ПРЫЩ
Сидя на лбу низенького человека, Прыщ с завистью поглядывал на лбы высоких людей и думал:
«Вот бы мне такое положение!»
ПОДКОВИНО СЧАСТЬЕ
Железная Чушка пришла в кузницу, чтобы устроиться на какую-нибудь работу.
— Расскажите свою автобиографию, — предложил ей Огонь, председатель приемной комиссии.
— Родилась я на Урале. Окончила мартеновскую школу… — Чушка остановилась, потому что больше нечего было рассказывать.
— Работали где-нибудь?
— Пока не работала. Только собираюсь.
— Значит, закалка у вас слабовата, — сказал Огонь. — Придется с вами повозиться.
Эти слова обожгли Чушку. В мартеновской школе ее считали достаточно закаленной, а здесь… Увидев, что она покраснела, член комиссии Наковальня недовольно заметила:
— Плохо же вы реагируете на критику! Сразу обида!
— Просто ее мало били, — высказал предположение Молот, второй член комиссии.
Долго обрабатывали Чушку в кузнице. Нелегко ей досталась учеба. Но специальность она все-таки приобрела: ей присвоили звание Подковы.
Направили Подкову в распоряжение лошадиного Копыта. Прибили гвоздями, поскольку она должна была отработать положенный срок. Подкова рассчитывала, что хоть здесь, на самостоятельной работе, ей легче придется, но — куда там!
Это Копыто заменило Подкове и Огонь, и Молот, и Наковальню. С утра до вечера оно только и делало, что било Подкову о камни мостовой, как будто у него не было другой работы.
Когда кончился положенный срок, Подкова с радостью оторвалась от Копыта и осталась лежать посреди дороги.
Сначала было скучно. Подкова томилась в бездействии. Но потом у нее появились новые приятели — маленькие дождевые капельки. Как они отличались от ее прежних знакомых — Огня, Молота, Наковальни, Копыта! Они были очень ласковые, нежные и говорили Подкове только приятные вещи.
— Как вы сильны, как блестящи! — говорили дождинки. — Вам предстоит большое будущее.
Дождинки так и сыпали похвалами, и, казалось, чего еще не хватает Подкове для счастья?
Но счастье было омрачено страшным недугом — ржавчиной, которая незаметно подкралась к Подкове и теперь подтачивала ее с каждым днем.
Странные в жизни творятся вещи!
ПАРУС
— Опять этот ветер! — сердито надувается Парус. — Ну разве можно работать в таких условиях?
Но пропадает ветер — и Парус обвисает, останавливается. Ему уже и вовсе не хочется работать.
А когда ветер появляется снова. Парус опять надувается:
— Ну и работенка! Бегай целый день, как окаянный. Добро бы еще хоть ветра не было…
НАУЧНЫЙ СПОР
Спросите у Половой Тряпки, кто самый умный и образованный у нас в передней. Она вам сразу ответит: Калоша и Босоножка.
Калоша и Босоножка отличаются тем, что как только оказываются рядом, тотчас заводят ученые споры.
— Какой мокрый этот мир, — начинает Калоша. — Идешь, идешь — места сухого не встретишь.
— Да что вы! — возражает Босоножка. — В мире совершенно сухо.
— Да нет же, мокро!
— Именно сухо!
Их споры обычно разрешает Комнатная Туфля:
— Коллеги, оставьте бесполезные споры. Мир бывает и мокрым и сухим: мокрым — когда хозяйка моет пол, сухим — все остальное время.
СТАВНЯ
Каждое утро Ставня делает широкий жест: наш свет, чего там жалеть, всем хватит.
И каждый вечер Ставня поплотнее закрывает окна: наш свет, как бы другие не попользовались!
СВЕТСКАЯ ЖИЗНЬ
Фотопленка слишком рано узнала свет и поэтому не смогла как следует проявить себя на работе.
ЗАГУБЛЕННЫЙ ТАЛАНТ
Ботинки скрипели так громко, что Шлепанцы, у которых при полном отсутствии голоса был довольно тонкий слух, не раз говорили:
— Да, наши Ботинки далеко пойдут.
Но как бы далеко ни ходили Ботинки, всякий раз они возвращались в свою комнату.
— Ну, что? — интересовались Шлепанцы. — Как реагировала публика?
— Да никак. Советовали нас чем-то смазать.
— Канифолью, наверное! — подхватывали Шлепанцы. — Слышали мы этих любителей канифоли, — разве у них скрип? А тоже называются — Скрипки! Вот у вас…
Ботинки стояли, задрав носы от удовольствия. Им даже было немножко приятно, что их не понимают, недооценивают, и они с радостью внимали словам Шлепанцев:
— Ничего, ваше время придет!
И время Ботинок действительно пришло. Их смазали, но, конечно, не канифолью, а обыкновенным жиром. Ботинкам, как видно, жир понравился, они успокоились и перестали скрипеть. В комнате стало совсем тихо.
И только временами из-под кровати доносился сокрушенный вздох Шлепанцев:
— Какой талант загубили!
НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ
— Работаешь с утра до вечера, — сокрушался Здоровый Зуб, — и никакой тебе благодарности! А Гнилые Зубы — пожалуйста: все в золоте ходят. За что, спрашивается? За какие заслуги?
СИЛЬНЫЙ АРГУМЕНТ
Мелок трудился вовсю. Он что-то писал, чертил, подсчитывал, а когда заполнил всю доску, отошел в сторону, спрашивая у окружающих:
— Ну, теперь понятно?
Тряпке было непонятно, и поэтому ей захотелось спорить. А так как иных доводов у нее не было, она просто взяла и стерла с доски все написанное.
Против такого аргумента трудно было возражать: Тряпка явно использовала свое служебное положение. Но Мелок и не думал сдаваться. Он принялся доказывать все с самого начала — очень подробно, обстоятельно, на всю доску.
Мысли его были достаточно убедительны, но — что поделаешь! — Тряпка опять ничего не поняла. И когда Мелок окончил, она лениво и небрежно снова стерла с доски все написанное.
Все, что так долго доказывал Мелок, чему он отдал себя без остатка…
ПУСТАЯ ФОРМАЛЬНОСТЬ
Гладкий и круглый Биллиардный Шар отвечает на приглашение Лузы:
— Ну что ж, я — с удовольствием! Только нужно сначала посоветоваться с Кием. Хоть это и пустая формальность, но все-таки…
Затем он пулей влетает в Лузу и самодовольно замечает:
— Ну вот, я же знал, что Кий возражать не станет…
ЗАПЛАТА
Новенькая Заплата достаточна ярка, и она никак не может понять, почему ее стараются спрятать. Ведь она так выделяется на этом старом костюме!
ЦИРКУЛЬ
Рисунок был действительно хорош. Циркуль не мог скрыть своего восхищения:
— Знаешь, брат Карандаш, неплохо. Совсем неплохо. Оказывается, ты не без способностей.
Потом подумал и говорит:
— Только вот в теории ты слабоват, расчеты у тебя хромают. Давай-ка вместе попробуем!
И Карандаш, руководимый Циркулем, забегал по бумаге. Но сколько он ни бегал, в результате получался один единственный круг.
— Неплохо. Вот теперь — неплохо, — радовался Циркуль. — Видишь, что значит теория. Сразу твой почерк приобрел уверенность, четкость и определенность. Только чего-то здесь все же не хватает. Какой-то детали. В смысле детали подкачал ты, брат Карандаш.
И опять Карандаш, выбиваясь из сил, бегал по бумаге и оставлял на ней круг — несколько больший, чем прежний, но все же только круг.
И опять сокрушался Циркуль:
— Рисунок-то хорош. Все точно, по теории. И масштабы шире, чем прежние. Только не хватает в нем какой-то детали. Ты еще постарайся, брат Карандаш, а?
ГЛИНА
Глина очень впечатлительна, и всякий, кто коснется ее, оставляет в ней глубокий след.
— Ах, сапог! — киснет Глина. — Куда он ушел? Я не проживу без него!
Но проживает. И уже через минуту:
— Ах, копыто! Милое, доброе лошадиное копыто! Я навсегда сохраню в себе его образ…
РАЗГОВОР С КОЛЕСОМ
— Трудно нашему брату, колесу. Всю жизнь трясись по дорогам, а попробуй только перевести дух, такую получишь накачку!
— Значит, спуску не дают?
— Ох, не дают! Да еще того и гляди — под машину угодишь. Вот что главное.
— Под машину? Разве ты не под машиной работаешь?
— Еще чего придумаете! Я пятое колесо, запасное…
КЛЯКСА
Среди однообразных букв на листе бумаги одна Клякса умеет сохранить свою индивидуальность. Она никому не подражает, у нее свое лицо, и прочитать ее не так-то просто.
КОЛОДА
Нет, не может понять Скрипку Колода. — Если б у меня был такой мягкий, такой красивый Футляр, я бы его ни на какие смычки не променяла. И что в этом Смычке Скрипка находит? Только и знает, что пилит ее, а она еще радуется, веселится! Если бы меня так пилили…
Пожалуй, в этом Колода права: если бы пилили ее, все выглядело бы совсем иначе.
ОПЫТ
Каких только профессий не перепробовал Пузырек!
Был медиком — устранили за бессодержательность. Попытал себя в переплетном деле — тоже пришлось уйти: что-то у него там не клеилось. Теперь Пузырек, запасшись чернилами, надумал книги писать. Может, из него писатель получится? Должен получиться: ведь Пузырек прошел такую жизненную школу!
ИЗЛИЯНИЕ
Бутылочка была почти пуста, а по столу разлилась огромная чернильная лужа. И все же я попробовал наполнить свою авторучку.
Но с Бутылочкой невозможны были никакие деловые отношения. Захлебываясь от восторга, она твердила одно:
— Наконец-то! Наконец-то! Наконец-то я излила свою душу! Наконец-то я показала, на что я способна!
Я пробовал настроить ее на серьезный лад, но не тут-то было.
— Ах, я совсем опустошена! — ликовала Бутылочка. — Я отдала все, что могла, но зато посмотрите на это море… Синее море!
Мне надоела эта болтовня, я забрал авторучку и шлепнул Бутылочку по пробке.
— Заткнись, — сказал я ей не очень вежливо. Бутылочка обиделась, но повиновалась.
Впрочем, она быстро утешилась. Посмотрели бы вы, как она сияла, когда я возился со столом, смывая с него чернила. Она была очень горда, что на ее море все-таки обратили внимание.
ЧАСЫ
Понимая всю важность и ответственность своей жизненной миссии, Часы не шли: они стояли на страже времени.
СЕКУНДА
Был большой разговор о том, что нужно беречь каждую секунду.
Сначала выступал Год. Он подробно остановился на общих проблемах времени, сравнил время в прошлые времена со временем в наше время, а в заключение, когда время его истекло, сказал, что нужно беречь каждую секунду.
День, который выступал вслед за ним, вкратце повторил основные положения Года и, так как времени на другое у него не оставалось, закончил свое выступление тем, что надо беречь каждую секунду.
Час во всем был согласен с предыдущими ораторами. Впрочем, за недостатком времени, ему пришлось изложить свое согласие в самом сжатом виде.
Минута успела только напомнить, что нужно беречь каждую секунду.
В самом конце слово дали Секунде.
— Нужно беречь… — сказала Секунда и — кончилась.
Не уберегли Секунду, не уберегли. Видно, мало все-таки говорили об этом.
ПОТЕРЯННЫЙ ДЕНЬ
Для Календаря наступила осень…
Вообще-то осень у него — всю жизнь, потому что круглый год с него опадают листки, но когда листков остается так мало, как сейчас, то это уже настоящая осень.
Календарь шлепал по лужам, глядя в них — много ли на небе туч. У него уже не хватало сил поднять голову.
Вот тут-то ему и повстречалась теплая компания.
Тридцать Первое Ноября, Восьмой День Недели и Двадцать Пятый Час Суток сидели вне времени и пространства и говорили об осенних делах.
— Эге, папаша, неважно ты выглядишь! — крикнули они Календарю. Смотри, доконает тебя эта осень.
— Доконает, — вздохнул Календарь.
— Да ты присаживайся, чего стоишь?
— Надо идти, — сказал Календарь, — нет времени.
— Это у тебя-то нет времени? — рассмеялся Восьмой День Недели. — А что же нам тогда говорить? На нашу долю и вообще времени не досталось.
— Да, — проворчал Двадцать Пятый Час, — ночей не спишь, все стараешься попасть в ногу с временем — никак не удается. Дождешься двадцати четырех часов, только попробуешь приткнуться — глядь — уже час ночи.
— Или первое декабря, — вставило Тридцать Первое Ноября. — Сразу после тридцатого.
— А я уж как извелся с этими воскресеньями и понедельниками! Так держатся друг за дружку, как будто их кто-то связал. — Восьмой День Недели с укором посмотрел на Календарь. — А все ты, папаша, виноват. Нет у тебя порядка.
— Как это нет порядка? — обиделся Календарь. — Я за порядком сам слежу, у меня каждый день на учете.
— А толку-то от этих дней! — воскликнуло Тридцать Первое Ноября. Каждый из них отбирает у тебя день жизни.
— Отбирает, это правда…
— Слышь, папаша, ты бы плюнул на них, а? Взял бы лучше нас — мы бы у тебя ни минутки не тронули.
— Вас? — с сомнением посмотрел на них Календарь.
— Ну конечно, нас! — сказал Восьмой День Недели. — У нас бы время никуда не двигалось, на месте стояло. Ни четвергов, ни пятниц, ни суббот живи, ни о чем не думай.
— И все время ночь, — подхватил Двадцать Пятый Час. — Спи себе, знай, похрапывай!
— Это бы ничего, — улыбнулся Календарь. — И все листки целы?
— Все до одного! Если время стоит — куда им деваться?
Календарь сел, аккуратно подобрав листки.
— Я бы тогда в библиотеку поступил, — мечтательно произнес он. — Там с книгами хорошо обращаются. Взял, почитал, на место поставил… Вот жизнь!
— Выдана книга тридцать первого ноября…
— В восьмой день недели…
— В двадцать пять ноль-ноль…
— Вернуть книгу тридцать первого ноября…
— В восьмой день недели…
— В двадцать пять ноль-ноль…
— Постойте, постойте, — забеспокоился Календарь. — Это как же? Одну книгу читать целый год?
— А что — разве много? Если время стоит — чего там его экономить?
Это сказало Тридцать Первое Ноября. А Восьмой День Недели добавил:
— Да и читать-то никто не будет. Время стоит — значит, все стоит, разве не понимаешь?
— Все стоит? И жизнь, и все остальное?
— Стоит, папаша, стоит! И тебе — прямая дорога на пенсию. Наработал свое, довольно!
— А как же библиотека?
— На кой она тебе? Плюнь, не думай!
Календарь встал, расправил свои листки.
— Ну, вот что, нечего мне тут с вами время терять. Поговорили и хватит!
— А осень, папаша? Она же не пощадит! — напомнил Двадцать Пятый Час.
— Ну и ладно!
— Ох, смотри, доведут тебя твои дни!
— Вы мои дни не судите, — рассердился Календарь. — Не вам их судить! Они у меня все при деле. А вы что? Так, в стороне? Значит, вы вроде и не существуете.
Календарь оторвал от себя листок.
— Вот, потерял с вами целый день. Возьмите себе — на память о потерянном времени.
И он зашагал по лужам. Но теперь уже в них не глядел. Календарь смотрел высоко и далеко — туда, где кончается его жизнь и начинается жизнь других календарей, которые сейчас выходят из печати.