И еще помнил Медон, как пробирались они с Одиссеем сквозь тесный лаз, избегая ловушек, а потом, когда взору предстало странное создание, мысли его разбежались, а тело его на краткий миг как бы позаимствовал некто, а потом обратно вернул.
Стрела за стрелой летели, впиваясь в темную глыбу, и вскоре колчан опустел. Не шелохнулся бог гадиритов, в глазах его многократных ничто не дрогнуло, но знал Медон, что ущерба ему Одиссей причинить не сумел. И еще показалось, что больше всего существо беспокоит сохранность небольших, похожих на круглые камни, шаров, что в обилии лежали вокруг него. Запах в убежище гадиритского бога навевал веселое любопытство, а тихий непрестанный шепот в голове, что смущал его долго, вдруг смолк, слабо ахнув, когда невидимые пальцы словно пощекотали голову Медона изнутри.
— Если стрелы тебя не берут, — вскричал Одиссей и выхватил меч, — так, может, кладка твоя податливей будет?!
Что случилось потом, в памяти отложилось смутно. Будто бы неодолимая сила обволокла их и вышвырнула наружу, к своим спутникам. Дрожащие губы Полита, меч в трясущейся руке Арета и прищуренные глаза Лавинии — вот что увидел Медон, немного придя в себя. Расспрашивал он Полита, почему испугались они их возвращения, но юноша отвечал уклончиво, бормотал что-то странное и наконец признался, что когда базилей и Медон объявились перед ними, то не признали они их сразу и хотели убить. Удивился Медон, но юноша пояснил, что возникли они в облике странном и страшном — ликом вроде бы те же, но словно в оболочке человеческой прятался кто-то другой.
В темноте, еле освещаемой слабым огоньком масляной плошки, они пробирались вниз по ступеням, локти их касались стен. На развилке базилей не колеблясь указал направо, потому что левый коридор шел вверх. Лаз привел их к двери, за которой началась анфилада небольших комнат с такими низкими потолками, что Арету пришлось опустить мальчика на пол.
Под ногами что-то хрустело, шорох в углах и светящиеся точки, на миг вспыхивающие и гаснувшие, подсказали Медону, что крысам здесь должно быть вольготно. И еще он увидел, что вдоль стен кое-где свисали цепи, а в одной из комнат он разглядел прислоненную в угол раму ткацкого станка, но вместо пряжи растянутой на нем смутно белел человеческий скелет. Содрогнулся Медон, подумав, не здесь ли вышивальщицы по коже совершенствуют свое мастерство…
Были и еще комнаты и залы. Порой из-за стен доносились голоса, топот ног, глухие крики. Огонек плошки начал чадить и потрескивать, но к тому времени они уже оказались в освещенном помещении.
Шаги базилея становились все медленнее, и не усталость тому была причиной, а неуверенность. Дороги он не знал, и если ранее просто вел своих спутников вниз, то ныне искал лестницы или ходы, ведущие к пристани внутренней.
— Кажется, здесь я бывал! — воскликнул Медон. — Где-то неподалеку гадальные колеса!
И впрямь, через два поворота и три двери перед ними возникли спицы машины. Молча смотрел Одиссей на лотки и спиральные желобы, вздохнул и сказал:
— Велика мудрость гадиритов, но не будет им пощады! Во имя великого замысла прольют они море крови. Маленький остров дороже мне и милее, чем все могучие царства. Рад я, что Трои погибель костью в их горле застряла.
Медон споткнулся о деревянный шар и тот откатился к бронзовому сосуду, одному из многих, составляющих круг у гадальной машины. Подняв его, пригляделся и хмыкнул:
— Вот и знак «ун», означающий благоприятную встречу.
Слова его были прерваны громким лязгом. Откинулась невидимая створка, и на выступе возникла над ними знакомая фигура.
— Что, затаились предатели?! — вскричал Родот. — Стража…
Он не успел закончить, как деревянный шар с глухим треском врезался ему в лоб. Мудрец взмахнул руками, словно изумляясь такой неблагоприятной встрече, и полетел вниз головой в переплетение длинных лотков и медных конусов с глубокими спиральными желобками. Упал неудачно, острая вершина конуса пронзила его тело и вышла из спины, как неуместный рог.
— Вот и нет нашего плешивца, — только и сказал Арет. — Ловко ты его уложил.
Медон не ответил ему, он и сам был удивлен. такому удачному броску.
Шум и крики донеслись из проема, откуда низвергнулся Родот.
— Уходим отсюда, — приказал базилей. — Тебе, Медон, ведомы эти места, ты нас и веди!
Уверенно возглавил шествие Медон, но вскоре заплутал он в переходах, растерялся, и лишь когда попал в помещение, где полки высились до потолка, а большой стол был завален странными фигурами, успокоился. Здесь Родот поил его живительной водой и толковал о судьбах Посейдонии. Осиротела ныне мудреца обитель, подумал Медон с сожалением. Будь у Родота нрав не столь злобным, может, иначе бы все обернулось!
Проходя мимо стола, Ахеменид, одной рукой цеплявшийся за пояс Полита, другой смахнул со стола небольшую пирамиду из полированной бронзы. Звонко ударилась об пол она, вздрогнули путники и ускорили шаги, следуя за Медоном.
Щит отодвинув, что вход в коридор прикрывал, огляделся Медон, но пустынен был коридор и тих, лишь сверху доносились слабые удары и треск, словно кто-то ломал переборки. Вышли они в коридор близ покоев своих, но далее повел их Медон, сказав, что знает, как отсюда добраться до низа, к причалу.
Он хорошо помнил дорогу, а когда вышли все на лестницу, что вниз вела, на миг даже замер, потянув носом. Пряные запахи поварни почуял и Ахеменид, пожаловавшись шепотом на голод. Медон вслушался, однако тихо было в той стороне: ни звона медных сковород, ни грохота крышек об котлы. Наверно, разбежались повара и затаились на время смуты в кладовых, полных снеди вкусной. Отогнав от себя мысли о еде, Медон вывел базилея и всех остальных к площадке, откуда удалось ему в свое время разглядеть и гребцов многочисленных по одну сторону высокой переборки, и рабов взбунтовавшихся — по другую.
— Вижу корабли! — сказал базилей, вытянув руку.
В свете факелов сверху было заметно, как у триеры копошатся люди, перетаскивая тюки и короба на соседнее судно, нескладное видом. Медон же всматривался в другую сторону, но никак не мог разглядеть гребных весел. Какое-то движение внизу было, но что там происходило — не разобрать, лишь звуки, похожие на треск валежника, доносились оттуда.
— Уж не «Харраб» ли к отплытию готовят? — насторожился Одиссей. — Нам ни к чему этот железный саркофаг, захватим малое суденышко и в путь! Вперед!
Люк, откуда в прошлый раз появился стражник, чуть не спаливший Медона, остался открытым. Арет передал мальчика базилею, а сам прошел вперед с мечом на изготовку. Медон шепотом подсказывал, куда идти и где сворачивать. Внизу они попали в узкий проход между высокими стенами, а когда вышли на пристань, то за выступом наткнулись на тело, облепленное крысами. Рядом валялось копье огненного боя.
— Ага, вот он куда свалился! — сказал Медон, подбирая копье. — Потому и не нашли…
— Это ты его, что ли? — уважительно спросил Арет.
— Чуть не сжег меня, когда Седдер убегал, — пояснил Медон.
Он хотел еще что-то сказать, но Арет предостерегающе поднял руку, и он замолчал. Ахеменид, прислонившись к стене, голову вниз склонил и пробормотал что-то. Старый воин вдруг пал на колени, словно отдавая почести мертвому стражнику, а потом прижался ухом к металлическим плитам. А когда поднялся с колен, то мрачная улыбка появилась на его лице.
— Кажется, братец добрался до своих щитов. Ты тоже, увечный, слышишь гул воды?
— Где-то хлещут струи, и очень сильные, — ответил Ахеменид.
— Так поспешим! — сказал базилей.
Медон не знал, как пользоваться огненным копьем, и хотел бросить его, но Одиссей отобрал его и, повертев в руках, вернул, посоветовав беречь на всякий случай.
У кораблей их остановила стража. Три гадирита вышли навстречу, один из них что-то спросил, на что Арет высокомерно ответил, что не пристало их правителю говорить с простыми воинами. Рука его как бы случайно легла на рукоять меча, а Полит отвел детей и слепого в сторону. С «Харраба» по сходням сбежал гадирит в длинном плаще, а за ним еще трое стражников с клинками в руках. «Плохо дело, подумал Медон, — двое на одного!» Он перехватил огненное копье поудобнее, чтобы использовать его как палицу.
Стражники, что остановили их, при виде копья шарахнулись в стороны. Гадирит в плаще замер, потом вдруг согнулся в поклоне и масляным голосом проговорил:
— Птахор смиренно просит великодушия, о правитель! Не признали тебя стражи во мраке невежества! Нерадивые будут наказаны, неучтивые казнены. Повелевай!
Арет оглянулся на базилея и подмигнул. Здесь, внизу, явно не знали о том, что творится наверху.
— О казнях потом, а сейчас ты поведай мне, Птахор, — звучно сказал Одиссей, — куда снаряжаете судно и кто поведет его?
— Совет мудрецов, повелитель, направляет нас к африканским берегам. С твоего высокого благоволения вернулся к нам «Харраб». Ныне исправили мы поврежденное, выпрямили искривленное и напитали алчущее. Готовы к отплытию, ждем лишь слов напутственных Родота.
— Не жди, — сообщил ему базилей. — Занят делом Родот, важным и срочным. Прямо сейчас отплывай, а мы с тобою в море выйдем!
Пристально глянул мудрец в глаза базилея, а потом наклонился к нему и спросил доверительным шепотом:
— Что, не подавлен бунт до сих пор? Ценю благоразумие правителя — на «Харрабе» смуту переждать не в пример спокойнее.
Долгим взглядом ответил ему Одиссей и губы в улыбку сложил:
— Почетно быть правителем столь мудрых потомков Гадира.
— Мудрость наша ничто пред величием Наставников, — скороговоркой отозвался мудрец, а потом предложил взойти на корабль.
Медон и Арет остались на палубе, остальные спустились вниз. Старый воин беспокойно поглядывал по сторонам, ожидая крика истошного сверху или гонца с повелением вязать беглецов. И даже когда за кормой «Харраба» ударили лопасти гребного колеса, а перед носом медленно разошлась щель, выпуская в море корабль, даже тогда настороженно он озирался, готовый к любому коварству.
Но вот сошлись створы гигантских ворот, темная гора, нависающая над ними, медленно отдалилась, все дальше и дальше уплывало железное судно, а потом исполинское сооружение гадиритов и вовсе превратилось в небольшую пирамиду, выступающую над волнами, словно диковинный поплавок, потерянный нерадивым рыбаком. И лишь тогда Арет вздохнул с облегчением и изумленно воскликнул, уставившись в багрянец вечернего неба:
— Ты гляди, светло-то как! Я про солнце и думать забыл в этих чертогах Аида!
Воспоминания Медона прервал крик с носа корабля. Наблюдатель что-то заметил и теперь подзывал других воинов. Держась за покатый борт, Медон перебрался к носу и увидел маленькое судно без паруса и весел, которое мотало по волнам недалеко от них. Вблизи оказалось, что нет никого в нем, наверно, смыло волной несчастливого мореплавателя. Вот на чем можно ночью сбежать отсюда, подумал Медон, но тут о тяжелую тушу «Харраба» разбилось суденышко в щепы. Медон вздохнул и отправился вниз. Горели ярко масляные лампы, пылью больше не пахло, но тесно было в чреве корабельном. Немного было гадиритов, три дюжины, не более, однако грузы занимали почти все свободное место. Лишь Одиссея и спутников его разместили в комнате, что находилась под башней с рычагами управления, да Птахор с Узрисом ютились в закутке, отгороженном тюками аж до самого потолка.
К ним заглянул Медон, когда шел к базилею. Птахор сидел под качающимся на тонкой цепочке светильником и озабоченно водил пальцем по металлической пластине. А неразговорчивый Узрис лежал у стены с закрытыми глазами.
Заметив Медона, сделал Птахор жест приглашающий и пластину отложил в сторону. Опасливо глянул Медон на веревки, которыми были стянуты тюки, спросил, присев рядом:
— Не боишься, о Птахор, что от качки обрушится груз и задушит вас, спящих?
— Не боюсь, — ответил мудрец. — Другое тревожит меня. Пора нам плыть к берегам африканским, но и правителю надо вернуться и трон укрепить. Течения и ветер благоприятны первому, второе — не менее важно. Хотя… — наморщил тут лоб Птахор, — если с нами правитель отправится далее, худа не будет в том. Пока Родот присматривает за порядком на плавающей цитадели, правитель ступит на землю и место для города освятит.
— Так вы собираетесь город закладывать? — С этими словами Медон взял с пола металлическую пластину, на которой были выдавлены тонкие линии, по очертаниям напоминающие карту.
Прищурил глаза, повертел так и этак и, вздохнув, отложил.
— Прав был Родот, на коже смотрится лучше! Значит, надоело по волнам носиться, и ныне вы сходите на сушу. Кто же мешал вам к берегу раньше пристать?
— Не раз и не два мы сходили на берег и городов основали немало, — ответил Птахор. — На юге, в двух днях плавания отсюда, Гхар Дагган, город богатый, давно был основан, да только забыли об этом его обитатели, или вот, скажем, на севере…
В закуток сунулся гадирит, которого Медон частенько видел за рычагами управления, и что-то сказал Птахору. Тот коротко ответил, и гадирит исчез за тюками.
— Ныне пора нам город воздвигнуть другой. Время не ждет, потомство Наставника скоро увидит свет его мудрости. — С этими словами Птахор соединил ладони и голову склонил почтительно. — Но тебе, наверно, понять меня трудно…
— Нет, отчего же. — Медон улыбнулся. — О многом рассказал мне Родот и диковин немало я видел. Машину Замана, родильные чрева Анкида и даже…
Он умолк и глянул искоса на мудреца. Птахор кивнул благосклонно.
— И даже Наставника вашего!
Узрис, что лежал у стены, внезапно раскрыл глаза и сел. Медон не отвел взгляда.
— Лицезрел я его, и коконы видел, что рядом лежали, — твердо сказал он. Стало быть, время пришло появиться потомству?
Птахор обменялся взглядами с Узрисом, а потом рассмеялся негромко.
— Прав был Родот, говоря, что по духу и силе разума ты близок нам. Место твое рядом с нами. Правители приходят и уходят, а кто может заменить мудреца?! Узнай, что и впрямь наступает пора возвращения Наставника с приплодом своим. Когда-то их было великое множество. Мощь Посейдонии их попечением лишь укреплялась, но однажды стала чрезмерной…
Птахор тяжело вздохнул, а Узрис вторил его вздоху и снова лег.
— Слышал не раз я о том, что Посейдония сгинула в пучине, — сказал осторожно Медон. — И Родот обещал рассказать мне об этом, да все недосуг ему было — история длинная.
— История, увы, коротка, а вот предыстория — да. Начало ее теряется в бездне времен. Был царь Гадир силен и отважен, а десять сынов его царства пределы расширили на всю Посейдонию. Но так бы ему оставаться царем, одним из бесчисленных царей, что правили, правят и будут править, если бы не чудесное прибытие Наставников. Возникла их сияющая пирамида из ниоткуда, и вышли они из нее видом страшные, но сутью полные великодушия, нам недоступного. Быстро привыкли к ним гадириты, жили они среди нас и учили вещам, непонятным вначале. Узнай ты хоть малую толику, достойный Медон, сколько миров есть, подобных нашему, лишился бы разума!
«Что ты знаешь о безумии, — с неожиданной злобой подумал Медон. — Тебе бы мои голоса и видения! А что до жука вашего, так сейчас, наверно, рыбы глаза его страшные выели!».
— Много мужей гадиритских пустились тогда вместе с ними в отважные путешествия, — продолжал между тем Птахор. — С помощью пирамиды открылись нам двери в иные миры, где под светилами чуждыми видели тварей, подобных богам иноземцев, видели злаки, подобные скоту, и видели нечто, ни на что не похожее. Сколько ушло невозвратно, пропало, исчезло навеки! Может, где-то сейчас потомки первых путешественников города и царства воздвигают под иными светилами. Но однажды вернулись Наставники наши в расстройстве: их встретил неведомый Враг и урон был тяжелым. О войнах тех память не сохранилась. Где они шли, кто кого одолел — неизвестно!
Задумался Птахор, а Медон тряхнул головой. Он чуть не заснул под монотонный голос. Много забавных историй и вымыслов дивных собрал он в хранилище свитков на Заме. Жуки из пирамид, вот удивил! А скажем, история о рождении некоего героя, который вышел из медного тростника, что опустился на озеро в дыме и пламени? Или о злом царе, который настолько был нравом свиреп, что взглядом раскалывал камни да случайно увидел свое отражение? Вот где изящество, вот где соразмерность вымысла и морали!