Она вспомнила его лицо — длинные серебряные волосы, стянутые на затылке, чинную походку, легкую улыбку.
— Мне не хватает тебя, — прошептала она.
Перед самой полуночью, следуя за своим спиритуальным зрением, она спустилась к западной двери и отперла засов. Аристотель шагнул внутрь. Закрыв дверь, она отвела его в свою комнату, где маг налил себе воды и сел на край узкой кровати. — Ты не против, если я зажгу светильник? — спросил он.
— Слепой не нужны светильники. Но я найду один для тебя.
— Не утруждай себя, госпожа. — Он вытянул руку и взял серебряную чашу для вина, высоко поднял ее. Металл деформировался, образуя нечто вроде трубки, из которой показалось и выросло пламя, осветив всю комнату. — Ты неважно выглядишь, Дерая, — сказал он. — Твои дела переутомляют тебя.
— Ближе к делу, — холодно проговорила она.
— Нет, — ответил он. — Сначала поговорим о возможных будущих. Тебе не приходило в голову, что в наших путешествиях во времени есть некое несоответствие?
— Если ты о том, что будущее, которое мы видим, может меняться, то конечно да.
Он улыбнулся и покачал головой. — Но меняются ли они? Вот в чем вопрос.
— Конечно меняются. Я помню, как старая Тамис рассказывала мне, что она видела собственную смерть в различных вариантах будущего. В одном из них она даже падала с лошади, хотя верховую езду терпеть не могла.
— О чем я и говорю, — сказал Аристотель. — Позволь объяснить: Тамис видела, как она упала с лошади. Но она умерла не так. А значит — кто упал с лошади?
Дерая села на стул со спинкой, ее спиритуальные глаза смотрели магу в лицо. — Тамис, — ответила она. — Но будущее изменилось благодаря событиям прошлого.
— Но в этом-то и заключается противоречие, — сказал он ей. — Мы говорим в данном случае не о пророческих видениях, Дерая. Ты и я — и Тамис в прошлом — можем путешествовать по разным вариантам будущего, наблюдая за ними. То, что мы видим, происходит… где-то. Все эти будущие реальны.
— Как они все могут быть реальны? — усмехнулась она. — Тамис умерла только раз — как и я умру.
— У меня нет ответов на все вопросы, дорогая моя, но я знаю одно: есть множество миров, тысячи, и все они родственны нашему. Возможно, каждый раз, когда человек принимает решение, он создает новый мир. Не знаю. Но я знаю, что глупо было бы изучать все эти тысячи миров и на основании происходящих там событий строить свои планы. Я тоже видел, как Александр повергает мир в кровавый хаос. Я видел, как он убивает Филиппа и захватывает престол. Видел его умершим в детстве, от чумы, от собачьего укуса, от клинка наемного убийцы. Но, разве ты не видишь, что это никак не влияет на события нашего мира? Эти варианты будущего — не наши. Они — лишь эхо, отражения, отголоски того, что могло бы быть.
Дерая молчала, обдумывая его слова. — Это интересный взгляд. Я подумаю об этом. А теперь, ближе к делу.
Аристотель откинулся на кровати, его глаза изучали причудливые тени на низком потолке. Дело — как всегда — касается одного мальчишки на этом свете. Ты и я отправили Пармениона в Аид, где душа мальчика смешалась с Духом Хаоса. Мы восприняли это как поражение, однако это может быть не совсем так.
— Странно выглядит такая победа, — проворчала Дерая. — Мальчик несет в себе великое зло. Оно растет внутри него хуже любой опухоли, и у него нет сил побороть это зло.
— У него была сила остановить это, предотвратив уничтожение Пармениона в Бездне, — заметил Аристотель. — Но не будем вдаваться в рассуждения; подумаем лучше, как нам помочь ребенку.
Дерая покачала головой. — Я уже давно узнала, сколь глупо пытаться изменить будущее. Знай я тогда то, что знаю сейчас, то не было бы никакого Принца-Демона.
— Думаю, что все-таки он бы появился, госпожа, — мягко проговорил Аристотель, — но это не важно. Ребенок почти ничем не отличается от других детей, которых приводят к тебе каждый день — только он искалечен не телом, а душой. Ни один из нас не обладает силой изгнать демона. Но вместе — и с помощью мальчишки — мы сумеем вернуть Темного Бога в Потусторонний мир.
Дерая рассмеялась горьким смехом. — Я исцеляю раны, маг. У меня нет средств, чтобы сражаться с Кадмилосом. Как, впрочем, и желания.
— А чего ты желаешь, госпожа?
— Желаю, чтобы меня оставили в покое, — сказала она.
— Нет! — воскликнул он, встав в полный рост. — Я не приму такого от женщины Спарты! Что произошло с тобой, Дерая? Ты же не овечка на скотобойне. Ты происходишь из племени воителей. Ты сразилась с Темной Госпожой на Самофракии. Где твой боевой дух?
Дерая вздохнула. — Ты пытаешься разозлить меня, — прошептала она. — Это тебе не удастся. Посмотри на меня, Аристотель. Я старею. Я живу здесь и лечу больных. Я буду делать это до самой смерти. Когда-то у меня была мечта. Ее больше нет. А теперь оставь меня в покое.
— Я могу вернуть тебе молодость, — сказал он, и голос его обволакивал, а глаза так исияли обещанием.
Мгновение она стояла молча, изучая его взглядом без тени эмоций. — Значит, — сказала она, — это был ты. Когда я исцеляла Пармениона от рака, я видела, как он молодеет на глазах. Я думала, что это от исцеления.
— Ты тоже можешь помолодеть. Можешь снова обрести свою мечту.
— Ты великий маг — и все же глупец, — ответила она ему ровным, усталым голосом. — Парменион женился; у него трое детей. В его сердце нет больше места для меня. Мы сколько угодно можем блуждать между будущими — но прошлое железно неизменно.
Аристотель встал, прошел к двери. Потом обернулся, собираясь что-то сказать, но покачал головой и вышел в темноту коридора Храма.
Дерая слушала, как удалялись его шаги, затем легла на кровать, и обещание Аристотеля эхом отозвалось в ее голове:
В центре этих полчищ ехал всадник в черном, украшенном золотом нагруднике. Он был привлекательной наружности, с черной бородой, и она пристально всмотрелась внего. Но что-то в нем было странным, иным. Подлетев к нему ближе, она увидела, что один его глаз был золотым, видимо, выплавлен из золота, и она ощутила черное прикосновение его сущности, взметающейся, словно лед и пламя, чтобы замораживать и сжигать.
Отпрянув, она попыталась улететь, чтобы обрести покой зачарованного леса, по которому вышагивали кентавры. Но она не успела сбежать, и новое видение пронеслось перед ее взором.
Она увидела дворец, мрачный и полный теней, и ребенка, плачущего в маленькой комнате. К нему подошел Царь. Дерая пыталась закрыть глаза и уши, чтобы не видеть и не слышать этой сцены. Чтобы не вникать. Мужчина приблизился к плачущему мальчику, и в руке его был длинный, волнообразный кинжал.
"Отец, прошу!" — умолял ребенок.
Дерая закричала, когда нож вонзился в грудь ребенка.
Картина расплылась, и Дерая увидела, как Царь уходит из комнаты, с выпачканнымикровью ртом и бородой.
"Теперь я бессмертен?" — спрашивает он бритоголового жреца, ожидающего снаружи.
Жрец кланяется, его скрытые под капюшоном глаза избегают царского взгляда. "Ты добавил, быть может, лет двадцать к своей жизни, повелитель. Но это был не Золотой Ребенок."
"Так найди мне его!" — рычит Царь, и кровь брызжет с его губ прямо на белое одеяние жреца.
Незримые цепи, приковавшие Дераю к этой картине, исчезли, и Целительница улетела, проснувшись в своей темной комнате.
— Видела? — спросил Аристотель вкрадчивым тоном.
— Так это твоих рук дело, — ответила она, привстала и взяла чашу с водой со стола рядом с кроватью.
— Я перенес тебя туда, — согласился он, — но увиденное тобой было реально. У Хаоса есть много воплощений, Дерая, во множестве миров. Ты видела, что в Греции уже есть Царь-Демон.
— Зачем ты показал это мне? С какой целью?
Аристотель встал и подошел к окну, глядя на посеребренное луною море. — Ты узнала Царя?
— Конечно.
— Он убил всех своих детей в поисках бессмертия. Теперь он ищет легендарного ребенка, Искандера.
— Какое отношение это имеет ко мне? Говори короче, маг, ибо я устала.
— Волшебство мира, который ты видела, исчезает, кентавры и другие прекрасные существа умирают вместе с ним. Они верят, что придет дитя, Золотой Ребенок, и спасет их всех. Царь ищет этого золотого ребенка, веря, что съев его сердце станет бессмертным. Возможно он прав, — Аристотель пожал плечами. — Существует многоспособов продлить жизнь. Как бы там ни было, суть не в том. Его жрецы могут создавать маленькие врата между мирами, и теперь разыскивают этого особенного мальчика. Они полагают, что нашли его.
— Александр? — прошептала Дерая. — Они заберут Александра?
— Попытаются.
— И удалят его из нашего мира? Ведь это желанный результат?
Аристотель поднял брови. — Думаешь, можно желать, чтобы сердце другого ребенка было вырезано из груди?
— Не могу сказать, что ты нравишься мне, — прошептала Дерая. — Ты делаешь это не ради Истока, и даже не ради победы над Хаосом.
— Нет, — согласился он. — Только ради самого себя. Моя собственная жизнь под угрозой. Ты мне поможешь?
— Я подумаю, — ответила она. — А теперь оставь меня в покое.
Александр поднял руку и стал смотреть, как птица с голубым и серым оперением чирикает в низко свисающих кипарисовых ветвях. Крохотное создание нахохлило перья и склонило голову на бок, кланяясь золотоволосому ребенку.
— Иди ко мне, — прошептал мальчик. Птичка проскакала по ветке, затем взмыла в воздух, пролетев над самой головой ребенка. Александр ожидал, неподвижный как статуя, сосредоточенный до предела. С закрытыми глазами он мог представить себе полет птицы дальше за садовую стену, поворот обратно ко дворцу и ниже, еще ближе к вытянутой руке. Дважды зяблик стремительно пролетал над ним, но на третий раз его маленькие коготки уцепились за его указательный палец. Александр открыл глаза и сверху вниз посмотрел на существо. — Так мы теперь друзья? — спросил он дружелюбным тоном. Птица еще раз склонила голову, и Александр почувствовал ее напряжение и страх. Он медленно поднес свою левую руку, чтобы погладить зяблика по спинке.
Вдруг он ощутил всплеск убийственной силы, поднявшийся внутри, и его пульс участился, а рука задрожала. Отдернув руку, он стал громко считать вслух. Но досчитав до семи, он почувствовал волну смерти, бегущую вдоль руки.
— Лети! — крикнул он. Зяблик взмыл вверх.
Александр осел на траву, жажда смерти исчезла так же мгновенно, как появилась. — Я не сдамся, — прошептал он. — Я доживу до десяти лет — и потом до двадцати. И однажды я остановлю это навсегда.
Никогда, послышался голос сердца. Ты никогда меня не победишь. Ты мой. Сейчас и навеки.
Александр потряс головой и встал, отгоняя голос, глубже и глубже внутрь себя. Солнце начинало клониться к далеким горам, и мальчик перешел в прохладную тень западной стены. Отсюда ему было видно стражников у ворот, их яркую броню, бронзовые шлемы, сверкающие как золото. Высокие мужчины с суровыми глазами, гордые, злые оттого, что остались в тылу, тогда как Царь отправился на битву.
Стражи вытянулись по стойке смирно, вертикально выставив копья остриями вверх. Мальчик загорелся любопытством, видя, как часовые приветствуют кого-то за воротами. Александр побежал по дорожке.
— Парменион! — крикнул он, распугивая высоким голосом птиц в ветвях. — Парменион!
***
Военачальник ответил на приветствие и вошел в сад, улыбнувшись, едва увидел четырехлетнего малыша, который бежал к нему с распростертыми руками. Спартанец опустился на колено, и мальчик бросился в его объятия.
— Мы победили, ведь правда, Парменион? Мы сокрушили фокейцев!
— Совершенно верно, мой принц. Осторожно, не поцарапайся о мои латы. — Расцепив руки мальчика у себя на шее, Парменион отстегнул кожаные ремни на нащечниках шлема, снял его и положил на траву. Александр сел рядом со шлемом, запустив пальцы в белый гребень из конского волоса.
— Отец дрался как лев. Я знаю, я видел. Он атаковал фланг противника, и три лошади были убиты под ним. А потом он отрубил голову супостату, Ономарху.
— Да, все это он совершил. Но он сам всё тебе расскажет, когда приедет.
— Нет, — тихо сказал Александр, покачав головой. — Он не станет рассказывать. Он редко со мной разговаривает. Он не любит меня. Потому что я убиваю всё живое.
Парменион протянул руку, прижал к себе мальчика и потрепал его по голове. — Он тебя любит, Александр, поверь мне. Но, если тебе так интересно, я расскажу о сражении.
— Я всё знаю о сражении. Правда. Но отцу стоит побеспокоиться о защите шеи. С одним слепым глазом, ему следует вертеть головой больше, чем необходимо здоровому воину, а это открывает для удара жилы на шее. Ему надо сделать воротник, из кожи и бронзы.
Парменион кивнул. — Ты очень умен. Пойдем, зайдем внутрь. Я хочу пить с дороги, а солнце очень жаркое.
— Ты прокатишь меня на плечах? Можно?
Спартанец быстро встал и поднял принца за руки, высоко подбрасывая. Мальчик заверещал от радости, разместившись на загривке военачальника. Парменион поднял шлем и пошел ко дворцу. Стражники еще раз отсалютовали ему, няньки принца склонились в низком поклоне, пропуская их мимо. — Я прямо как Царь, — воскликнул Александр. — Я выше любого из людей!
Олимпиада вышла в сад, в сопровождении служанок. Спартанец глубоко вздохнул, увидев ее. С ее густыми кудрями рыжих волос и зелеными глазами она так напоминала Дераю, которую он любил много лет назад. Царица была одета в платье из азиатского шелка цвета морской волны, удерживаемое на плече золотой брошью в форме солнца с лучами. Она звонко засмеялась, увидев спартанского генерала с его ношей. Парменион поклонился, Александр завопил, боясь свалиться.