— Упаси Бог, — поднял руки хлыщ. — Я просто хотел отметить поразительные способности вашего сотрудника.
— В таком случае — благодарю.
— Не стоит.
А я еще считала нашего начальника не очень приятным типом, подумала Скалли. По сравнению с местным хлыщом он — просто образец рыцарственности и гуманизма! Присутствующие оживились, наблюдая эту маленькую дуэль. Лишь у Молдера, пока шла эта перепалка, не дрогнул ни единый мускул на лице. Скалли снова показалось, будто он где-то совсем не здесь.
— Химикаты химикатами, — проговорил Скиннер, погладив лысину, — но следы Эфе-сянин действительно замел неплохо. Оружия нет. Признаков совершения насильственных действий нет. Ос травил, или крыс — вот вам и химикаты. И все. Я думаю, адвокат Вернона будет стараться провести следствие и суд в двадцать четыре часа, и, боюсь, ему это удастся, а мы ничего не сможем противопоставить.
— Все это время мы будем продолжать поиски на территории Дворца и его угодий, — вставил хлыщ. — Возможно, там обнаружатся и еще погреба.
— Бункера, — сказал Скиннер.
— Схроны, — подсказал кто-то из агентов Бюро штата.
— Так, — проговорил Скиннер. — Оружие оружием, но теперь, раз уж мы ввязались в непосредственное соприкосновение с прихожанами и все они задержаны, надо во что бы то ни стало выявить среди них того, кто звонил. Того, кто назвал себя Сидни.
— Безусловно, — неожиданно легко согласился хлыщ. Впрочем, тут было трудно что-либо возразить.
— Если Верной и его ближайшие подручные узнают, кто дал нам наводку, то, скорее всего, мы найдем уже труп Сидни. Если вообще найдем, — Скиннер глубоко вздохнул. — Всё.
— Все свободны, — тут же проговорил хлыщ.
Шесть человек разом поднялись; в том числе и Молдер, который, как оказалось, хотя бы частью сознания присутствовал на совещании. Кто-то вполголоса заговорил о погоде; кто-то закурил. Пожалуй, теперь можно попробовать снова порасспросить Фокса, продумала Скалли. Но ей опять не удалось.
— Агенты Скалли и Молдер, — неожиданно произнес Скиннер, когда те были уже в дверях. — А вас я попрошу остаться.
Когда остальные покинули кабинет — в том числе и хлыщ, с явным сожалением оглянувшийся назад в страстном, но бесплодном желании узнать, о чем пойдет этот приватный разговор, — Скиннер присел на край стола и чуть исподлобья глянул на подчиненных. Он глядел долго.
— Вы поработаете с Верноном Уорреном по прозвищу Эфесянин, — угрюмо сказал он затем. — Пока он тут, под рукой.
— Что вы имеете в виду, сэр? — с почти издевательской вежливостью уточнила Скалли. Скиннер фыркнул.
— Сам не знаю, — честно признался он. Иногда он позволял себе сделать вид, что играет в открытую. Особенно когда и впрямь играл в открытую. Но, подумала Скалли, у него все равно остается такой вид, словно он лишь делает вид.
Потом она вспомнила хлыща. Нет, лучше уж Скиннер.
— Прощупайте Вернона на предмет его… э… паранормальных способностей.
— Сэр? — чуть подняла брови Скалли.
— Я все сказал.
— Астральное проецирование? Спириту-альный перенос?
— Можете иронизировать, агент Скалли, сколько вашей душеньке угодно. Вы получили приказ.
— Мы полагаем, — Скалли взяла себя в руки и заговорила серьезно, — что Верной просто социопат, параноик. Он прекрасно знает Библию… такая память, такое дословное знание текста, кстати, характерно для некоторых психических расстройств. И он использует это знание, чтобы подчинять людей своей воле и заставлять их делать то, что он хочет.
Она покосилась на Молдера. Молдер молчал. Это начинало раздражать Скалли.
— Верной довел до грани самоубийства шестерых женщин, — неохотно проговорил Скиннер. — Вы сами это видели. Вы сами видели, что не творилось ни малейшего принуждения. Они сами готовы были пить отраву. Поэтому-то нам нечего вменить этому ублюдку в вину… Сами. Он даже на словах ничего не велел им, только молился. Это меня крайне интересует. И тревожит, агент Скалли. Крайне тревожит.
Он помедлил.
— Неровен час, мы получим второй Джонстаун. Вторую Гайану. И тут уж не сошлешься ни на коммунистов, ни на латиноамериканские джунгли, ни на оторванность от людей… Прямо у нас перед носом. Прямо в сердце Теннесси. Чаттануга чу-чу. Поняли?
— Да, сэр, — сказала Скалли.
Молдер молчал.
Девятый полицейский участок Чаттануга, Теннесси 10:45
Там, в схроне, Молдер не успел толком разглядеть Вернона Эфесянина. Все заслонило лицо женщины, внезапной вспышкой возникшее перед ним в душном сумраке и невесть отчего опалившее ему душу. Теперь он постарался вглядеться. Верной был молод и поразительно хладнокровен. И красив. У него было лицо сильного и отнюдь не злого человека, оно могло бы быть даже симпатичным, приятным, располагающим своей спокойной уверенностью и немного стылой, но несомненной внутренней устойчивостью. Если бы не слишком прозрачные, слишком заледеневшие глаза. В них ничего нельзя было прочесть. В них не было глубины, но не было и дна. В них ничего не было.
У него глаза абсолютно безумного человека, думала Скалли, сидя рядом с Молде-ром и глядя на человека, восседавшего напротив. А, между прочим, именно безумцы часто имеют способность подчинять себе нормальных. Нормальные люди слишком часто сомневаются, а вот безумцы не сомневаются никогда и ни в чем. Особенно — в собственной правоте. Вспомнить хоть Гитлера. О, если бы можно было любого чересчур уверенного в своей правоте человека освидетельствовать, как безумца — насколько спокойнее и легче жилось бы людям на земле!
Увы…
Зато глаза пожилого и пухлощекого, отмеченного нездоровой полнотой адвоката, расположившегося рядом с Верноном, говорили слишком о многом. Они то бегали, то принимались суетливо моргать, то с вызовом вперялись в Скалли или в Молдера… Адвокат напускал на себя уверенность. А стало быть, уверен совсем не был.
— Я знал, что вы придете ко мне, — тихо и очень спокойно проговорил Верной, не ожидая вопросов. — Придете за мной. В течение многих веков я это знал. Матфей сказал мне об этом прямо.
Он чуть помедлил. Голос был хрипл ова-лым и бесстрастным — но совсем не походил на прокуренную хрипотцу Сидни. Нет, конечно, подумала Скалли, это не он. С чего бы ему самому доносить на себя? Странная мысль пришла мне в голову, однако… Откуда вдруг? Только из-за того, что некая надломленность ощущается в нем, в этом Верноне? Но, скорее всего, она мне просто мерещится. Усложняю. Он фанатик, какие надломы. Достоевщины тут и в помине нет.
— Узрите: Сатана заключит в узилище некоторых из вас, и бесы его станут пытать вас, и мучить, и проверять крепость вашей веры в течение десяти дней, — Верной чуть улыбнулся. — Будьте верны, и после смерти вас увенчают короною жизни вечной, истинной…
— По-моему, это написано над вратами храма в Смирне, — наконец-то подал голос Молдер. — А ваша церковь — это что-то вроде храма Воскресения в Эфесе, я это понимаю так…
— Моя церковь называется церковью Семи Звезд, — снисходительно ответил Вер-нон. — Она объединяет все семь церквей, получавших откровения. Никто из моих прихожан не имеет ни малейшего отношения к Эфесской церкви Воскресения.
— А вы?
Адвокат заморгал и заерзал.
— Я — другое дело. Я присутствовал, когда Иоанн Богослов принес людям послание Апокалипсиса.
Это не допрос, а коллективный бред, подумала Скалли. Если так пойдет, мы будем беседовать часами. А часы идут, часы дороги. Может, он просто выгадывает время?
— Послушайте, мистер Уоррен, — решительно сказала она, пытаясь взять ситуацию под контроль. Не вовремя на Молдера накатил период задумчивости, ох, не вовремя он снова стал рохлей… Не вовремя… Долго это будет продолжаться, интересно? — Если бы, например, Сидни на поверку оказался неверующим, был бы он увенчан в конце концов короной жизни? Ведь он все же был вашим прихожанином?
— Это провокационный вопрос, — тут же сказал адвокат. — Верной, можете не отвечать. Среди прихожан Дворца Семи Звезд нет ни одного человека по имени Сидни.
Верной опять улыбнулся уголками губ.
— Потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, — без запинки начал он снова цитировать свое, видимо, любимое и коронное «Послание к Эфесянам», — против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных. Для сего примите всеоружие Божие, дабы вы могли противостоять в день злый и, все преодолевши, устоять.
Он умолк. И что, интересно, он хотел этим сказать, растерянно подумала Скалли. Это ответ? Или это уклонение от ответа? Может, он просто издевается над нами, и никакой он не безумец, а просто наглец?
Молдер молчал.
— Спрашивайте по существу, — сказал адвокат и нервно облизнул губы.
Верной остановил его покровительственным мановением левой длани.
— Я не понимаю вас и не хочу понимать, — почти задушевно сказал он, — но я знаю одно. Нет у вас веры даже и с горчичное зерно. Нет. Ни во что вы не верите. Вам наплевать, кто я такой — Джим Джонс или Дэвид Кареш. Вы не понимаете меня и не слышите меня. Сказано: имеющие глаза да увидят, имеющие уши да услышат — но вы слепы и глухи. Мне и не нужно, чтобы вы меня понимали, чтобы верили мне или чтобы я вам нравился. Это ваше дело, ваши проблемы. Это ваша беда — не видеть и не слышать. Я хочу только, чтобы вы на минутку отринули суету, забыли о вашем нелепом греховном расследовании и ради спасения собственных же душ задумались вот о чем. Настанет день, день гнева Его, и могучие люди Господа сокрушат вас. Чем бы вы ни занимались. Каких бы чинов не достигли. Какие бы успехи на поприще вашем не мерещились вам и не сбивали вас с пути. Все — — суета. Не уверовавший в меня будет ввергнут в озеро огненное и серное. Будь то вы, миссис, — он с неожиданной галантностью чуть склонил голову в сторону Скалли, — или вы, агент Молдер, — он перевел взгляд на Молдера и несколько мгновений пристально его разглядывал, впившись пронзительным взглядом ему в лицо, а потом с каким-то непонятным облегчением откинулся на спинку стула, — или хоть этот ваш Сидни, или президент Соединенных Штатов. Все будут сокрушены, если не уверуют. Сам Господь не станет марать рук о тех, кто лишен веры. Это сделают могучие люди Его. Так сказано в откровениях, и так будет. Лишь те, кто уверовал, спасутся. Господь сам охранит их души от зла. Лишь тот, кто уверует в меня, обретет жЪинь вечную, сладостную и наилучшую.
Он замолчал. Адвокат торопливо шевельнулся и проговорил:
— Моему подзащитному пора принимать пищу. Если этот бессмысленный допрос будет продолжен, я обращусь к прокурору штата с жалобой о том, что вы пытаете подследственных голодом.
В одном он прав, думала Скалли, мрачно глядя в спины выходящим. Допрос действительно бессмысленный. Или, как это… воистину бессмысленный. Нам с этим человеком не о чем говорить. Направить его на психиатрическую экспертизу, что ли? Но если его признают вменяемым, будет такой скандал… Нас просто смешают с грязью. А Скиннер добьет.
Молдер молчал.
— Последняя информация поступила чуть позже десяти, — проговорила Скалли, с некоторым усилием заставив себя обратиться к напарнику, как ни в чем не бывало. — На указанное время поиски так ни к чему и не привели.
Молдер чуть кивнул, с отсутствующим видом глядя на нее.
Ей захотелось дать ему оплеуху. Чтобы хоть как-то расшевелить…
— Прихожан Дворца будут выпускать. Территория остается под контролем, но предъявить нам пока нечего, и дело разваливается. Ты меня слушаешь?
— Конечно.
Скалли хмыкнула.
— Время летит, Молдер, — сварливо проговорила она. — Время летит. Пока у нас еще остается эта возможность, надо допросить хотя бы тех женщин, что находились в бункере с Верноном… Но, честно говоря, моя оценка — у нас еще двенадцать часов огня и серы, а потом — тишина. И про Сидни мы ничего не узнаем.
Молдер, опять ни слова не говоря, взял со стола пачку сделанных в управлении шерифа стандартных фотографий задержанных и принялся их перебирать. Скалли, потихоньку закипая, ждала. Наконец Молдер выбрал.
— Давай начнем вот с этой, — негромко предложил, почти попросил он, небрежно бросая пачку обратно на стол и протягивая Скалли фотографию женщины, из рук которой он выбил пластмассовый стаканчик с розовой отравой.
Скалли помедлила, вглядываясь в лицо на фотографии. Красивая… Но очень несчастная, похоже. Впрочем, если жить с безумцем — кто будет счастлив?
Потом она снова подняла взгляд на Молдера и сказала:
— Давай.
11:52
Она старалась держаться очень независимо. Положила ногу на ногу. Небрежно закурила, глядя чуть ли не в потолок. Скалли молчала — если уж Молдер предложил побеседовать с этой женщиной в первую очередь, пусть он и беседует, в конце концов. Чем-то же он руководствовался?
Молдер просто смотрел женщине в лицо.
А женщина старалась не смотреть на Молдера. Куда угодно — в потолок, в стену, на Скалли; только не на него. Они прежде встречались, быть может, с недоумением подумала Скалли. Да нет, не похоже…
Молчать дольше было невозможно.
— Вы имеете право не отвечать ни на какие вопросы в отсутствии адвоката, — механически предупредил Скалли. — Вы отдаете себе в этом отчет?
— Пустяки, — ответила женщина.
— Как вас зовут?
— Мелисса Рид ель.
Это имя Скалли уже где-то слышала. Но ощущение мелькнуло и пропало, нужно было тянуть допрос дальше.
— Сколько вам лет?
— Двадцать пять.
— В каких отношениях вы находитесь с Верноном Уорреном по прозвищу Эфесянин?
— Я его жена. Как и другие его жены, я имею право тоже называться этим прозвищем.
Скалли чуть качнула головой, и в этот момент Молдер наконец разродился вопросом:
— Откуда вы родом?
Женщина запнулась. В ее глазах появилась растерянность, потом какое-то напряжение, будто она силилась что-то вспомнить и не могла. Она перевела на Молдера взгляд и тихо сказала:
— Не знаю.
Молдер чуть кивнул — словно бы именно этого ответа он и ждал. Играет в полную осведомленность, что ли, подумала Скалли с неудовольствием. Зачем? И тут она вспомнила, почему имя женщины показалось ей знакомым. О ней упоминал загадочный Сидни. Мол, только из ревности к ней, в силу ее беззаветной преданности Вернону он решился позвонить… М-да. Чем бы ни руководствовался Молдер, похоже, выбор он сделал правильный. Перспективный, во всяком случае. Опять какая-то фантастическая проницательность, уже во второй раз за сегодняшний день… а до исхода дня еще далеко. М-да. Вот так Фокс.
— В таком случае где живет ваша семья? — спросила Скалли.
Мелисса гордо выпрямила спину.
— Моя истинная семья — во Дворце. Скалли опять чуть качнула головой. Ее всегда раздражали фанатики.
— Давно вы живете во Дворце? — спросила она, когда поняла, что Молдер снова умолк на неопределенное время.
— Год.
— Сколько же времени вы замужем за мистером Уорреном?
— Год.
Скалли вздохнула.
— Мелисса, а вас не беспокоит тот факт, что у мистера Уоррена, помимо вас, в данное время есть и другие жены?
— Настанет великий день, и семь женщин будут принадлежать одному мужчине, говоря: мы сами будем добывать себе пропитание, мы сами сошьем себе одежды, только позволь нам называть тебя своим мужем, дабы воцарилось единство откровений.
Конечно, подумала Скалли. Еще одна сумасшедшая. Все-таки это наверняка тоталитарная секта. Но их придется отпускать, потому что мы не можем обнаружить ни малейших признаков насилия. Как глупо! Интересно, почему всего лишь семь, а не, например, семьдесят семь. Глядя на этого Вернона, легко представить, что он управится и семьюдесятью семью. И тут же она поняла: по числу звезд. Дворец Семи Звезд, семи церквей, получивших какие-то там откровения.
— Не очень симпатичная у вас вера, Мелисса, — проговорила Скалли. — Если бы у моего мужа было столько детей от разных женщин, мне, признаться, было бы не по себе… Честно говоря, мне было бы просто-напросто весьма затруднительно ложиться с ним в постель.