— О каком напитке ты говоришь? — спросила Калипсо.
— Густое вино с горьким привкусом сильным, словно настой травяной подмешали к нему. Пары глотков хватило, чтобы развеселить сверх меры, а еще возбуждается плоть не к месту.
— Знаю, о чем говоришь! — влез Ахеменид в разговор. — Пробовал как-то, напиток неплох, а грибы все же лучше!
— Кажется, и я знаю, что это за напиток, — слабым голосом произнес Одиссей. — Приемная дочь Тиндарея славилась тем, что умела готовить непентес сильное зелье для слабых телом мужей, да и женщинам нравился вкус его горький. Так обольстила она очень многих, кажется, и Менелай пристрастился к напитку. И в грибах она знала толк…
— Ты говоришь о Елене Прекрасной? — удивился Ахеменид. — Так, стало быть, правда, что наш петушок молодой потоптал эту курочку, невесть как здесь оказавшуюся?
Полит кашлянул, а Медон и Калипсо с любопытством обернулись к нему. Одиссей засмеялся, заметив, как горделиво прищурил глаза и выпятил грудь юный оруженосец.
— Я не поверил глазам, когда их в объятиях застал, — сказал базилей. — Не знай я особенность некую у Елены, спутал бы ее с этой девой, которая словно родная сестра вышла из того же чрева.
Теперь засмеялся Медон.
— Нет, базилей, о чреве как раз не может быть речи. Не зря говорили вчера о женщинах, тайных орудиях гадиритов.
Нахмурился базилей.
— Кажется, припоминаю, — сказал он. — Речи вели о царствах великих, о замыслах дерзких…
— Да, так и было! — подхватил Медон. — Трон гадиритов тебе, Лаэртид, предложили — это не сон, если не розыгрыш глупый. Но такими вещами не шутят!
Дочь базилея внимательно прислушивалась к разговору. Она сморщила нос и потянула Калипсо за хитон. Когда нимфа нагнулась к Лавинии, девочка что-то прошептала ей. Калипсо рассмеялась.
— Наша дочь полагает, что лучше быть хозяином маленького клочка суши, чем этого большого короба, в котором дурно пахнет.
Одиссей улыбнулся и погладил девочку по голове, а Медон серьезно заметил:
— Порой боги предостерегают нас от необдуманных решений, вещая устами детей. Но здесь я не вижу подвоха. Какая нужда гадиритам так глупо шутить? Если они считают тебя человеком судьбы, так, значит, и трон предлагали, надеясь, что твое везение им на пользу пойдет. Как это будет славно — собрать воедино все малые уделы, покарать злодеев, утвердить один закон для всех — тогда воцарится порядок везде. Стада мирно пасутся, разбойники истреблены, поля возделаны, торговля процветает, искусства просвещают… — Он даже зажмурился от сияния картины, что перед ним открылась.
— Так вот чем они прельщают! — холодно бросила Калипсо. — Извилистыми путями идут гадириты к цели своей, знать бы только истинную цель! Я помню последние слова той воительницы, что на корабле мне перед смертью сказала. Не ты и не спутники твои им нужны, вас убить было велено, лишь меня живою доставить.
— Так их же вела старая вражда к базилею, — возразил Медон. — А нынешние правители, если бы хотели нас перебить, давно бы отдали своим вышивальщицам по коже.
Вздрогнула Калипсо, побледнела, прижала к себе детей.
— Ты-то откуда знаешь о них? — прошептала она еле слышно.
Медон лишь рукою махнул и улыбнулся криво.
— Велик соблазн большого царства, — задумчиво протянул Одиссей. — Но что, если бы рок повернул все иначе? Не я, базилей, по праву Итакой бы управлял, а наместник Приама или его смазливого отпрыска. Но с другой стороны, удача сама плывет мне в руки, вернее, сам я к удаче приплыл!
Он тяжело вздохнул и задумчиво бороду огладил. Арет перестал храпеть, сел, оглядел всех вытаращенными глазами, а потом вскочил и, схватившись за живот, пошел в укромную комнатку. Оттуда послышался шум, невнятные вскрики и глухие удары.
— Что же он такого съел? — удивленно вскинул брови Одиссей.
Но ему никто не успел ответить. Из закутка появился старый воин, да не один к тому же. Арет тащил за собой незнакомца.
— Соглядатая, поймал! — радостно провозгласил Арет. — Есть тут веревка?
Гадирит вдруг извернулся, присел, и в следующий миг Арет оказался на полу, а широкоплечий незнакомец с волосами, заплетенными в косицу, отскочил в угол и выставил руки вперед, защищаясь. Полит встал между ним и базилеем, Медон ухватил за горлышко высокий кувшин, а Филотий, который так и не поднял головы, занятый распутыванием ремешков на обуви, молча ухватился за край ковра и дернул. Гадирит устоял на ногах, но, качнувшись, крепко приложился головой к стене. Тут на него кинулись Медон и Полит, навалились, и вот незнакомец лежит перед базилеем, а Филотий гневно вопрошает, кто ему вернет ремни от сандалий…
— А ведь я его знаю, — сказал Медон, отдышавшись. — Это же беглый раб, вот кто!
— Не соглядатай, значит? — В голосе Арета явственно звучало разочарование. — А то прижечь ему пятки, развязать язычок, а?
— Беглого раба надо вернуть хозяевам, — рассудил базилей и направился в свои покои, а дети убежали за ним.
Калипсо задержалась. Она подошла к пленнику, смерила его взглядом и спросила что-то на непонятном языке. Гадирит разлепил подбитый, глаз, ответил коротко, а потом напрягся, словно желая разорвать путы, и заговорил, быстро сыпля слова, похожие на шуршание сухой листвы. Нимфа уже подходила к арке, идушей во внутренние покои, но внезапно замерла, вернулась и, всплеснув руками, рассмеялась.
— Что он сказал? — В арке прохода снова возник базилей. — Он посмел оскорбить тебя бранным словом?
— Не знаю, как и назвать его, дерзким или безумным, — ответила Калипсо. Он утверждает, что является сыном Плейоны.
В наступившей тишине было слышно лишь тяжелое дыхание раба и детские голоса, что доносились из внутренних комнат.
— Так ведь ты — дочь Плейоны! — воскликнул Арет.
— Истинно так, — согласилась нимфа. — И если мы правду услышали, значит, он мне приходится братом.
Глава девятая
Анналы Торкоса
Пребывание в замке достойного Верта укрепило меня в мысли, что человек и холод противны друг другу. Я догадывался, что Северная Киммерида — место не жаркое, но трудно привыкнуть к стеклам, покрытым льдом, к рычащему пламени огромных печей, от которых тепло, идущее по трубам в стенах, немного обогревало большие залы и крохотные спальни, к плотным одеяниям и тяжелой обуви, а самое неприятное — к знобящему сырому дыханию каменных стен.
Вскоре после нашего прибытия в замок суматоха улеглась и все разбрелись по своим местам. Болк пристроил меня к свите Верта. Мы шли за ним по длинной лестнице, которая вела, как мне показалось, сквозь все строения до самого верха.
Улучив миг, когда к Верту можно было подступиться, Болк спросил, куда меня отвести. Достойный удивился вопросу, а потом узнал меня, хлопнул по плечу и сказал, что я неплохо показал себе в деле, так что в его доме для меня всегда найдется свободное место — на усмотрение Болка. Нукеры, что стояли по обе стороны от Верта и его супруги, не сводили злобных глаз, наверно, прикидывая, как половчее нашинковать меня в стружку, если я вдруг словом или жестом нанесу урон замыслам их господина.
По тому, как вздохнул с облегчением Болк и быстро вывел меня из убранного коврами и гобеленами зала, я понял, что судьба моя, а скорее всего просто жизнь, зависела от того, куда меня отведут. Я напрямик спросил об этом Болка, когда мы спускались по пролетам длинной, сложенной из камня лестницы. Болк хмыкнул, пошевелил неопределенно пальцами, потом все же сказал:
— Господин мог отправить тебя в нижние покои, к грязной прислуге, или же в дальние дома, на пастбища и угодья. Но я устрою тебя в чистых покоях, там, где спят воины и мастеровые. Я отдыхаю всего одним пролетом выше.
— Мне почему-то кажется, — заметил я, — что твой господин мог устроить меня и гораздо ниже, чем к грязной прислуге.
— Это куда же? — удивился Болк.
— Ну, скажем, велел бы бросить в погреб или предать суду и примерному наказанию за то, что оказался на его пути.
Болк рассмеялся и взмахнул рукой.
— Господин может все! — благодушно сказал он. — Чего ему возиться с тобой, закопали бы прямо во дворе и цветы посадили. Но теперь он стал хозяином твоей судьбы, и ему незачем терять хорошего воина!
У меня были иные представления о своей нелепой судьбе, но рассказывать о них Болку не время и не место. Хорошо, что пока не закопали. Решительные люди, эти киммерийцы. Простые… Интересно, куда смотрит блюститель жизни и почему нигде не видно соратников, сотрудников мелких или даже стрекоз-наблюдателей? Я раскрыл рот, чтобы спросить об этом, но тут же захлопнул его.
Знакомый запах смывки, вкрадчиво напоминавший о давних днях! И еще мне показалось, что в полумраке углов с потолка свисают пучки сухих растений. Не удивлюсь, если окажется, что это ромашка, ненавистная тварям ползучим.
Дверь моей комнаты выходила в длинный коридор, там по обе стороны располагались спальни, а в дальнем конце — большая трапезная. На лестницы, ведущие к верхним и нижним строениям, можно выйти, лишь пройдя сквозь узкий проход, где двоим уже было тесно. На каждой лестничной площадке располагались по три перехода, два из которых вели в коридоры и только один выводил на ступени. Незваный гость долго будет карабкаться к верхнему ярусу.
Осмотрев комнату, Болк одобрительно цокнул языком, хлопнул меня по плечу и велел отдыхать.
— Возможно, через несколько дней наш господин удостоит тебя беседы, пообещал он.
— А что Диомед? — спросил я. — Его тоже здесь поместили?
— Ну, он-то в господских покоях, — многозначительно закатил глаза Болк. Ему небось сейчас самая толстозадая служанка постель согревает, чтобы лучше спалось.
Он подмигнул и ушел.
Я упал на кровать. Не было сил удивляться событиям последних дней или ужасаться ими. Не хотелось даже думать о том, для какой надобности им потребовался Диомед, второй помощник механика звездных машин, и что бы они со мной сделали, узнав, что сам протомеханик сейчас лежит, не раздевшись, на жесткой кровати и тупо смотрит в серый потолок на игру теней и света от слабо шипящих газовых рожков…
Но мысли все же просачивались в мою бедную голову. Всплывали почти забытые лица, вспомнились страшные последователи Безумного, которым тоже понадобился знаток звездных машин. Стройный миропорядок на моих глазах за последние месяцы просто разваливался на какие-то не связанные друг с другом куски, события были пропитаны глупой, но при этом смертоносной несообразностью с установленным сочетанием вещей.
Глаза мои смежились, но я бодрствовал. Внутренний слух, внезапно открывшийся после роковой встречи с Безумным Ментором, не исчезал, только далекий звон или жужжание стало почти неслышным. Однако я знал, что если прислушаюсь особым образом, то откроются маленькие дверки в моем сознании, и тогда я смогу прикоснуться к какому-нибудь соратнику поблизости. Это непохоже на то, как общаются между собой бойцы, или люди в теле бойцов. Там тебя пронизывает воздух, ты гонишь его сквозь трахеи, и в этом воздухе есть все запах, вкус, цвет и звук, а зрение лишь немного дополняет их. Человеческим языком эти ощущения не передать. А вот управление или связь подобны настоящему звуку, и каждый из соратников имеет свой неповторимый отклик — неслышный свист-скрип, словно несмазанные петли калитки открылись в сад, полный певчих птиц, сошедших с ума, — но каждая поет о своем.
Только в этих холодных краях не было слышно ничего внятного, лишь шорох-писк всякой мелюзги щекотал затылок. А потом мне почудился слабый отзвук из бесконечного далека, прерываемый мерным скрипом. Передо мной возникла смазанная картина, мелькнули острые челюсти, мохнатые шипастые ноги, а потом все это пропало, звук исчез в нарастающем гуле, который сопровождали мерные щелчки. Они становились все громче и громче, будто по огромной площади, вымощенной мраморными плитами, ко мне приближается гигантскими скачками голодный боец…
Но не этот образ напугал меня, а невидимые ищущие пальцы или щупальца, что обшаривали все уголки этой площади, подтягиваясь ко мне, нагому, сиротливо стоящему в ее центре.
Мне показалось, что я успел захлопнуть все дверцы прежде, чем тот, кто искал меня, коснулся моего сознания. А вскоре я заснул, успев подумать о том, что еще будет время осмотреться и понять, во что опять меня вляпало, потому что вряд ли господину Верту будет дело до бравого гоплита в ближайшие дни.
У господина Верта дело оказалось. Да такое спешное, что меня подняли спозаранку, не дав как следует выспаться.
Два прислужника в стеганых кафтанах помогли мне одеться. Не отвечая на вопросы, они быстро вели меня по коридорам и лестницам, поднимаясь все выше и выше. Я догадался, что предстоит разговор с их суровым господином. По дороге лихорадочно соображал, какую правдоподобную историю рассказать Верту, если тот начнет допытываться: кто я на самом деле и почему Диомед встретил моего двойника на одном из миров? Ничего толком не придумав, я решил говорить чистую правду — знать ничего не знаю! Тем более что так оно и есть.
После нескольких пролетов меня сдали с рук на руки Болку, который шепнул, чтобы я не дерзил господину, а потом провел меня в большой зал, на убранство которого я не обратил внимания, потому что запах, идущий от больших блюд на столе, напомнил, что я Давно не ел.
Во главе стола сидели достойный Верт и его супруга, а по обе стороны на длинных скамьях располагались лица знакомые — наставник Линь, Диомед и владелец лидийского судна, с кривой улыбкой разглядывавший содержимое тарелки. Были также лица незнакомые, но очень неприятные, потому что многие из них свирепо смотрели в мою сторону.
Верт заметил меня, выпятил губы трубкой, а потом указал на крайнее место за столом.
— Большая честь! — прошептал Болк, удивленно округлив глаза.
Не знаю, как насчет чести, но еда и пиво были отменными. Я сидел тихо, опустив глаза, и орудовал ножом, а челюсти мои работали непрерывно, пока на блюде не остались одни лишь кости. Пристойно рыгнул. Что ни говори, живое мясо нежнее решенного. Стало быть, Верт может себе позволить то, что не всякому чину в Микенах по средствам, даже с разрешения блюстителя жизни по настоянию лекаря. Нехорошо, конечно, что живое существо окончило свой путь в наших желудках, но мясо, однако, было вкусным.
После трапезы часть присутствующих ушли. Остались, как я заметил, все свои — Болк, Линь и Диомед. Мне достойный Верт тоже велел подойти к возвышению с двумя высокими табуретами, на которые уселись он и его супруга. И тогда я посмотрел наконец прямо в глаза наставнику Линю, неискусно изобразив, что поражен встрече.
Чинец даже бровью не повел, лишь отвернулся высокомерно. Диомед же, судя по закатывающимся глазам и зеленоватой бледноте щек, чувствовал себя прескверно — славное пиво киммерийцев хоть и немного его укрепило, но вчера явно он перебрал с угощением.
— Приветствую тебя, Тар, в моей скромной обители, — обратился ко мне Верт. — Прости, что вчера не смог достойно принять тебя. Хлопоты, суета, заботы спешные… Знаю тебя как доблестного гоплита. Тебя ждало возвышение, ты мог стать даже наставником, но скажи — многих ли ты знаешь воинов, достигших таких высот?
— По крайней мере одного, достойнейший, — не удержался я.
Верт перевел взгляд на Линя, который так и не одарил меня вниманием, хмыкнул и опять вытянул губы трубочкой.
— А скажи-ка, Тар, — снова заговорил он, — как долго ты собирался прыгать из мира в мир, в непрестанных битвах и схватках, при этом оставаясь в живых?
Меня так и подмывало брякнуть, что если меня не будут умыкать невесть зачем, то вполне можно и выжить. Но это точно сочли бы дерзостью. Поэтому я лишь развел благонравно руками.
— Вот именно, — удовлетворенно сказал Верт. — Служба гоплита трудна и неблагодарна. Наставник Линь охотно расскажет тебе, сколько на самом деле возвращается живых гоплитов. Ты возблагодаришь судьбу за нечаянный случай, который привел тебя к нам!
Я не был уверен, что чинец по своей охоте вообще захочет общаться со мной. Неприятно, когда твой обман, предательство, измена вдруг открываются тем, кому ты недавно буровил уши насчет доблести и чести. А то, что здесь пахло заговором и изменой высшей гнусности, сомнений не было. Только в чем была измена, я понять еще не мог. Не такой же Верт безумец, чтобы идти войной на Высокий Дом или же отложиться! Гулять ему на воле после этого до ближайшего служителя с паутиной на повязке.