— Ну!
— Он нас видел только из окна. Откуда же он знает, что Сева именно с завода?
Несколько секунд Викторов молча переваривал информацию.
— Да-а-а. Как-то я тогда не подумал… Ты прав. Что тут сказать?.. Дачи как будто у Трошина нет… Ярлыки с ходу вешать не хотелось бы. Мало ли где они могли познакомиться. Но дел на заводе у Трошина тоже быть не могло, это я точно знаю…
Внезапно откуда-то из-под стола раздалась резкая трель звонка. От неожиданности оба вздрогнули. Викторов торопливо полез под стол, вытащил из портфеля будильник.
— Сегодня из ремонта получил, — чуть смущенно объяснил он. — Оказывается, неплохо починили. Даже звонит.
Этот дурацкий звонок совершенно сбил Сокольникова с мысли. Осталось только ощущение, что утеряно нечто важное, о чем хотелось обязательно сказать.
За окном потемнело. Совсем не хотелось выходить из теплого кабинета. Но и задерживаться у Сокольникова желания не было.
— Черт его знает, — обиженно сказал он, собирая со стола вещи, — работаешь-работаешь… а для чего, собственно?
— Как для чего! — возмутился Викторов. — Да если бы нас совсем не было, знаешь что творилось бы!.. Нет, так вопрос ставить нельзя. Все-таки мы немало делаем. Зелинский — это издержки. Ничего, придет время и Зелинского. Вообще-то не все закончено, ты не думай…
Однако на следующей неделе Сокольникова отправили в Ленинград на трехмесячные учебные сборы. Разумеется, никакого умысла тут быть не могло. Набор на курсы подготовки проходил как раз в это время.
За три месяца в отделе произошли немалые изменения. Оказывается, Чанышев перешел преподавателем в милицейскую школу. Говорят, он долго хлопотал о своем переводе, хотел заниматься наукой, писать диссертацию. Викторова в отделе тоже не было. Его повысили, он работал теперь заместителем начальника отделения милиции.
Сокольников, конечно, в первые же дни стал интересоваться, как идут дела со «Стройдеталью», и узнал, что материалы по заводу заканчивал Трошин. Взялся он за них энергично, с присущей ему деловой хваткой и весьма скоро расставил все точки над «и». Удалось установить, что недостача на заводе была допущена по халатности прежнего главного бухгалтера, который незадолго до начала расследования ушел на пенсию. Привлечь его к уголовной ответственности у Трошина основания были, но он поступил гуманно, по-человечески. Прежний бухгалтер был ветераном войны и труда, поэтому материалы его проступка Трошин передал на рассмотрение товарищеского суда по месту жительства. Шафоротова с завода, разумеется, уволили. И, кажется, даже объявили выговор…
Когда выпадает дежурство по отделу, нужно весь день сидеть на месте. Можно спокойно заниматься своими делами — приводить в порядок бумаги, писать разные справки о проведенных мероприятиях по выполнению приказов и указаний.
К половине десятого Сокольников успел написать почти половину справки о борьбе со спекуляцией и торговлей с рук возле универмага «Замоскворецкий». Он перечислил все предприятия района, с которых привлекались для участия в операции народные дружинники, провел социальный анализ контингента задержанных, как того требовал руководящий документ, и уже готовился перейти к классификации предметов преступного промысла, как зазвонил телефон, который связывал его с дежурным по управлению.
— Алло, Сокольников, ты сегодня дежуришь? Зайди к нам. Тут заявитель по вашей линии. Это Цыбин говорит.
Один из четырех постоянных дежурных — Цыбин — по званию был старшиной, но, поскольку именно он через каждые двое суток представлял в своем лице все управление, звание значения не имело. Цыбин был опытный дежурный, работал тут лет двадцать, знал все, и все его уважали.
— Что-нибудь серьезное, Михалыч? Надолго? — Сокольникову очень не хотелось задерживаться из-за какой-нибудь ерунды вроде жалобы на соседа по коммуналке.
— По-всякому может повернуться, — неопределенно ответил Цыбин. — Иди сам разбирайся.
На деревянном диванчике в дежурной части сидел невзрачный и довольно потрепанный мужичок со смятой кепочкой в кулаке. Он был дня два не брит, да вдобавок под градусом — это Сокольников сразу понял, едва вошел в помещение. Мужичок оценивающе осмотрел Сокольникова, потом поделился своим мнением с Цыбиным.
— Молодой товарищ-то.
— Старые все на пенсии, — строго обрезал Цыбин. Панибратства с сомнительными типами он не терпел.
— Да ведь это хорошо, — с энтузиазмом подхватил мужичок. — Молодой — значит, принципиальный. Так или нет?
Цыбин отвечать не стал, но мужичка это мало смутило. Вид у него был такой, словно он только что разоблачил законспирированную сеть иностранных шпионов.
— Я хочу сделать заявление, — гордо сказал мужичок. — Азаркин моя фамилия.
— Я вас слушаю. — Сокольников обреченно приготовился выслушать любую чушь.
— Моя жена совершила опасное преступление. И я как гражданин обязан. Так или нет?
— Что же она такое совершила?
— Нарушение правил о валютных операциях, — очень квалифицированно выговорил Азаркин. — Рыжьем торгует. Золотом то есть. Вот до чего дошла. Это как называется? Я на такое смотреть не могу. И как гражданин…
— Сокольников, — мрачновато позвал Цыбин, — он тут все изложил. Вот, возьми.
А когда Сокольников подошел за листком бумаги, добавил шепотом:
— Если б не заявление, я бы его в вытрезвитель отправил. Очень алкогольная личность.
Сокольников попытался разобраться в каракулях мужичка, но убедился, что с ходу этого сделать не удастся. Поэтому вздохнул и проговорил:
— Ну что ж, пойдемте ко мне.
В кабинете Азаркин, не дожидаясь приглашения, сразу же уселся на стул, закинул ногу на ногу и кепочку свою натянул на колено. Он был готов к долгой и откровенной беседе.
— Рассказывайте. — Сокольников с сожалением взглянул на часы.
— Ей наследство досталось. Ну, жене моей, — начал Азаркин. — Не знаю там, тетка, кажется, из Куйбышева померла. В прошлом году. Богатая тетка, я тебе скажу. Кольца разные, кулончики, браслеты и рыжье. Царские червонцы. Вот она и начала монетами торговать. Я ей говорю: ты что, паскуда, делаешь! На зону захотела? Так же нельзя, это ж восемьдесят восьмая. А ей все нулем. Но я ж не могу на все это смотреть, ты ж понимаешь! Вы извините, что я на «ты». Вообще меня Николаем зовут. А вас, извиняюсь, как?
По словечкам, которые то и дело проскальзывали в речи Азаркина, определенной юридической подкованности да еще полублатной тягучей интонации Сокольников безошибочно догадался, что заявитель прежде отбывал срок.
— Меня зовут Олег Алексеевич. Скажите, вы под судом случайно не состояли?
Вопросу Азаркин не удивился.
— Было дело. Вот именно случайно. Но я не о том. В общем, я такого терпеть не стал и пошел сюда.
— Хорошо, — сказал Сокольников. — Ну а кому она продавала, вы знаете?
— Золото, что ль? Какой разговор! — обрадовался Азаркин. — Очень хорошо знаю.
Сокольников испытывал растерянность. Такого он еще не видел, чтобы муж пришел заявлять на жену!
— Вы посидите в коридорчике, — распорядился он. — Мне надо доложить руководству.
— Понял, — сказал Азаркин, с готовностью исчезая за дверью.
Никому Сокольников звонить не собирался. Просто захотелось минут пять спокойно поразмыслить. По-человечески Азаркина нужно было выгонять. Но по правилам требовалось отобрать объяснение. Так полагалось работать с заявителями.
— Заходите, Азаркин, — пригласил он, распахивая дверь. — Вы с женой совместно проживаете?
— Ну! — сказал Азаркин.
— И… дети есть?
— Как же! — Азаркин оживился, вопрос ему очень понравился. — Двое. Пацаны. Старший, ты понимаешь, угрюмый чертенок. А младший — весь в меня. Палец в рот не клади.
Сокольникову хотелось спросить, как же это Азаркин додумался заявлять на мать своих детей, но вместо этого он сухо объявил:
— В общем так. Завтра к одиннадцати приходите сюда. Будем решать.
— Все понял, — с нетрезвой угодливостью кивнул Азаркин. — Буду как штык. А объяснение брать не станете?
— Завтра, — буркнул Сокольников. — И объяснение завтра…
В глазах Азаркина он прочитал снисходительность к своей молодости и неопытности. Заявитель нахлобучил кепочку на лысеющую макушку, отчего сразу сделался похожим на вредный, несъедобный гриб.
— До скорого, гражданин начальник, — сказал Азаркин.
Рассказывая о случившемся на следующий день Трошину, Сокольников не мог понять, отчего тот так заинтересовался.
— Ты объяснение у него отобрал? — нетерпеливо перебил Трошин где-то на середине рассказа.
— Нет. Успеется еще.
— Ну, Сокольников, ты даешь, — Трошин заходил по кабинету кругами. — Чему вас там на курсах только учат! Ему дело само в руки идет, а он ушами хлопает. А если этот тип от всего откажется? Или вообще больше не придет?
— Воздух чище будет, — мрачно сказал Сокольников.
Трошин, к счастью, не расслышал.
— Поглядим-поглядим, — озабоченно пробормотал он. — Заявление его где?
— Вот, у меня.
— Дай-ка его мне. Нужно зарегистрировать. Все должно быть как положено. Чтобы ни у кого не было повода обвинить нас…
— В чем это обвинить? — удивился Сокольников.
— Как в чем? — теперь удивился Трошин. — Хотя бы в укрывательстве преступления. Думаешь, это шутки? Нельзя, друг любезный, так легко относиться к подобным вещам. Совершено преступление. Серьезное преступление. Имеется официальное заявление. Так чего же ты? Этак до первой прокурорской проверки не доработаешь. Ты слышал, что в двенадцатом отделении было? Нет? Как-нибудь расскажу. Не-ет, так работать нельзя.
Глубокая убежденность и справедливое возмущение звучали в голосе Трошина, и Сокольников был почти готов поверить в искренность его слов. Не хватало только маленького штришка. Самой малости. Какой именно — Сокольников не знал и только ощущал незавершенность. Но она мешала, и Сокольников чувствовал неловкость за Трошина, как если бы тот вдруг появился в незастегнутых брюках.
Он работал в его группе после возвращения с курсов. В общем, они поладили, хотя Сокольникову очень не нравилось, когда Трошин срывался вдруг на подобное морализаторство.
— Где же твой заявитель? — требовательно спросил Трошин, показывая на часы, и как раз в этот момент в дверь постучали. В кабинет просунулась голова Азаркина в кепочке.
— Здрасьте, Олег… я извиняюсь, забыл, как по отчеству, — сказал Азаркин и все свое внимание уже полностью сосредоточил на Трошине, мгновенно разобравшись, кто здесь главный.
— Меня к одиннадцати вызывали, — объяснил ему Азаркин.
— Я в курсе, — за один только тон Трошин был достоин всемерного уважения. — Вы мне повторите, пожалуйста, вкратце.
А Сокольников смотрел на Азаркина, и более всего его удивляло, что сейчас Азаркин был небрит в точности по-вчерашнему. Та же двухдневная щетина покрывала его щеки и подбородок. А вот голос с утра был гораздо более хриплым. Пока Азаркин пересказывал свою историю, Сокольников делал вид, что читает газету.
— …Я же просто не могу на такое смотреть, — с чувством излагал Азаркин. — Это ж серьезное дело. Так или нет?
— Все правильно, — согласно кивал Трошин, — все логично.
— Государственное преступление! Нет, мимо таких фактов проходить нельзя, правильно я говорю? — взывал Азаркин, и Трошин подтверждал:
— Совершенно верно.
Контакт у них установился полнейший, что было свидетельством богатого оперативного опыта Трошина. Они оживленно беседовали около получаса, пока Трошин, выяснив все, что представлялось ему важным, не отправился к начальству.
Некоторое время Азаркин сидел спокойно и разглядывал кабинет. Особенно ему понравился вымпел «Лучший оперативный сотрудник». Высоко задирая голову на тощей шее, Азаркин целую минуту внимательно его изучал. Потом интерес к живому общению пробудился в нем с новой силой.
— Я так понимаю, вы недавно тут работаете? — деликатно кашлянув в кулак, спросил он.
— Как сказать, — строго ответил Сокольников. — Почему вы так решили?
— Да это… но без обиды, ладно? Как бы это… хватки пока не чувствуется. Понимаешь, о чем толкую, да? Вот старший ваш — другое дело. Сразу чувствуется. Но без обиды, ладно? Я по-свойски. Вашего брата, сотрудников то есть, я повидал. Да. Знаю. Деловой начальник, это точно. Вообще, это дело наживное.
Сокольников безразлично пожал плечами. Не хватало еще, чтобы этот тип взялся его учить жизни.
— Я вот одного опера знал, но не из обэхээс — из розыска. Вот тот был человек! Вот такой шкаф. — Азаркин широко развел руки, показывая размеры своего знакомого. — Его урки уважали. И, между прочим, очень спокойно всегда разговаривал. Не нервничал никогда — такого не было.
Слушать воспоминания Азаркина Сокольникову не хотелось, но он не знал, как остановить его. По счастью, скоро возвратился Трошин.
— Ваша жена где сейчас? — спросил он с порога.
— Дома, — сообщил Азаркин. — Она на больничном. Опять симулирует. У нее врачиха знакомая.
— Вы ей ничего не говорили?
— Ну что вы, — едва не оскорбился Азаркин, — как можно!
— Подождите немного в коридоре.
Азаркин вышел, а Трошин, весь охваченный азартом действия, распорядился:
— Поедете к нему домой и привезете жену. Машина у подъезда. Только нужно в темпе.
Когда Трошин давал указания, он всегда переходил на «вы».
— Может, кого другого послать? У меня тут бумаг разных накопилось, — сделал Сокольников попытку увильнуть.
— Это распоряжение Костина, — холодно сказал Трошин. — Машина внизу.
Дом, где жили Азаркины, был старый — его выстроили, наверное, еще до революции. Между вторым и третьим этажами по всему его периметру на прохожих скалились лепные черти. У многих уже были облуплены от времени рожи, от круглых голых животов отлетели кусочки, но в целом выглядели они еще достаточно внушительно.
Дверь квартиры тоже была очень старая — тяжелая, дубовая, с массивной чугунной ручкой. Таких дверей, к радости квартирных жуликов, нигде уже не делают. Их не вышибить ударом плеча.
Сокольников позвонил и ждал довольно долго. Потом за дверью услышал легкие шаги и женский голос:
— Кто там?
— Из милиции, — ответил Сокольников, — откройте.
Сразу же загремели замки. В дверном проеме стояла худенькая женщина в заношенном домашнем халате. Ей могло быть и тридцать, и сорок лет, и даже больше — очень уж усталой она выглядела, с синевой под глазами и выступающими острыми ключицами.
— Проходите, — сказала она равнодушно и, не оглядываясь, пошла вперед.
Вероятно, квартира эта могла бы выглядеть шикарной. Все здесь для этого было — и высоченные потолки, и огромный коридор, и даже дубовый паркет. Однако она давно не знала ремонта, стены были серы и обшарпаны, и комната, куда Сокольников вошел вслед за женщиной, казалась унылой.
В комнате сидела еще одна женщина, совсем старая.
— Это из милиции, — с прежним равнодушием проговорила та, что впустила Сокольникова.
— Колька, подлец, — внезапно сказала старуха. Голос у нее был негромкий, но ясный не по возрасту.
— Мне нужна Азаркина Надежда Григорьевна, — сказал Сокольников, немного растерявшись.
— Зачем она вам нужна? — строго спросила старуха. — Без нее вы не обойдетесь?
— Не надо, мама, — оказала молодая. — Я Надежда Григорьевна. В чем дело?
— Нужно, чтобы вы поехали со мной… это ненадолго.
— Чего это она с вами поедет? — не унималась старуха. — Нечего ей там делать.
— Не надо, мама.
Чем дальше, тем большую неловкость ощущал Сокольников от происходящего.
— Сейчас я переоденусь, — сказала Азаркина. — Николай у вас?
— У нас, — признался Сокольников, с тягостным чувством ожидая дальнейших расспросов.
— Опять забрали, — сказала старуха. — Колька — подлец!
Азаркина ходила по комнате, без нужды перекладывая с места на место какие-то вещи.
— Что он натворил? — спросила старуха, когда сноха вышла.