— Неужели ты полагаешь, Медон, — учтиво сказал Одиссей, но юноша в голосе его раздражение услышал, — неужто ты думаешь, что на глупые выходки стану я тратить стрелу или лук в руки чужие отдам хоть на миг!
Растерялся Медон, лоб потер и брови насупил.
— С чего же решил я, что было гостей состязание? Знать, все ж не в меру хиосским тогда нагрузился.
— Это бывает, — Одиссей согласился, но тоже вдруг лоб почесал. — Постой, а откуда ты знаешь о кольцах в моих топорах из железа? Или речами ты так ублажал Пенелопу, что она тебе о них рассказала, а то и впустила в сокровищницу мою?
Строго смотрел базилей на Медона, и во взгляде читалась угроза.
— И впрямь, не пойму, с чего это я вдруг такое припомнил! — удивился Медон. — Или кто рассказал, или песни и сказы в голове моей все перепутались. Надо кносского чашу принять, чтобы странные мысли исчезли. Вот и сейчас мнится мне, будто в этих краях ты с сиренами как-то встречался, и один лишь их пение услышал, невредимым оставшись, и что недалеко отсюда Харибда и Сцилла тебя поджидали…
Странно было Политу видеть базилея столь изумленным, даже рот раскрыл безмолвно Лаэртид, внимая Медона словам. Юноша готов был поверить любой чудесной истории о царе Итаки — плавание еще не успело наскучить, а сколько событий!
— Да-а… — пробормотал Одиссей, — ты говоришь о вещах столь удивительных, что мне надо лет этак двадцать и столько же зим проплавать еще, и войн с добрый десяток устроить, чтоб оправдать эту славу героя… — Тут базилей вдруг осекся и, в сторону глянув, брови поднял. — Ну а этот куда?!
Полит и Медон подняли глаза к склону и увидели, как Ахеменид выбрался из укрытия и, шаря вокруг себя руками, присел и на карачках от камня к камню стал передвигаться. Вот он исчез за большим валуном, и лишь громкие звуки эхом трескучим от скал отозвались.
— Разве была на полдник у нас похлебка с горохом? — спросил базилей у Полита.
Юноша рассмеялся.
Медон же, не обратив на это внимания, тер в задумчивости подбородок, а потом сказал что-то о героях и подвигах, подобающих им, но Одиссей и Полит не внимали словам его, им интереснее было, споткнется ли Ахеменид, выбравшийся из-за валуна и шаг за шагом спускавшийся вниз. Даже Филотий, что весло рулевое осматривал, бросил занятие свое и криками веселыми подбадривал слепца.
Тот, не споткнувшись ни разу, словно ведомый богиней невидимой, к берегу все же добрался, и, камень плоский нащупав, уселся на нем.
— Слышу, речь о героях идет, — прохрипел он севшим от долгих рассказов или воздуха сырого голосом. — А где герои, там и я!
— Тебе, несчастный, следовало тихо сидеть под присмотром служанок Калипсо, — сказал Полит. — Вот полетел бы ты вниз и увидел воочию царство Аида.
— Лучше монету себе припаси, чтоб Харону вручить, когда он тебя через Стикс переправит! — огрызнулся слепой.
— Да, — вдруг, тряхнув головой, вскричал Медон. — А как же твои, Одиссей, злоключения в мире подземном, когда ты вопрошал души умерших пророков?
— Э-э, — завистливо сказал Ахеменид, — да это не мне, а тебе надо песни слагать о деяниях Лаэртида! Только нехорошо хлеб отбивать у слепого.
Отмахнулся от него Медон, хотел еще что-то сказать, но тут подошли Арет и дружинники.
— С вершины видать, что корабль у входа в протоку стоит, — доложил Арет базилею. — На берег, однако, не сходят, боятся, наверно, что можем внезапно уйти. А может, иного боятся…
— Куда мы отсюда уйдем, — недовольно сказал Эвтихор, высокий нескладный дружинник с изуродованным ухом. — Летать мы не можем, а горы эти только птица одолеет. Им только дождаться, когда мы с голоду здесь передохнем.
— О, итакийцы! — сказал Лаэртид. — Разве я силой тянул вас в плавание наше? Разве не обещал я опасности и лишения? Так не ропщите, как девы младые, что стонут в объятиях грубых насильников! Воды у нас хватит, а вина и подавно. Что же касается мяса, то можно ведь и воздержаться…
— Еще бы тебе не воздержаться! — брякнул кто-то из дружинников. — Небось у Цирцеи вовсю свинины наелся!
Замерли все, и в молчании было лишь слышно, как мелкие волны о гальку шуршат. Рот Одиссея остался открытым, а потом захохотал он, да так, что чайки поднялись со скал. За ним грохнули и остальные, только Арет, улыбаясь натужно, взглядами всех обводил настороженно. Вот он и заметил, как Эвтихор, будто от смеха согнувшись, сам незаметно вынул клинок и к спине базилея метнулся.
Быстрым был Эвтихор, но Арета меч оказался быстрее. Не успели дружинники сообразить, что происходит, как отрубленная рука злодея, с кинжалом в кулаке, упала на сходни и вниз покатилась. А сам Эвтихор вскрикнуть хотел, да сил уже не было — сделал он несколько шагов и повалился на слепого Ахеменида, что сидел безмятежно на камне.
— Когда ты напиться успел? — недовольно вскричал слепой но тут обрубком кровавым провел по лицу его Эвтихор и рухнул на берег.
Ахеменид потрогал свое лицо, понюхал пальцы и лизнул их.
— Э, да это и не вино вовсе, а кровь, — сказал он негромко. — Что у нас творится, зрячие?
Никто ему не ответил. Лишь Арет подскочил к упавшему и поднял его голову за волосы.
— Скажи, кто тебя надоумил на это? Признайся, а то прямо сейчас в царство Аида спроважу! Эвтимен открыл глаза и простонал:
— Меня убило золото Евпейта… Аидом же не пугай, ждать тебя там мне придется недолго.
Что-то еще прохрипел Эвтихор и затих. Арет впустил его голову, постоял немного над телом и, обменявшись взглядами с базилеем, столкнул бездыханного в воду.
Ропот послышался среди дружинников.
— Все ж человек, сжечь бы пристойно его, а не рыбам на корм…
— Скоро ему позавидует каждый из нас!
— Кто нас сюда заманил?..
— Подохнем мы тут, а все из-за сучки и выблядков…
Выпрямился царь Итаки, и если до сего мига был похож на сгорбленного старца, то ныне предстал перед ними муж грозный. Руку на лук положил Одиссей, и все замолчали, помня его смертоносную славу. Даже Полит, что рядом стоял, щит медный подняв с земли и копье приготовив, боялся взглянуть в глаза базилея. Медон примиряюще руки воздел и воскликнул:
— Разве вам нечего более делать, мужи ахейские, как убивать друг друга? Тогда уж лучше выйти в море и сдаться врагу, чтобы в рабстве дни свои влачить. Да лучше быть рабом жалким, чем предателем своего вождя!
Тут Арет накинулся с бранью на сбившихся в кучку гребцов и дружинников, и брани такой Полит еще в жизни не слышал. Опасливо он посмотрел в небеса: не накажет ли Зевс-Громовержец за едкие слова, от которых и пьяный сатир покраснеет?
Не наказал.
Из убежища вышла Калипсо, крики услышав. Спустилась по камням, легко шагая, а за ней и дети увязались. Подошла к Одиссею и встала перед воинами светлоликая, руки детям на плечи опустив. Завидев ее, смолкла перебранка, смутились дружинники, а кто-то и побледнел, испугавшись, не нашлет ли на него чары нимфа. Но не чар ее боялись гребцы и дружинники, робели они базилея — боги ему помогли с женихами расправиться, и хоть стар он уже, седины в волосах стало больше, но от стрелы не уйти, если гнев одолеет.
Между тем Ахеменид брезгливо обтирал лицо краем плаща, но только размазывал кровь по щекам. Он елозил на месте, сметая задом своим песок и водоросли сухие с поверхности большого плоского камня, похожего на квадратную плиту, вырубленную титаном. Потом ему стало сидеть неудобно и, рукой проведя, нащупал он вделанную в камень скобу из металла. Удивился открытию своему и, привстав, потянул за скобу. Громкий скрип долгим эхом над бухтой пронесся.
— Все же кто-то слепца обкормил горохом, — сказал Одиссей, а дружинники засмеялись негромко, но облегченно: лук свой не поднял базилей, чтоб проучить неучтивых.
— Смейтесь, смейтесь, — проговорил Ахеменид. — Да. как бы вам потом не обосраться со смеху!
Он расчистил поверхность серой плиты и озабоченно водил рукой по ее поверхности. Базилей подошел к нему, Арет же велел всем, у кого нет дела, идти на корабль, вдруг придется внезапно отплыть.
Полит, щит держа, стоял к базилею спиной, а лицом к остальным, на случай, если среди дружины окажется еще один предатель. Он слышал., как Медон и Одиссей обсуждают находку.
— Скоба из железа, знать, мастер небедный врезал ее в камень, — заметил Медон.
— Хотел бы я знать, где нынче этот каменотес или хозяин его, — негромко отозвался базилей.
Дружинники поднялись на судно, одни прошли на скамьи гребцов, другие встали к бортам. Арет подошел к базилею и что-то на ухо шепнул, тот кивнул и разговор свой продолжил с Медоном.
— А вот посмотри, рядом знак выбит в камне. Треугольник, и круг в треугольнике. Чей это символ, какого царя?
Чуть повернув голову и скосив глаза, Полит разглядел на сером ноздреватом камне глубоко вырезанные линии, а из середины круга слегка выступала дугою круглая скоба.
— Не припомню, у кого из вождей этот знак на знаменах я видел, — задумчиво сказал Медон. — Где-то встречался, то ли в списке старинном, а может, на одеянии… Если бы треугольник был увенчен рогами, то символ богини Танит карфагенской, а если б не круг, знак это храма Небесного Пса, что в Гелиополе египетском. Или то не знамена были, а паруса?
— Вряд ли ты видел его на парусах, многоразумный Медон, — вмешалась в разговор Калипсо. — Мало кто выживал из тех, кто видел корабли с такими парусами.
Поразился юный Полит — впервые за время их путешествия услышал он страх в голосе Калипсо. Он не видел лица ее и глаз, но собеседники вдруг замолчали и настороженно по сторонам огляделись, Арет же, меч обнажив, подобрался, словно готовясь внезапный удар отразить.
— Чей же знак это, о бессмертная? — растерянно спросил Медон.
— Знак этот ставил Гадир, царь Посейдонии, на границах своих, а где был границам предел, никто и представить не мог.
— Что это за царь такой, — удивился Арет, глянув на базилея, — никогда о таком не слышал.
— Дело давнее, — нехотя сказал Одиссей. — Ныне забыто имя его и потомков его имена. На досуге расскажет прекрасная нимфа о деяниях злых гадиритов.
— На досуге… Да скоро ли будет досуг нам! — хмыкнул Арет. — Только вот мне показалось, будто у баб тех свирепых, что с Огигия нас шуганули, тот же знак на перевязи красовался.
Переглянулись Одиссей и Калипсо, но ничего не ответили старому воину. Лишь крепче детей к себе нимфа прижала. Ахеменид же, слепой, в это время все шарил руками по камню и ногтем кривым вычищал от песка линии знака. А потом снова дернул за скобу — и она вместе с кругом вдруг провернулась.
Скрип, что давеча развеселил путешественников, повторился вновь, но теперь он не смолкал, нарастая. Словно где-то неподалеку заработали мельницы, и тысячи работников закрутили каменные жернова, чтобы смолоть муку для хлеба, которого хватит самому прожорливому божеству.
— Эй, что там у вас… — крикнул было Филотий с палубы, но голос его потонул в грохоте.
Закачалась земля под ногами. Юный Полит выронил щит и копье базилея, а слепой сжался в комок и скатился с плиты под ноги Арету. Две прямые трещины рассекли берег от воды к горам. Камни, песок и все, что было между этими трещинами, вдруг просело, ушло вниз, провалилось, хлынули воды морские в широкий пролом — семь или восемь длинных копий можно было уложить одно за другим. Волны ударили в скалы, но не разбились, а ухнули в пропасть, что, словно врата, в скалах открылась. Служанки Калипсо выбежали из укрытия, но под ногами у них была пустота, и все они канули в пенных струях.
На глазах базилея и тех, кто у края пролома стоял, сдвинулись камни, торчащие из воды, одно из них судно толкнуло, и «Арейон», сорвавшись с якоря, был втянут потоком и в черную бездну низвергнут. Все случилось так быстро, что спрыгнуть никто не успел. А те, кто остался, застыли от страха. Лишь руку к небу успел воздеть базилей да выкрикнуть пару проклятий!
Даже чайки вдруг замолчали и слышен был лишь рев воды неумолчный, что лился словно в разверстую пасть каменного великана. Но вскоре смолк шум потока, будто чрево его наполнил.
Горстка уцелевших прижались друг к другу и смотрели безмолвно на черную щель. Лишь слабый голос маленькой Лавинии был еле слышен:
— Что, мы уже прибыли к вратам Аида? Где же пес трехглавый?
Судорожно улыбнулся Одиссей, хотел что-то ответить, но не успел. Вскрикнули хором все — из темного жерла медленно и неумолимо выплывал корабль. Странен и страшен был облик его, непохожий на судна морские. Высокие бока его были не черными, как положено, от доброй смолы, а рыжими, словно наросла щетина на них. Не было мачт и парусов, а корма его так и не вышла из мрака. Двигался он в тишине и, миновав протоку, встал, острым носом нависнув над ними.
— О боги! — прохрипел Арет. — Ладья перевозчика за нами явилась.
Тут на носу корабля показалась фигура, словно змеями увитая, и рукой повела.
— Вот и Харон! — взвизгнул Полит и, щит уронив, рухнул на колени, лицо в ладони уткнув.
Тот, кто стоял на носу, так их всех напугавший, стряхнул с лица обрывки водорослей и знакомым голосом сказал:
— Сопли утри, а потом обзывайся, щенок неразумный!
— Да это Филотий! — в голос вскричали базилей и Арет.
И впрямь это был кормчий. Тряслась его голова, руки дрожали, но крепко держался он за криво изогнутый штырь, что торчал из борта.
— Жив ли ты или посланцем из мира теней к нам явился? — спросил Одиссей.
Откинул седые мокрые пряди с глаз Филотий и сердито ответил:
— Хотел бы я знать! Только сейчас мне бы лучше обсохнуть, а Перифету раны обмыть поспешите.
Перевел дыхание базилей, а тут и Арет вмешался:
— Вас только двое спаслись с корабля?
— Полтора! — буркнул Филотий. — Если Перифет дотянет до вечера — хвала небожителям. А ты, царь, прими новый корабль вместо потерянного. Чей это дар богов или демонов — не знаю.
— Мне скажет кто-нибудь, — возопил Ахеменид, — что происходит?
— Уймись, убогий, — бросил ему Арет. — Все, что могло произойти, уже произошло.
— Да ты шутишь! — рассмеялся слепой, и смех его столь был дик и неуместен на этом страшном берегу, что вслед рассмеялись остальные, и даже Полит, на песок усевшись, смеялся. Правда, недолго, потому что вдруг обнаружил, что плащ его влажен не от воды, а от мочи.
Хоть и были одежды путников несвежи, но после того, как вскарабкались на борт, от ржавчины рыжей все стали донельзя грязными. Опасливо смотрели по сторонам Полит и Медон, а слепой Ахеменид, которого втащили наверх, сидел на палубе и недоуменно щупал железные листы, из которых был собран корабль. Потом он вдруг схватился за уши и начал скулить, как щенок с перебитой лапой. Лишь после того, как встряхнул его Арет и прикрикнул, умолк слепой, и, пролепетав о том, как ему больно, упал без сознания. Раненый Перифет, кое-как перевязанный, лежал у носовой части, Филотий держал его за голову, а Калипсо за руку и что-то шептала. Дети, ничего не боясь, бегали по длинной палубе и порой забегали под свод каменный, куда уходила корма корабля.
Базилей и Арет медленно прошлись вдоль бортов, что тянулись больше чем на сотню локтей и были загнуты наружу, как на тартесских триерах, присматривались, нет ли где отверстий для весел, а потом, обойдя невысокое сооружение, похожее на опрокинутую чашу с узкими прорезями, двинулись к корме.
Они долго стояли в полумраке огромной пещеры, прислушиваясь, не раздастся ли голос божества этой горы, или не возникнет ли перед ними сияющий вестник с Олимпа, который поведает им, что за корабль ниспослан, с целью какой, и как, кстати, им управлять. Но было тихо, лишь плеск воды снизу был слышен да голоса детей, что эхом сверху отзывались.
— Даже тела их исчезли, — горестно сказал Одиссей. — Спутники наши погибли неведомо где в этом мраке. А от корабля даже щепки не всплыли.
— Я так понимаю, — сказал Арет, — что корабль наш могло зажать между камнями, вот и не выплыл никто, кроме Филотия, ну а тот мало что помнит. Судно же это на дне стояло, а когда вода сюда хлынула, оно перед нами явилось. Только кто его в толщу скал заточил, и какому титану это было под силу? Не человеческих рук это дело. Рок неумолимый нас привел сюда, и рок же слепого заставил найти тайный знак. Пожал плечами базилей.