Оба моих дяди отрицательно покачали головами.
«В таком случае выслушайте мою волю. Призываю в свидетели Всемогущего, а также слуг Его. Когда я умру, пусть все, что я имею, перейдет во владение Анскару и Гундульфу. Если один из них умрет, то собственность перейдет оставшемуся в живых. Когда умрут они оба, все отойдет к Хальварду, а если умрет Хальвард, собственность следует разделить между его сыновьями. Вы, четверо, если не согласны с моей последней волей – высказывайтесь, не таясь».
Никто не возражал. Так и порешили.
Прошел год. Из-за туманной пелены явился корабль Эребуса, сея панику на острове, на якорь у берега встали два судна, приплывшие за шкурами, бивнями моржей и соленой рыбой. Мой дед умер, сестра моя Фауста родила девочку. Во время путины мои дядья отправлялись на промысел с другими рыбаками.
Когда на юге только наступает весна, еще не время сеять, потому что по ночам часто бывают заморозки. Но когда мужчины видят, что световой день начинает быстро прибывать, они отправляются выслеживать тюленей. Их лежбища находятся на скалах, далеко от берега, там, где висит густой туман, да и день еще слишком короток. Часто случается, что гибнут не тюлени, а люди.
Вот так и сгинул мой дядя Анскар, ибо дядя Гундульф вернулся в лодке без брата.
Но да будет вам известно, что, куда бы ни отправлялись наши люди в море – за тюленями, или за рыбой, или с иной целью, – они накрепко привязывают себя к лодке. Веревку сплетают из кожи моржа, и она достаточно длинная, чтобы охотник мог легко перемещаться в лодке, но не длиннее. Вода в море очень холодная и скоро губит человека, упавшего за борт, но наши люди одеваются в одежду из тюленьей шкуры, и когда рыбак оказывается в воде, его напарник вытягивает его обратно на борт за веревку и таким образом спасает ему жизнь.
Послушайте, какую историю рассказал мой дядя Гундульф. Они ушли далеко в море в поисках еще не разведанного лежбища тюленей. Тут Анскар заметил огромного тюленя, плывшего в воде. Он бросил гарпун, и, когда тюлень нырнул, петля гарпунного троса захлестнула Анскару ногу, а тюлень потащил дядю в море. Гундульф попытался вытянуть его из воды, ибо он был очень сильным мужчиной. Гундульф тащил Анскара в лодку, а тюлень – в море. Гарпунный трос, привязанный к основанию мачты, дергался из стороны в сторону, и лодка в конце концов опрокинулась. Гундульфа спасло только то, что он перебирал веревку руками и так добрался до лодки, а гарпунный трос перерезал ножом. Когда же лодка встала килем вниз, он попытался вытянуть Анскара, но страховочная веревка оборвалась. Гундульф показал перетертый конец веревки. Так погиб мой дядя Анскар.
Женщины в моих краях умирают на земле, а мужчины гибнут в море, поэтому мы называем ваши могилы «женскими лодками». Когда один из наших мужчин умирает так, как погиб дядя Анскар, мы выделываем шкуру морского зверя, раскрашиваем ее и вывешиваем в доме, где собираются мужчины племени, чтобы поговорить о делах. Шкура висит до тех пор, пока люди помнят, в честь кого она здесь повешена. Вот такую шкуру приготовили для Анскара, и художники приступили к своей работе.
Однажды ясным утром, когда мы с отцом готовили пахотные орудия перед новой посевной – я хорошо запомнил этот момент! – дети, посланные собирать птичьи яйца, прибежали в деревню. «Там на гальке лежит тюлень, – кричали они, – он в южной бухте!» Ни для кого не секрет, что тюлень никогда не приплывет туда, где живут люди. Но случается, что тюлень умирает в море или гибнет от ран. Мы с отцом так и подумали, вот и побежали вместе с другими жителями деревни на берег: ведь тюлень становится собственностью того, кто первым пронзит его своим орудием.
Я оказался шустрее всех и добежал первым с вилами в руках. Бросать вилы неудобно, но мне в спину дышали другие юноши, поэтому я еще за сотню шагов до тюленя метнул свое орудие. Вилы достигли цели и вонзились зубьями прямо в спину животного. А после этого случилось такое, что мне, надеюсь, никогда больше не предстоит увидеть. Под весом длинного черенка животное стало переворачиваться до тех пор, пока вилы не уперлись в землю.
Я увидел лицо своего дяди Анскара: оно сохранилось в холодной и соленой воде моря. В его бороде запутались темные зеленые водоросли, а страховочная веревка из шкуры моржа была перерезана всего в нескольких пядях от тела.
Дядя Гундульф не видел трупа, потому что отправился по делам на большой остров. Мой отец поднял Анскара, а я помогал ему. Вместе мы перенесли тело в дом Гундульфа и положили конец страховочной веревки ему на грудь, чтобы это сразу бросилось в глаза Гундульфу, когда тот вернется. Затем мы двое и еще несколько островитян сели ждать приезда преступника.
Он закричал, когда увидел тело своего брата. Этот крик отличался от крика женщин, скорее то был рев большого тюленя, когда он отгоняет других самцов от своего гарема. Гундульф выбежал из дома в ночную тьму. Мы выставили охрану у лодок и стали прочесывать остров. Духи крайнего юга светили всю ночь, и мы знали, что вместе с нами Гундульфа разыскивает Анскар. Перед рассветом свечение стало особенно ярким, и мы нашли Гундульфа в скалах у Рэдбодс Энд».
Хальвард замолчал. Безмолвие снизошло на всю больничную палату. Оказывается, не только наша маленькая компания внимательно слушала рассказ Хальварда. Наконец Мелито спросил:
– Вы убили его?
– Нет. В старые времена – да, убили бы, и это было неправильно. Теперь же за убийство мстит закон материка – так лучше. Мы связали ему руки и ноги и положили в его доме. Я сторожил Гундульфа, пока старшие готовили лодки. Он рассказал мне, что полюбил одну женщину на большом острове. Я сам никогда не видел эту женщину, но он сказал, что зовут ее Неннок. Она была красива и моложе его, но ни один мужчина не взял бы ее себе потому, что она родила ребенка от человека, умершего прошлой зимой. Тогда, в лодке, Гундульф сказал Анскару, что собирается привезти Неннок домой, но Анскар назвал его клятвопреступником. Дядя Гундульф был очень силен. Он схватил Анскара и выбросил его за борт. Потом намотал страховочный трос себе на руки и перекусил так, как это делают с ниткой женщины, когда заканчивают шить.
Он также рассказал, что стоял, держась за мачту, и глядел на своего брата, барахтавшегося в ледяной воде. Он видел, как сверкнуло лезвие, но подумал только, что Анскар либо угрожает ему, либо собирается метнуть в него нож.
Хальвард снова умолк. Сообразив, что он не собирается продолжать, я спросил:
– Не понимаю. Так что же все-таки сделал Анскар? Губы Хальварда тронула слабая улыбка, едва заметная под его светлыми усами. В это мгновение мне показалось, будто я увидел ледяные острова юга, голубые и страшно холодные.
– Он перерезал страховочный трос, тот трос, который Гундульф уже оторвал. Поэтому люди, обнаружившие его тело, не сомневались, что Анскар был убит. Понимаешь?
Да, теперь я все понял и несколько минут хранил молчание.
– Вот как, – буркнул Мелито Фойле, – прекрасная долина перешла во владения отца Хальварда. Посредством этой истории он дал понять, что хотя и не владеет собственностью, но может получить ее в наследство. Кроме того, теперь нам известно, что он происходит из семьи убийцы.
– Мелито считает меня гораздо умнее, чем я есть на самом деле, – ответил Хальвард. – У меня и в мыслях подобного не было. Сейчас вопрос не во владении землей, шкурами или золотом, а в умении рассказывать истории. А я знаю много разных историй и рассказал лучшую из всех. Это верно, я могу унаследовать собственность своей семьи после смерти отца. Но мои незамужние сестры тоже получат свою долю в приданое, и только то, что останется, будет разделено между мною и моим братом. Все это не имеет никакого значения, потому что я не повезу Фойлу на юг, где жизнь так тяжела. С тех пор как я взял в руки копье, мне довелось повидать много других, гораздо более пригодных для жизни мест.
– Я думаю, твой дядя Гундульф очень сильно любил Неннок, – предположила Фойла.
– Да, он это сказал, когда лежал связанным, – подтвердил Хальвард. – Но все жители юга любят своих женщин. Ведь именно ради них они выходят зимой на поединок с морем, бурей и ледяными туманами. Говорят, что, когда мужчина толкает свою лодку по гальке к воде, днище лодки скребется о камни и будто твердит такие слова: «Моя жена, мои дети… моя жена, мои дети…»
Потом я спросил Мелито, не желает ли он начать свой рассказ, но тот отрицательно покачал головой и заявил, что, поскольку все слушатели находятся под впечатлением истории Хальварда, он лучше подождет и перенесет свой рассказ на завтра. Тут все начали задавать Хальварду вопросы о жизни на юге и сравнивать услышанное с образом жизни в родных краях. И только асцианин молчал. Я же вспомнил плавучие острова озера Диутурн и рассказал о них Хальварду и всем остальным. Но о сражении в замке Балдандерса я не стал распространяться. Так мы беседовали до тех пор, пока не настало время ужина.
8. ПЕЛЕРИНА
Когда мы закончили ужинать, уже начало темнеть. Мы всегда вели себя тихо в эту пору – не только потому, что были больны и ослаблены, но также из-за мысли, что, обреченные на смерть, умрут, вероятнее всего, теперь, после захода солнца или глубокой ночью. То было время, когда битвы требовали возвращения долгов.
Да и вообще, ночь особенно настойчиво напоминает нам о войне. Иногда – а ту ночь я запомнил навсегда – в небе вспыхивали разряды орудий большой мощности; они походили на тепловую молнию. До нашего слуха доносился топот солдатских сапог – это караульные шагали на свои посты. Поэтому термин «стража», который мы так часто воспринимаем только как словесное выражение десятой части ночи, приобрел слышимую реальность – топот марширующих солдат и невнятные выкрики команд.
Наступил момент, когда все замолчали, и тишина длилась бесконечно долго. Она прерывалась только бормотаньем здоровых людей – Пелерин и их рабов-мужчин: они подходили справиться о самочувствии того или иного пациента. Ко мне приблизилась одна из жриц в алой одежде и села у койки. Мысли в моей голове шевелились замедленно, и в полусне я не сразу сообразил, что Пелерина, должно быть, принесла табурет с собой.
– Ты – Северьян? – спросила она. – Друг Милеса?
– Да.
– Он вспомнил свое имя. Думаю, тебе интересно это узнать.
Я спросил, как же его зовут.
– Конечно, Милее, ведь я только что назвала его так.
– Полагаю, со временем он еще кое-что вспомнит. Пелерина кивнула. Она была уже пожилой женщиной, с добрым, заботливым лицом.
– Я уверена в этом. Он вспомнит и семью, и свой дом.
– Если они у него есть.
– Ты прав, не все имеют семью и дом. Некоторые даже не способны создать дом.
– Ты намекаешь на меня?
– Нет, вовсе нет. Во всяком случае, эта способность не зависит от самого человека, это или есть, или нет. Но для каждого, особенно для мужчины, очень хорошо иметь свой дом. Как человек, о котором рассказывал твой друг, большинство мужчин думают, что строят дом для своих семей, но в действительности и дом, и семью они создают для себя.
– Значит, ты слушала историю Хальварда?
– И не я одна. Хорошая история. Одна из наших сестер позвала меня. Это было как раз на том месте, когда дед объявлял свою последнюю волю. Остальное я слышала. Знаешь ли ты, что за беда приключилась с тем дурным дядей? С Гундульфом?
– Думаю, он влюбился.
– Нет, беда совсем не в этом. Видишь ли, каждого человека можно уподобить растению. Красивая, пышная, зеленая крона наверху, часто с цветами и плодами; она тянется к солнцу, к Предвечному. Но есть другая часть растения, темная, она развивается далеко от кроны и уходит глубоко во тьму, где нет солнца.
– Мне не доводилось изучать труды посвященных, но тем не менее я знаю о существовании добра и зла в каждом человеке.
– Разве я упоминала добро и зло? Именно корни дают растению силы тянуться к солнцу, хотя они и не знают об этом. Допустим, острая коса срежет растение до основания. Стебель упадет на землю и погибнет, но корни могут дать новый побег, и стебель возникает вновь.
– По-твоему, получается, что зло есть добро?
– Нет, я говорю лишь, что объекты нашего восхищения в Других людях и в себе исходят из источников, которые мы не видим и о которых редко задумываемся. Гундульф, как и другие мужчины, имел склонность к проявлению власти. Надлежащее развитие властности закладывает основу семьи; у женщин тоже есть аналогичный инстинкт. У Гундульфа же этот инстинкт долгое время подавлялся, как у очень многих солдат здесь, в лазарете. У офицеров есть подчиненные, а солдаты, не имеющие подчиненных, страдают и сами не знают, по какой причине. Отдельные мужчины объединяются в группы равных себе по званию. Бывает, несколько мужчин пользуются одной женщиной или мужчиной, уподобившимся женщине. Другие заводят домашних животных и друзей среди беспризорных детей.
Я вспомнил сына Касдо и сказал:
– Понимаю, почему вы возражаете.
– О нет, мы не возражаем, во всяком случае, не против этого, и даже не против менее естественных явлений. Я говорю только об инстинкте проявления власти. В случае с тем дурным дядей этот инстинкт заставил его полюбить женщину, и что особенно важно, уже имеющую ребенка; таким образом, у него сразу была бы большая семья, и он наверстал бы упущенное время.
Она замолчала, и я кивнул.
– Однако слишком много времени уже было упущено, инстинкт вырвался наружу другим путем. Он посчитал себя полноправным хозяином земельного участка, который в действительности должен был впоследствии перейти семье одного из его братьев, и возомнил, что может распоряжаться и самой жизнью другого брата. Это представление было иллюзорным, не правда ли?
– Пожалуй, что так.
– Многие имеют столь же иллюзорные представления, хоть и не такие опасные. – Она улыбнулась. – Ты вот не считаешь, что обладаешь какой-то особой властью?
– Я – подмастерье Ордена Взыскующих Истины и Покаяния, но это звание не дает мне никакой власти. Люди моей гильдии лишь исполняют волю судей.
– А я-то считала, что гильдия палачей давно упразднена. Не превратилась ли эта гильдия в некое братство ликторов?
– Гильдия еще существует, – ответил я.
– Несомненно, но несколько столетий назад то была гильдия в полном смысле, как, скажем, гильдия серебряных дел мастеров. Во всяком случае, я читала об этом в исторических книгах, сохранившихся в нашем Ордене.
Слушая собеседницу, я на мгновение ощутил в себе всплеск ликования. Не то чтобы я считал, будто Пелерина в чем-то права. Мои чувства оскорбило другое. Возможно, я и безрассуден в некоторых отношениях, но хорошо знаю свои слабости, и подобный самообман не входит в их число. Тем не менее мне показалось удивительно приятным – пусть и на краткий миг – жить в мире, где бытуют такие заблуждения. Мне впервые пришло в голову, что миллионы граждан Содружества ничего не знают о высших формах судебного наказания, о многочисленных концентрических кругах интриг, опоясывающих Автарха. И эти мысли, как вино, точнее, бренди, вскружили мне голову и опьянили меня.
Пелерина, не подозревая о моем приподнятом настроении, переспросила:
– Так что же, значит, ты не считаешь себя наделенным какой-то особой властью?
Я покачал головой.
– Милее рассказал мне, что ты веришь, будто обладаешь Когтем Миротворца, и будто ты показывал ему маленький черный коготь, как у оцелота или каракары. Якобы ты сообщил ему, что оживил многих мертвецов при помощи этого Когтя.
Что ж, вот и пришло время, когда мне следует расстаться с ним. Когда мы явились в лазарет, я уже знал, что этот момент скоро настанет, но я надеялся, что сумею оттянуть неизбежное до тех пор, когда буду готов уйти. Теперь же я достал Коготь в последний раз, как я думал, и вложил его в ладонь Пелерины со словами:
– С его помощью вы сможете спасти многих. Я не украл его и всегда искал случая вернуть его вашему Ордену.
– С его помощью, – мягко повторила она, – ты вернул к жизни многих мертвецов?
– Я сам бы погиб несколько месяцев назад, если бы не Коготь, – ответил я и начал рассказывать ей историю своей дуэли с Агилюсом.
– Постой, – перебила Пелерина. – Оставь его у себя. – Она вернула мне Коготь. – Я давно не молода, как ты сам видишь. В будущем году я отмечу свое тридцатилетие пребывания полноправным членом Ордена. На каждом из пяти верховных праздников года, вплоть до прошлой весны, я видела Коготь Миротворца во время обряда поклонения. Он представлял собой крупный сапфир, большой, как орихальк. Должно быть, он стоит нескольких вилл, именно по этой причине воры похитили его.