— Я тоже, между прочим, не в пивной, — парировал тот. — Ладно. Ты вчера просил выяснить, была ли какая-то связь между первым и вторым «жмуриками», между Щербинским и Пухляковым…
— Так-так! Неужели была?
— Вот, слушай: они друг дружку знали однозначно, поскольку были, считай, родственниками.
— Да ты что! Какими же? Кровными?
— Нет. В общем, племянник и единственный наследник твоего доктора наук — Анатолий Щербинский — женат на дочке покойного профессора Пухлякова. Такие дела.
— Уже интересно. А еще что-нибудь удалось нарыть?
— Нет. Остальное все так… ерунда.
— Какая, например? — уточнил Горислав.
— Ну, например, Пухляков так же, как и доктор Щербинский, увлекался собирательством всяких подержанных книг.
При слове «подержанных» Костромиров сморщился, точно лимон разжевал, а потом протянул задумчиво:
— Вот, значит, как? Получается, профессор Пухляков тоже был библиофилом… Нет, полагаю, это совсем не ерунда.
— А чего это может нам дать? — хмыкнул следователь. — Ты, вон, у нас тоже библиофил, так что с того?
— Пока не знаю. Однако чувствую, есть тут что-то… Ну а муж и племянник Анатолий? Что представляет собой этот фигурант?
— Откуда мне знать? Я с ним не знаком.
— Ну, кто хоть он такой?
— Сейчас скажу… у меня тут записано… ага, вот! Кандидат педагогических наук, член-корреспондент… ты посмотри, он тоже, оказывается, членкор, как и ты… только не РАН, а какой-то… Международной академии информатизации. Я о таковской и не слыхивал.
— Есть, есть и такая, — нетерпеливо прервал друга Горислав. — А работает-то он где? И кем?
— Занимает должность первого заместителя директора ГПИБ. Только что это за учреждение — «ГПИБ», — мне неведомо.
— Постой-ка, постой… Так это же Государственная публичная историческая библиотека России! Ну надо же, как удачно!
— Не вижу в этом никакой особенной удачи, — проворчал Хватко.
— Просто я в настоящий момент как раз в ней и нахожусь, — пояснил ученый.
— В смысле, в ГПИБ? Ах, ну да, ты же говорил, что в библиотеке. Что ж, тогда тебе и козыри в рукава. Действуй. Только смотри, не пытайся подменить собой официальное следствие! И немедленно поставь меня в известность, если чего разнюхаешь.
— Гав-гав, хозяин, — ответил Костромиров.
— Ох уж мне эта рефлексирующая интеллигенция, — проворчал следователь, прерывая связь.
Уже через пять минут, разузнав у библиотечных служителей, где находится рабочее место заместителя их директора, Горислав Игоревич постучался в дверь кабинета. На стук вышел субъект, напоминающий ветерана рок-тусовки: в затертых до белизны джинсах, с пиратской серьгой в ухе и длинными, стянутыми на затылке в конский хвост, седыми волосами.
— Анатолий Яковлевич? — с объяснимым недоверием спросил Горислав.
— Что, похож? — фыркнул субъект.
— Простите… не имею чести быть…
— Да ладно! — отмахнулся тот, отступая в сторону. — Заходите, шеф у себя.
Проводив взглядом хвостатого рокера, Костромиров шагнул в кабинет.
Анатолий Яковлевич Щербинский оказался мужем среднего возраста и роста; курчавая иссиня-черная бородка обрамляла его выразительное лицо, точно багетная рама картину: круглые, близко посаженные глаза из-за стекол круглых же очков в допотопной роговой оправе смотрели по-птичьи пристально и настороженно; внешний облик дополняли большие залысины, делавшие его сократовский лоб еще выше и одновременно придававшие голове некоторое сходство с яйцом, и крупный, несколько вислый нос над чувственным безусым ртом с опущенными вниз уголками. Одет Анатолий Яковлевич был в пиджак зеленовато-коричневого цвета, с кожаными налокотниками и кожаными же пуговицами и брюки в тон. «Похоже, настоящий английский твид», — с уважением отметил про себя Горислав.
После краткого извинительного вступления Костромиров сразу взял быка за рога и объявил, что хочет поговорить с уважаемым Анатолием Яковлевичем о его покойном дядюшке профессоре Щербинском, точнее даже — об обстоятельствах смерти последнего.
— Сейчас я в любом случае очень занят, — сказал племянник после минутной паузы, — так что… А чем вызван ваш интерес, позвольте спросить? Со следователем я уже имел беседу, под протокол.
— О, разумеется! Дело в том, что Руслан Соломонович вчера утром позвонил мне…
— Вот как?
— Именно так, — подтвердил Горислав, — позвонил и просил срочно приехать…
— Зачем?
— Сказал, что нуждается в моей помощи. И даже намекнул, что ему угрожает некая опасность…
— Какая опасность?
— Это в том числе я и хочу для себя выяснить.
— А вы рассказали об этом звонке следователю? — строго перебил его Анатолий Яковлевич.
— Разумеется, — заверил Костромиров, — но… как бы это сказать… не встретил понимания.
— А чего же вы ждете от меня?
— Может быть, когда вы освободитесь, мы посидим в ближайшем ресторанчике? — вопросом на вопрос ответил Горислав. И поспешил уточнить: — Я приглашаю. Заодно все и обсудим?
— Хорошо, — тут же согласился Анатолий Яковлевич, — только я общепитовской кухни не приемлю. — И, с болезненной гримасой приложив руку к животу, добавил: — Желудок капризный. Давайте встретимся… у вас.
— Договорились, — кивнул Костромиров, пытаясь скрыть удивление. — Когда за вами можно заехать?
— В восемнадцать ноль-ноль. Я выйду к вам сам. Встретимся у центрального входа.
Без десяти минут шесть Горислав Игоревич уже ждал Щербинского-младшего перед Исторической библиотекой. Костромиров был несколько озадачен и заинтригован поведением кандидата педагогических наук. Во-первых, он не ожидал, что тот вообще пойдет на полноценный контакт, а во-вторых, уж вовсе не рассчитывал, что Антон Яковлевич сам буквально напросится к нему в гости. Что бы это все могло значить? И не ведет ли он какой-то своей игры?
Анатолий Яковлевич вышел из дверей «Исторички» секунда в секунду с педантичностью истинного библиотекаря.
— У вас замечательная машина, — заметил он, усаживаясь в двухместную костромировскую «Suzuki Cappuccino», — приятно, что и наш брат ученый может позволить себе подобную роскошь.
— Ничего экстраординарного, — пожал плечами профессор, — как говорится, «эгоист-класс».
— Для нас, библиотекарей, — поджал губы Щербинский, — такой класс — непозволительная роскошь.
— Меня хорошо печатают за рубежом, — счел нужным пояснить Горислав, с неудовольствием чувствуя, что начинает оправдываться. — Насчет ресторана не передумали?
— Нет, — коротко ответил Анатолий Яковлевич.
— Прекрасно, — кивнул Костромиров. — Но предупреждаю: я холостяк, поэтому разносолов не обещаю.
— Я не голоден.
Остальной путь до Фрунзенской набережной прошел в молчании.
В квартире Горислав сразу проводил гостя в кабинет, а сам отправился на кухню.
— Анатолий Яковлевич, вы располагайтесь пока в библиотеке, а я сейчас кой-чего на скорую руку… состряпаю.
— Это лишнее, — пробормотал библиотекарь, с интересом оглядывая книжное собрание Костромирова, — я говорил вам, что есть совершенно не хочу.
— Кто говорит о еде? — крикнул Костромиров уже с кухни и уточнил: — Вы что будете пить: водку, коньяк, виски, вино?
— Ничего, не беспокойтесь, — отвечал тот.
— Бросьте, Анатолий Яковлевич, вы же не за рулем.
— Тогда водку.
— Значит, под грибочки… Ну вот, все готово, прошу к столу.
Выпив рюмку и закусив, Щербинский восхищенно заметил:
— Замечательная у вас библиотека, Горислав… простите?
— Игоревич.
— Конечно. Извините. Замечательная! Столько редкостей, даже раритетных изданий. О рукописном собрании судить не берусь, ибо не палеограф и не кодиколог, но в остальном…
— Ну что вы! — отмахнулся Костромиров, учтиво отклоняя комплимент. — Ничего сверхъестественного. Вот у вашего дядюшки собрание — это да! Один Даль чего стоит! Собственно говоря, половины моей печатной коллекции и стоит.
— Вы про «Убиение христианских младенцев»? Нелепая и гнусная инсинуация. И опасная притом.
— Да, но эта инсинуация дошла до нас в одном-единственном экземпляре!
— Вот и слава Богу, что в единственном.
— Так, может, вы захотите с ней расстаться? Как я понимаю, вы теперь наследуете в том числе и все книжное собрание Руслана Соломоновича. Надеюсь, вы не собираетесь при таком отношении… гм… избавиться от Даля как-нибудь эдак… того… безвозвратным образом. Ведь в самом деле — оценивать и относиться к сей книге можно по-разному. Я и сам… мы с вами современные люди. Но нельзя же отрицать ее исключительную антикварную ценность.
— Вы волнуетесь, не уничтожу ли я этот опус? Не переживайте. Я же ученый, а не Геббельс. И к книгам отношение имею самое трепетное, как библиофил со стажем.
— Это хорошо. Значит, коллекции профессора Щербинского не грозит распыление по букинистическим магазинам и мелким собраниям.
— Да-да, я библиофил. Согласитесь, это неудивительно. Даже естественно. Имея в виду сферу моих профессиональных интересов… Между прочим, именно как библиофил не могу еще раз не отдать должного вашему собранию. Очень любопытная подборка. В особенности вон та полка с эльзевирами, коли не ошибаюсь, в переплетах Дерома-младшего… И грибы у вас тоже исключительные… это опята?
— Что вы! Опята холодным способом не солят; здесь разные: грузди, волнушки, валуи и… прочие всякие.
— Вот как? — поднял брови гость и покачал головой. — А я, знаете ли, в этом деле полный профан. Полнейший. Житель мегаполиса, что возьмешь? Но грибы… м-да, грибы вкусные… Надеюсь, хе-хе, не отравите?
— Невозможно! Я-то как раз по грибам специалист, можно сказать, профессионал.
— Это обнадеживает. А то я, знаете ли, постоянно чем-то травлюсь. Вот и вчера тоже… Собрался даже «скорую» вызывать, хотя и не люблю врачей, но потом ничего — обошлось.
— Даже не беспокойтесь, — вновь заверил гостя Горислав.
— А… вот вы сказали, что это «холодное соление», да?
— Совершенно верно, — кивнул профессор.
— Выходит, бывает и «горячее»?
— Разумеется. Опята, к примеру, как раз отваривают, а лишь потом солят. Но я лично предпочитаю такой способ, — Костромиров указал вилкой на закуску, — натуральнее. Да и на вкус…
— Да-да, — согласился Щербинский, вновь угощаясь, — на вкус — весьма… Весьма, весьма!.. Гм… так что вы хотели у меня выяснить, Горислав Игоревич?
— Дело в том, что обстоятельства смерти Руслана Соломоновича мне кажутся странными и подозрительными.
— Что понятно: это же убийство, а не инфаркт.
— А отчего вы решили, что лему… то есть я хочу сказать — Руслана Соломоновича, — убили? — поинтересовался Костромиров, внимательно разглядывая собеседника. — Насколько мне известно, прокуратура склоняется к версии о несчастном случае или самоубийстве, даже дела еще не возбуждали. Так почему же — убийство?
Если Горислав Игоревич рассчитывал на то, что библиотечный работник смешается, задрожит, кинется ему в ноги со слезами раскаяния или еще какими-нибудь мелочами выдаст свою причастность к преступлению, то просчитался, ибо ничего подобного не произошло; напротив, Щербинский в ответ только невесело рассмеялся:
— Помилуйте! Какое самоубийство? Какой несчастный случай? Когда бы вы знали моего дядю так, как я его знал! Руслан Соломонович был до безобразия жизнелюбив и патологически педантичен. У него, знаете ли, до последнего времени еще романы со студенточками случались! А касательно несчастного случая… так он каждую ложку супа дважды обнюхивал, прежде чем в рот сунуть, соль на аптекарских весах взвешивал, а вы говорите — стакан соляной кислоты! Нет, нет! Абсурдно даже предположить. Я так и сказал этому следователю — абсурдно!
— Ну что ж, не могу с вами не согласиться. Всё так. Но еще меня преследует чувство… вины, что ли. Понимаете, ваш дядя, как я уже говорил, вчера утром попросил меня срочно приехать.
— А зачем, он не пояснил?
— Нет. Только сказал, что ему угрожает какая-то опасность. Что? Нет, какая именно, не сказал. Так вот, я, естественно, сразу же поехал… Но застал его уже умирающим, он… да вы и сами знаете.
— Да, следователь мне говорил… А дядя успел вам что-нибудь рассказать… в смысле, сказать перед смертью? Имя какое-нибудь назвать? Ну, что-то в этом роде.
— Вы хотите спросить, не прошептал ли он мне на ухо имя убийцы? — печально усмехнулся Горислав. — Увы, нет! Да и проблемы бы никакой тогда не было. Но Руслан Соломонович определенно дал мне понять, что у него пропало некое имущество.
— То есть похищено?
— В данных обстоятельствах трудно предположить что-либо иное.
— Но, черт побери, какое имущество?! — с объяснимым для единственного наследника волнением воскликнул Анатолий Яковлевич. — Неужели даже не намекнул?
— Увы, — вздохнул Костромиров. — А у вас есть догадки на сей счет?
— Нет, нет, и ума не приложу, — покачал яйцевидной головой наследник.
— Понятно, — вновь вздохнул Горислав и, помолчав, спросил: — Между прочим, вы не можете предположить, чего или кого Руслан Соломонович боялся? Ведь он определенно чего-то боялся… Возможно, он с вами, как с единственным ближайшим родственником, делился своими опасениями?
— Н-нет… Не припомню… — растерянно протянул Щербинский-младший.
— А предположения есть у вас какие-нибудь? Быть может,
вы кого-то подозреваете? — не отставал Костромиров, которому очень не понравилась прозвучавшая в ответе собеседника неуверенная интонация.
— Помилуйте, кого же я могу подозревать? У дяди врагов не было. Скорее всего, речь идет о банальном грабеже.
— Но ведь ничего не пропало! Или пропало?
— Насколько я могу судить — ничего. С другой стороны, раз дядя дал вам понять обратное… Может быть, грабитель просто не успел? Может, как раз вы его спугнули?
— А способ убийства? Не характерен для банального, как вы изволили выразиться, грабежа. Какой же грабитель станет…
— Это так, — перебил его Анатолий Яковлевич. — Меня это тоже смущает… Знаете что? Если допускать, что мотивом убийства была не корысть, я бы более всего грешил на эту треклятую книгу. Да-да! Вам известно, что она уже не раз являлась причиной всяких безобразий? И дядя, кстати говоря, больше всего над нею трясся.
— Но она же уцелела! Ее даже не попытались тронуть: защитный колпак был в целости и сохранности, сам видел.
Анатолий Яковлевич развел руками:
— Тупик! Но тут уж я бессилен. Давайте оставим расследование компетентным органам, пускай этот ребус разгадывают профессионалы. Что же мы с вами будем лезть не в свое дело? Да и станет ли с того толк? Только помешаем, запутаем…
— Я бы на вашем месте не рассчитывал столь… гм… безоговорочно на наши следственные органы. У меня есть некоторый опыт общения. И могу утверждать, что главная их цель — закрыть и забыть. С плеч долой, из сердца юн. И если мы — прежде всего вы, как не чужой Руслану Соломоновичу человек, — не озаботимся отысканием истины, то тайна его смерти таковой и останется. Кроме того, должны же вы себя элементарно обезопасить?
— Помилуйте, отчего обезопасить? Неужели выдумаете, что теперь и мне угрожает опасность? Значит, все-таки Даль с его окаянными измышлизмами!
— И такого исключить нельзя. Но я имел в виду совсем иное. Хотел сказать, что вам нужно обезопасить себя от всяких инсинуаций и подозрений.
— Подозрений?! Меня?! Помилуйте, в чем?! — вскинулся Щербинский.
— А как вы думали? Вы же единственный наследник. Чем не идеальный мотив?
— Фу! Как это все однако… пошло.
— Тем не менее — cui bono?