась на скамье.
– Все, приехали.
Вокруг закружились торговцы, цепко оглядывая потрепанных караванщиков. Спрыгнув, женщина взмахом руки отогнала хищно щурящихся тряпичников и принялась за рутину.
Расседлать, отпоить, накормить лошадей, первой поймать местного кузнеца, который оказался совсем не местный, а степенный северянин, высокий и светловолосый, за десять лет так и не потерявший румянца на чуть тронутых загаром щеках. Правильно, ведь больше времени он проводит в кузне, среди железных заготовок и огненных домен.
– А железо здесь неплохое, – солидным басом вещал тот, присев и зажав между колен копыто ошарашенной лошади. Нирина, придерживая животное за узду, внимала.
– Только добывать его трудновато, зато уж каление на славу, да из песка можно выплавить кое-что, чтоб крепче было, – мужчина аккуратно потрогал подкову, приложил ладонь, подковырнул, – ну ништо, приводи на закате, на лучину работы.
И отпустил копыто. Мимоходом простучал втулку переднего колеса, вдумчиво прислушался к звону и хмыкнул:
– Хорошая работа.
– Шипа Озерного работа, – подала голос Нирина. Кузнец покивал одобрительно.
– Ну, прощевай, – и отошедшего мужчину тут же перехватил топчущийся рядом купец с подпаленной бородой из ехавших первым, доковылявший до стоянки с едва не отваливающимся ободом, перевязанным веревками.
А в руки шаери Вирин уже втиснули пиалу с горячим напитком, который замечательно смывал стоящую в горле горечь.
– Не отравлено, надеюсь, – буркнула она, вдыхая прочищающий сознание аромат.
– Нет, – Рилисэ усмехнулся, выбираясь из-за полога, – проследили.
Жильвэ, присев на корточки, аккуратно процеживал питье через плотную ткань, собирая взвар. Он потом пойдет в корм лошадям.
Умелый и спорый ребенок. После соответствующего внушения. Женщина хмыкнула, какое-то противоречивое мнение у нее складывается о бывшем принце. Но почему нет, люди сложные существа…
Счеты в голове закончили работу, производимую вне зависимости от сознания, и выдало результат:
– Полог менять не будем.
– Отдыхайте, шаери. До вечернего костра еще есть время, – заметил Рилисэ Хедани, наблюдая за целенаправленными перемещениями местных жителей. И пустынником, судя по рассеянному виду, пытающемуся думать одновременно о починке повозки, лечении ожогов и уничтожении заказанного смертника. Устроившись поудобнее, мужчина завернулся в палетту и принялся перебирать круглые бусины, нанизанные на суровую нить. Синие и зеленые с белыми вкраплениями, они не очень походили на его лучшие, нефритовые, потерянные на Плоскогорье, но позволяли сознанию расслабиться и течь мыслям свободно, не теряя связи с миром. Такое легкое, воздушное состояние, будто паришь над землей, раскрыв крылья. И все, что там, внизу, становится ясным и понятным, ни одна деталь не ускользает от внимательного взгляда, а лишнее знание просеивается, будто мука сквозь сито, оставляя белый легкий флер понимания.
И потому тощая, закутанная в серые лохмотья фигурка женщины, изображающей жену пустынника, крадущаяся в тени деревьев, не ускользнула от его взора. Прокралась, скрываясь за суетой, сливаясь со стволами деревьев и низким кустарником. Худые руки зашарили в складках, и спустя миг на свет была извлечена не очень длинная тростниковая трубочка. И тонкая игла.