Черт, не надо было, наверное, налегать на «Абсолют». Уже и Катя, сидевшая рядом, спросила:
— Ты что, хочешь выпить всю эту толстую бутылку? Остановись.
Такую хорошую, мягкую водку мне раньше пить не доводилось. Может, она и на самом деле была абсолютным решением идеи водки? Вопрос интересный. Впрочем, абсолютного на Земле нет ничего — иначе остановилось бы развитие… черт, опять меня занесло куда-то в сторону от обычного течения жизни…
Девочки-близняшки, съев по большому куску белоснежного торта, по команде Ольги вылезли из-за стола и стали подниматься по лестнице. Их косички торчали в разные стороны… Может, «Абсолют» ударил мне в голову, но вдруг представился мне малый, лезущий по лестнице… по лестнице, приставленной к стене… а стена еще не достроена, такая оранжевая кирпичная кладка… у малого в руках как будто доска, а сзади из-под кепки торчит коса, перевязанная черной ленточкой… и небо над ним голубеет…
Чертовщина какая-то! «Протри-ка глаза», — скомандовал я себе. Это девочки в голубых платьицах поднимаются по лестнице в неведомые покои… дочки Ольги и Джамиля… да-да, они могли бы быть твоими дочками… твоими и Ольгиными… но Оля
В четверг мне назначил встречу Алексей Иванович Коробов — индолог, один из немногих у нас специалистов по языкам современной Индии, включая язык маратхи. Я просил его о консультации — кое-что в текстах было мне непонятно, — и он выкроил мне два часа из своего расписания. Накануне, в среду, я сказал Кате за вечерним чаем, что завтра не смогу поехать в больницу.
— То есть как? — Она воззрилась на меня с таким удивлением, словно я оповестил ее о конце света. — Сереже нужен сок и творог. Яблоки!
— Катенька, профессор Коробов очень занятой человек, я с трудом добился консультации…
— Ты же знаешь, какая ужасная еда в больнице! — выкрикнула Катя. — Как же ты можешь…
Она не хотела слушать моих доводов. Расплакалась, убежала, не допив чаю, из кухни, бросилась на тахту. Я поспешил за ней, присел на краешек тахты, погладил Катю по голове:
— Успокойся, милая. Яблоки у Сережи на завтра есть. А в пятницу я отвезу…
— Конечно! — проговорила она сквозь слезы. — Сережа не твой сын, и тебе безразлично…
— Ты не права, Катя. Я люблю Сережу как…
— Никого не любишь! Ни моего сына, ни меня! Кто я тебе? Так, очередная любовница…
— Ты не права, — повторил я, поднявшись. — Хорошо, — сказал я, — откажусь от консультации, поеду в больницу. Не плачь только.
Коробов, конечно, удивился, когда я ему позвонил и, сославшись на неожиданные обстоятельства, попросил перенести консультацию. «Ну посмотрим, — сказал он. — Позвоните недели через три».
Я привез Сереже сок, творог, яблоки — все, что надо человеку в больнице для поддержания жизни. Сережа, с обмотанной головой, заговорил. Почти неделю молчал, Катя и я беспокоились: вдруг речь не восстановится? А тут, глядя на меня из бинтов, Сережа спросил очень тихо:
— А почему Папа Римский не едет в Россию?
— Вот что тебя беспокоит, — говорю. — Видишь ли…
Я объяснил ему этот прискорбный факт с точки зрения мирянина. Вполне возможно, она, точка зрения, не совсем совпадала с действительным положением дел. Но Сережу она удовлетворила. Он съел яблоко, очищенное мною от кожуры, и, немного невпопад, заметил, что «Лексус» — самый лучший из джипов. Наверное, так оно и было.
Выйдя из больницы, я увидел, что к ее облезлой стене приставлены леса, или, если угодно, подмостье, и на него по лестнице взбирается человек восточного типа, в шляпе с опущенными полями, с большим ведром. И тотчас предстал перед мысленным взглядом