Внезапно меня осенило. И мысль была настолько ужасна, что мои глаза отказывались в это поверить даже после того, как я поняла. Я сделала три шага назад и попыталась рассмотреть очертания целиком. Вот тут и тут, две руки, две ноги, плечи. Это была человеческая кожа. Как только я определила форму, я уже не могла не видеть ее. Я знала, что если закрою глаза сегодня ночью, то это зрелище будет преследовать меня. Эта тонкая натянутая на гвозди вещь, которая когда-то была человеком.
– А где ступни и кисти рук? – спросила я. Мой голос звучал странно, словно издалека, почти безразлично. От осознания чистого ужаса у меня покалывало губы и кончики пальцев.
– Это просто чья-то спина, а не кожа целиком, ma petite. Кроме того, довольно сложно снять кожу с пальцев, если жертва еще сопротивляется, – сказал Жан-Клод. Его голос был абсолютно плоским, осторожно пустым.
– Сопротивляется? Хочешь сказать, что кто бы то ни был – он был еще жив?
– Ты же полицейский эксперт, ma petite.
– Здесь не было бы столько крови, если бы он не был жив, – сказала я.
– Да, ma petite.
Он был прав. Я действительно знала это и сама. Но вид человеческой кожи, прибитой к двери, сбил меня с ног. Это было слишком, даже для меня.
– Господи Иисусе, раз гвозди серебряные – значит, жертва была вампиром или ликантропом?
– Скорее всего, – сказал Жан-Клод.
– Это значит, что он или она все еще в сознании?
Он посмотрел на меня. Его взгляд мог быть пустым и красноречивым одновременно.
– Тот, с кого снимали кожу, оставался при этом жив. Если это был вампир или ликантроп, то простое сдирание кожи не достаточно, чтобы убить их.
Меня передернуло с ног до головы. Это был не совсем страх. Это был ужас. Ужас от невыносимого надругательства, жестокости.
– Ашер что-то говорил о Падме. Это Звериный Повелитель?
– Мастер Зверей, – сказал Жан-Клод, – ты не можешь убить его за эту неосторожность, ma petite.
– Ты не прав, – сказала я.
Ужас поселился во мне, как тонкий слой льда под самой кожей, но поверх него была злость. Ярость. А под яростью был страх. Страх перед тем, кто может снять кожу с живого человека просто в назидание. Это много говорит о человеке. Говорит, как мало правил он признает. И это говорило мне, во вполне определенных выражениях, что я должна убить его, как только увижу.
– Мы не можем сегодня наказать их за это, ma petite. Этой ночью нам нужно просто выжить. Запомни это, и умерь свой гнев.
Я посмотрела на дверь и то, что на ней висело.
– Это уже не гнев.
– Тогда умерь свою ярость. Нам нужно спасти остальных своих людей.
– Если они еще живы.
– Они были живы, когда я поднималась к вам навстречу, – сказала Лив.
– Чья это кожа? – спросила я.
Она рассмеялась своим обычным ревущим хохотом. Все зажило, все было в порядке.
– Угадай, – сказала она, – если угадаешь правильно, я тебе скажу, но только если угадаешь.
Мне понадобилась вся моя выдержка, чтобы не наставить на нее браунинг. Я покачала головой:
– Никаких игр, Лив, только не с тобой. Настоящие игры начнутся только тогда, когда мы спустимся.
– Хорошо сказано, ma petite. Пойдем.
– Нет, – сказала Лив, – нет, ты угадай! Угадай, кто это. Я хочу видеть твое лицо. Хочу видеть боль у тебя в глазах, пока ты вспоминаешь всех своих друзей, Анита. Хочу видеть ужас на твоем лице, пока ты представляешь, как это могло случиться с каждым из них.
– Что я тебе сделала, Лив?
– Ты встала у меня на пути, – ответила она.
Я покачала головой и прицелилась в нее.
– Три страйка, и ты вылетаешь, Лив.
Она нахмурилась.
– Что ты имеешь в виду?
– Предательство – это раз. Попытка захватить меня взглядом – это два. В этом была отчасти и моя вина, так что пропустим. Но ты принесла присягу защищать всех подданных Жан-Клода. Ты поклялась использовать это прекрасное тело, эту силу, чтобы защищать тех, кто слабее тебя. Кому бы ни принадлежала эта кожа, ты поклялась его защищать. Вместо этого, ты предала их. Доставила их прямо в ад. Это третий страйк, Лив.
– Ты не можешь убить меня, Анита. Странник исцелит меня, что бы ты ни сделала.
Я выстрелила ей в правое колено. Она упала на пол, зажимая руками раненую ногу, крича и извиваясь.
Я почувствовала, что улыбаюсь, и скорее всего – неприятно.
– Надеюсь, что тебе больно, Лив. Надеюсь, что тебе чертовски больно.
Температура в комнате резко упала. Стало так холодно, что я почти ожидала увидеть пар от дыхания. Крик Лив оборвался, она пристально смотрела на меня своими фиалковыми глазами. Если бы взгляды убивали, то я тут же упала бы замертво.
– Ты не можешь причинить мне вред, Анита. Мой мастер этого не допустит.
Лив поднялась на ноги, и, лишь чуть прихрамывая, пошла к двери с ужасающим украшением. Она натянула верхний край, показывая дырочки в коже, которые не относились к процессу свежевания.
– Я кормилась от него, пока они его пытали. Я пила его кровь, пока он кричал.
Она убрала руку, и ее пальцы были в крови. Она вылизала их, засовывая по очереди в рот.
– М-м-м, вкусно.
Все, что мне оставалось – это гадать, кто это был. Все, что мне оставалось – это играть в ее игру. Я выстрелила ей в левую коленную чашечку.
Она повалилась на пол, взвизгнув:
– Ты не поняла? Ты не можешь меня убить!
– О, думаю, могу, Лив. Думаю, что смогу.
И я выстрелила в правое колено. Она свалилась на спину, крича, схватившись за разбитые колени, но отдернув руки, так как свои собственные прикосновения причиняли ей боль.
Сила Странника заставила подняться волоски на моем теле. Он действительно собирался ей помочь. Если у меня не получится ее убить, то мне бы лучше оказаться где-нибудь в другом месте до того, как она сможет ходить. Я достаточно хорошо знала Лив и знала, что как только она сможет встать, мне не поздоровится. И я не могла ее за это винить. Фактически, если я буду просто стоять и ждать, когда она поднимется, это будет самозащита. Ну, хорошо, преднамеренная самозащита.
– Пойдем, ma petite, оставь ее. Странник не дает свое благословение так просто во второй раз, или это будет уже третий? На этот раз он исцелит ее по-своему. Благословение и наказание одновременно. Как и многие дары совета.
Он открыл дверь, ведущую на лестницу вниз. Когда он убрал руку, я увидела, что она вся в крови. Он держал руку перед собой, будто не зная, что с ней делать. Наконец, он прошел через дверь, ведя рукой по стене, вытирая кровь о камни, рисуя бледную красную полосу.
– Чем больше мы тянем, тем больше пыток они придумывают.
И с этими успокаивающими словами он начал спускаться по лестнице. Я бросила последний взгляд на Лив.
Она лежала на боку, плача и визгливо вскрикивая. Она кричала, что собирается посмотреть, как я умру. Мне следовало бы выстрелить ей в голову, так, чтобы мозги разлились по полу. Если бы я была по-настоящему жестока, я так бы и сделала. Но я не стала. Я оставила ее лежать и выкрикивать угрозы. Эдуард был бы так разочарован!
Глава 14
Ведущие вниз ступени были такими большими, будто их делали для кого-то, кто был не совсем человеком.
Чтобы не испачкаться, дверь я закрыла ногой. Крики Лив словно отрезало. Я все еще могла очень смутно слышать ее голос, который звучал как жужжание комара, но дверь была почти звуконепроницаемой. Кому-то это было нужно, чтобы скрыть вопли снизу. Правда, сегодня на ступенях царила тишина. Тишина такая громкая, что она почти звенела у меня в ушах.
Жан-Клод, словно большая кошка, двигался по этим уродским ступенькам с текучей грацией. Мне пришлось перебросить подол плаща через левую руку, чтобы не навернуться, наступив на его край. Но все равно – скользить по лестнице у меня не получалось. На трехдюймовых каблуках я скорее ковыляла.
Жан-Клод остановился перед поворотом лестницы, на ступень выше площадки.
– Я могу тебя нести, ma petite.
– Нет уж, спасибо.
Если снять туфли, то платье будет слишком длинным, и мне придется его тоже держать. А мне была нужна одна свободная рука для пистолета. Если бы передо мной стоял выбор между пистолетом наготове, но при медленном передвижении, и быстротой, но с занятыми платьем руками… я бы выбрала первое.
Ступени стали становиться все шире, так что скоро на них с легкостью развернулся бы небольшой автомобильчик. Лестница упиралась в массивную дубовую дверь, обитую железом, как любая уважающая себя дверь в тюремное подземелье. Сегодня это было подходящее сравнение.
Жан-Клод навалился на тяжелую дверь, и она медленно открылась. Обычно ее запирали. Он повернулся ко мне.
– Совет может потребовать, чтобы я формально приветствовал в этих стенах каждого вампира.
– Хочешь сказать, формально – это так же, как ты поприветствовал Лив? – спросила я.
Он скупо улыбнулся.
– Если я не признаю их превосходство надо мной, то возможно.
– А что будет, если признаешь? – спросила я.
Он покачал головой.
– Если бы мы пришли к совету за поддержкой, тогда мне бы не пришлось никому противостоять. Я бы просто признал их полное превосходство, и с этим вопросом было бы покончено. У меня недостаточно силы, чтобы стать одним из них. Это я знаю.
Он разгладил оборки на рубашке, расправил манжеты пиджака и поправил кружева на запястьях. Он обычно занимался своей одеждой, когда нервничал. Хотя, конечно, он занимался своей одеждой и когда совсем не нервничал тоже.
– Чувствую, есть «но», – сказала я.
Он снова улыбнулся.
– Oui, ma petite. Но они пришли к нам сами. Вступили на нашу землю. Причинили вред нашим людям. Если бы признаем их превосходство без борьбы, они могут поставить нового мастера на мое место. Они могут забрать все, чего я добился.
– Я думала, что единственный способ перестать быть мастером – это умереть.
– В конце концов, этим и кончится.
– Значит, мы идем драть задницы.
– Но мы не можем победить силой, ma petite. То, что мы сделали с Лив, было очевидно и ожидаемо. Ее было необходимо наказать. Но в игре "убей или будь убит" совет выиграет.
Я нахмурилась.
– Если мы не можем сказать, что они больше и страшнее нас, но и не можем драться с ними, то что нам делать?
– Играть в их игру, ma petite.
– В какую игру?
– Игру, которой я в совершенстве овладел при дворе много лет назад. Это смесь дипломатии, бравады, оскорблений.
Он взял мою левую руку и нежно поцеловал ее.
– Отчасти у тебя получится очень хорошо, отчасти – плохо. Дипломатия – это не твоя сильная сторона.
– Зато бравада и оскорбления – мои лучшие стороны.
Он улыбнулся, все еще держа меня за руку.
– Определенно, ma petite, определенно. Убери пистолет. Я не говорю тебе его не использовать, но осторожнее выбирай, в кого стрелять. Не все, что ты сегодня встретишь, можно остановить серебряными пулями.
Он склонил голову на бок, словно размышляя.
– Хотя, если подумать, я еще не видел, чтобы кто-то пытался убить члена совета современным серебряным оружием, – он улыбнулся, – может, и получится.
Он помотал головой, будто отгоняя от себя какое-то видение.
– Но если дойдет до того, что придется стрелять в совет, то мы проиграли, и нам останется только попытаться захватить с собой их столько, сколько мы сможем.
– Давай лучше освободим столько наших, сколько сможем, – сказала я.
– Ты не понимаешь, ma petite. Если мы будем мертвы, то тем, кто нам верен, не будет пощады. Любой хороший переворот в первую очередь убивает верных сторонников, – и он коснулся моей правой руки, напоминая. Я все еще держала в ней пистолет. Так или иначе, мне не хотелось его убирать.
Но пришлось. Я поставила пистолет на предохранитель. Мне не хотелось, чтобы все знали про пистолет, так что я не могла его держать в руках. А на предохранитель я поставила, чтобы не прострелить себе ногу. Будет так же неловко, как и больно, и уж точно ни капельки не впечатлит совет. Я так и не поняла правила «игры», но я терлась среди вампиров достаточно долго, чтобы знать: если вам удастся произвести на них впечатление, то иногда можно выйти живым. Конечно, иногда они убивают в любом случае. Иногда бравада просто заслуживает вам более медленную смерть, как в случае с некоторыми индейскими племенами, которые долго мучили тех врагов, которые, по их мнению, были достойны уважения. Уважения, без которого я вполне обойдусь. Но иногда, если вас долго мучают, где-нибудь в перерыве можно и сбежать. А если они просто вырвут вам горло, то все варианты будут исчерпаны. И мы определенно собирались произвести впечатление.
Если не сможем впечатлить их, то убьем. Если не сможем убить их… то они убьют нас. Лив была только самым началом вечерней программы развлечений.
Перед нами была комната с голыми каменными стенами. Все изыски интерьера Жан-Клода валялись кучей черных и белых тряпок и деревянных обломков. Единственной нетронутой вещью была картина над декоративным камином. Жан-Клод, Джулианна, и Ашер без следов шрамов взирали сверху вниз на беспорядок. Я ждала увидеть какой-нибудь неприятный сюрприз в честь нашей встречи. Но в комнате был только Вилли МакКой, который стоял перед холодным камином, отвернувшись от нас и сложив руки за спиной. Его ярко-зеленый костюм не сочетался с зализанными назад черными волосами. Один рукав был разорван и измазан кровью. Он повернулся к нам. Из пореза на лбу сочилась кровь. Он вытер ее платком с танцующими скелетами. Платок был шелковый, его ему подарила дама сердца, вампир в возрасте ста лет, которая не так давно к нам присоединилась. Ханна была высокой, с длинными ногами, и милой, тогда как Вилли был небольшим, дурно одетым и… ну, просто был Вилли.
Он улыбнулся нам.
– Так мило с вашей стороны присоединиться к нам.
– Что еще за сарказм? – сказала я, – где все?
Я пошла к нему, но Жан-Клод остановил меня, взяв за руку.
Улыбка Вилли была почти нежной. Он ожидающе смотрел на Жан-Клода. Это было выражение, которого я никогда не видела на лице Вилли.
Я посмотрела на совершенную маску, в которое превратилось лицо Жан-Клода, замкнутую и осторожную.
Нет, скорее – боязливую.
– Что происходит? – спросила я.
– Ma petite, позволь представить тебе Странника.
Я нахмурилась.
– Что ты имеешь в виду?
Вилли рассмеялся, и это был его обычный раздражающий хохот, но с новым низким звуком, рычащим смехом, который заставил подняться волоски у меня на шее. Я смотрела на него и знала, что у меня на лице написано, как я шокирована.
Я сглотнула перед тем, как смогла говорить, но даже тогда я не знала, что сказать.
– Вилли?
– Он уже не может отозваться, ma petite.
Вилли так и стоял, глядя на меня. Он был неловкой личностью при жизни. Мертвым, он не стал намного лучше. Он был мертв еще недостаточно долго, чтобы научиться передвигаться так же необыкновенно, как другие вампиры. Но сейчас он начал двигаться к нам с плавной грацией. Это был не Вилли.
– Черт, – сказала я тихо, – это теперь навсегда?