«Пойду сам. Если я прав, то следующий двадцать первый мираж увидят все. Но подумать только — как просто! Цепочка замыкается: мираж — радиоактивная воронка — прибор (?), изготовленный не на Земле, проектор миражей — космический корабль (?) — пришельцы (???)…»
Вслед за этой записью в дневнике была неровно нарисованная окружность, разделенная на двадцать шесть частей. Четыре точки были помечены красным, около пятой надпись: «Берег Сциллы, 16 сентября».
И дальше — последняя запись:
«Выхожу. Взял фотоаппарат, этюдник. Думаю, что сегодня он не пригодится. Главное — увидеть прибор. Нужно успеть, нужно застать аппарат, когда, он всплывет на поверхность планеты! Вернусь к концу Карнавала. Неясно — сколько было уже циклов и где? Сколько раз появлялся на поверхности прибор? И еще — кто они? Откуда? Надеюсь, я правильно зарисовал созвездия — не наши созвездия, и схему планетной системы — не Солнечной системы. Что это — первый контакт?…»
Мы с Марком нанесли на карту точки, о которых писал Бельчер. Они легли на окружность с центром в заливе Астронавтов. Их было двадцать шесть, на расстоянии пятидесяти восьми километров одна от другой.
Валлин вынул изо рта погасшую трубку.
— Видел бы Зюсмайер, — сказал он. — Вот одиннадцатая точка Бельчера, она всего в шести километрах от термоядерной станции «Харон-4», где мнемофантом наблюдался впервые Шестнадцатая точка — обсерватория «Марс-96». Помню, тогда эвакуировали на Землю директора обсерватории Хохлова. Он, как и все, был уверен, что болен. Девятнадцатая, двадцать вторая, двадцать пятая точки — все точно, как в кибердиагнозе… Но залив Астронавтов — что там?
— Может быть, космический корабль? — сказал Марк. — Точнее, может быть, именно там корабль пришельцев совершил посадку сколько-то миллионов лет назад?… Послушайте, я буду рассуждать вслух, а вы поправьте, если я ошибусь… Я думаю о том времени, когда люди достигнут звезд. Возможно, человек найдет там активные формы организмов, которые в будущем смогут развиться в разумные существа. Пройдут миллионы лет, и в девственных лесах появится разум… Что мы оставим ему в память о своем посещении? Пирамиды, гранитные веранды, металлические колонны, статуи богов?! Какую информацию о нас, людях, посетивших далекую планету, могут содержать статуи и пирамиды? Такие памятники слишком фундаментальны и потому никуда не годятся. Они, в конце концов, слишком банальны, чтобы их можно было отнести к разряду «нерукотворных», неуничтожимых ни временем, ни варварством примитивных цивилизаций. Что же должны будем мы оставить на далекой планете, и что оставили те, кто миллионы лет назад посетил Солнечную систему?
— Могу предложить два аргумента в пользу гипотезы Бельчера, — сказал я. — Первый: памятник должен содержать максимум информации при минимальном полезном весе и, кроме того, должен выдавать эту информацию самым простым из всех возможных способов. Что может быть естественнее создания миража, несущего в себе информацию о мире пришельцев?
— Аргумент второй, — подхватил Валлин. — Памятник не должен попадаться в руки существ, способных его разрушить. Естественней всего — упрятать аппарат, создающий миражи, вглубь планеты, тем более, если речь идет о Марсе. Тектоническая деятельность здесь давно угасла, и в глубине планеты аппарат не могут подстерегать никакие сюрпризы. Следуя программе, аппарат, назовем его условно…
— Мнемограф, — подсказал Марк.
— Назовем его условно мнемографом, — согласился Валлин. — Так вот, следуя программе, мнемограф время от времени «всплывает» на поверхность планеты, создает цикл оптических иллюзий в атмосфере, выдавая таким образом содержащуюся в нем информацию, и вновь погружается в толщу песков. Мнемограф — памятник, практически неуничтожимый. Что по сравнению с ним пирамиды, колонны из чистого железа, даже целые искусственные острова? Мнемограф — вот памятник, достойный высокоразвитой цивилизации!
— Так… И когда же следует ожидать повторения цикла?
— Кто нам скажет об этом? — отозвался Валлин. — Ясно одно: в инструкции о мнемофантоме нужны изменения. Не к врачам должен обращаться «пострадавший», а в Комитет по контактам…
Мы помолчали, и Валлин, усмехнувшись, закончил:
— Счет не в нашу пользу… Люди освоили Марс, и что они сделали, увидев изображения далекой планетной системы, сцены жизни разумных существ? Они объявили мнемофантом болезнью… Я сказал — они? Нет — мы! Тридцать лет мы разглядывали медаль с обеих сторон и упорно не хотели понять, что есть и третья, — Что это, как не узость мышления?…
Валлин отошел к окну, за которым уже сгустилась ночная тьма. Марк колдовал над картой: он наверняка набрасывал план будущего похода в залив Астронавтов. А я думал о Бельчере. Чтобы знать о человеке все, нужно понять строй его мыслей. Многое в поведении, в поступках Бельчера еще оставалось непонятным, но одно я представлял себе так ясно, как будто сам был вечером шестнадцатого сентября в песках у Берега Сциллы.
…Ураган налетел неожиданно из-за гребня хребта. Он смял изображение далекого чужого города, отбросил в сторону этюдник. Все кругом стало тускло-желтым, и Бельчер почувствовал, как его поднимает в воздух и крутит, как пылинку, и снова швыряет наземь. И в этот страшный момент он, наверняка, видел над собой звездное небо с незнакомым узором созвездий и зеленое опаляющее солнце в зените.
Александр БАЧИЛО, Игорь ТКАЧЕНКО
ПЛЕННИКИ ЧЕРНОГО МЕТЕОРИТА
…Снова и снова возвращался я к черной, продолговатой, похожей на лошадиную голову глыбе и подолгу неподвижно стоял перед ней, словно загипнотизированный размытыми бликами, пробегающими время от времени по оплавленной поверхности метеорита. Откуда, из каких глубин необозримой Вселенной прилетел он на Землю? Кто наделил его этими таинственными свойствами, в странной сути которых я тщетно пытаюсь разобраться? Случайно он оказался здесь или был послан неведомым, непостижимым для нас разумом?
Когда смотришь на ноздреватую поверхность метеорита, возникает удивительное чувство прикосновения к бесконечности. Сотни тысяч, а то и миллионы лет блуждал он в космосе, подчиняясь программе, заложенной его создателем, но память об этих временах — я уверен — до сих пор хранится в толще небесного странника. Стоя посреди зала, обитого темно-синей со звездами тканью, перед черной глыбой метеорита, лежащего на мраморном постаменте, я начинал чувствовать, как часть этих воспоминаний становится моими собственными.
Если бы кто-нибудь мог окинуть взглядом всю Вселенную с ее звездными скоплениями, туманностями, планетными системами и астероидами, он наверняка обратил бы внимание на странные эволюции, совершаемые крохотной песчинкой, курсирующей от одной планеты к другой. Движение ее нарушало все физические законы. Черный странник далеко стороной облетал звезды умершие, холодные, равно как и вспыхнувшие недавно, поливающие пространство вокруг губительным излучением; медленно и осторожно приближался к обитаемым планетам, кружил возле них, будто по-хозяйски оглядывая поверхность, и наконец погружался в атмосферу.
Проходили мгновения или тысячелетия — в масштабах Вселенной трудно отличить одно от другого — и неутомимый странник вновь объявлялся в межзвездном пространстве.
Так повторялось десятки и сотни раз.
Но что он искал на обитаемых планетах? В чем смысл его многовековых блужданий? Какая неведомая субстанция впиталась сквозь эту ноздреватую поверхность? Знания, накопленные цивилизациями? Или эмоции — энергия гнева, боли и радости? Или что-нибудь другое?
Ни на один из этих вопросов я не узнаю ответа до тех пор, пока…
Глава 1
Солнце садилось за зубчатую гряду скал, обступивших долину. Его последние лучи еще горели на окнах замка, стоявшего на холме, но городок в долине уже погружался в сумерки. В свете заката на дороге, спускавшейся от замка к городу, показался всадник. Конь его мчался рысью, но было видно, что он устал и спешит лишь потому, что чует близкий отдых
Въехав на улицу города, всадник придержал коня и стал внимательно вглядываться в вывески, очевидно, в поисках харчевни или постоялого двора. Вид его мог удивить редких прохожих, спешивших по своим делам, если бы в этом краю кто-либо умел удивляться. На голове всадника был шлем с поднятым забралом, в руке турнирное копье, а на боку — меч. Одет же он был в пропыленную, выгоревшую на солнце штормовку с надписью по спине «Мингео» Под штормовкой виднелась аккуратно заштопанная на груди тельняшка, из-за пояса торчала рукоять револьвера. Длинные ноги в узких панталонах, обутые в ботинки на рубчатой подошве, едва не касались земли Картину дополняла подзорная труба, повешенная через плечо, и огромный фибровый чемодан, притороченный к седлу.
Словом, всадник был, без сомнения, странствующим рыцарем.
Вид запущенных, покосившихся домишек с подслеповатыми окнами приводил его в уныние. Он помнил этот город совсем другим, сверкающим яркими красками, с нарядными толпами на площадях и улицами, полными улыбчивых прохожих… Сколько знакомых, дружеских лиц встречалось тогда на каждом шагу! Где же они теперь? Неужели никого не осталось? Неужели всех этих смелых, жизнерадостных людей поглотило неумолимое время? Впрочем…
Вон та приземистая фигура… Ведь это же… Не может быть! Да нет, никакого сомнения!
— Силач! — окликнул рыцарь прохожего, сгорбившегося под тяжестью огромного мешка.
На мгновение тот остановился и даже обернулся было, но сейчас же почти бегом припустил дальше.
— Постойте! — воскликнул рыцарь — Чего вы испугались, чудак? Ведь это же я, Ланселот!
Человек с мешком не отозвался Втянув голову в плечи, он скачками несся по улице, так что рыцарю была видна лишь его широкая спина.
— Остановитесь, Силач! — увещевал его Ланселот. — Да посмотрите же на меня, черт вас возьми!
Но тот лишь испугался еще больше. Бросив в отчаяний мешок, он в три прыжка скрылся в узком темном переулке.
Рыцарь сокрушенно покачал головой, и продолжал путь, недовольно бормоча что-то себе под нос и время от времени пожимая плечами.
Как все-таки давно он здесь не был. Немудрено, что за это время все так изменилось. Сколько долгих лет поглотили его бесконечные скитания! Вечный странствующий рыцарь, он и сам, пожалуй, не смог бы сказать, какие края были для него родными. С равной самоотверженностью Ланселот совершал рыцарские подвиги на каменистых дорогах Испании, сражался с пиратами в просторах Карибского моря, добывал нефть в Северных широтах и отбивал атаки наемников, будучи комиссаром провинции на жарких равнинах восставшего Гарменона. Куда бы ни занесла его судьба, он нигде не считал себя случайным путником и свято верил, что именно здесь кто-то нуждается в его, Ланселота, помощи.
Именно эта вера и привела его теперь в город, который он покинул много лет назад.
В конце улицы он, наконец, нашел то, что искал, а именно харчевню «Горный Дракон», принадлежащую старому Перечнику, человеку степенному и в городе уважаемому.
На вывеске харчевни был изображен ощетинившийся иглами камнегрыз, и рыцарь, слезая с коня, про себя отметил, что художник, столь правдиво изобразивший этого страшного хищника, непременно должен был видеть его живьем.
Дверь харчевни отворилась, и на крыльце появился сам хозяин — старый Перешник Он учтиво поклонился гостю и произнес:
— Добро пожаловать в «Горного Дракона», сэр. У нас вы можете отдохнуть и подкрепить силы. Кушанья и напитки превосходные, цены умеренные!
Рыцарь покивал.
— Хорошо, хорошо. Но сначала позаботьтесь о моем коне. Он проделал сегодня немалый путь и нуждается в подкреплении сил больше, чем я. Надеюсь, у вас найдется свежее сено и овес?
— О, не беспокойтесь, сударь! — с гордостью произнес хозяин. — На чем бы ни приехал к нам благородный путешественник, в «Горном Драконе» всегда смогут угодить, и ему и его э-э… животному. А уж кто только здесь не бывает! Позвольте, я немедленно распоряжусь… Эй, Форшмак!
На зов хозяина прибежал кругленький коротышка, принял у рыцаря копье, взял коня под уздцы и увел в стойло, сказав на прощание:
— Не извольте беспокоиться, ваша милость. Мы свое дело понимаем!
Рыцарь вслед за хозяином вошел в харчевню и расположился за столом в углу. В ожидании заказанного ужина он снял шлем, под которым обнаружилась небольшая лысина, и принялся набивать трубку. Его удлиненное бледное лицо с острой бородкой и торчащими в стороны усами стало задумчивым. Он рассеянно оглядывал посетителей харчевни сквозь пенсне, оседлавшее его большой с горбинкой нос.
Неожиданно во дворе послышались крики, скрип тормозов и завывание ездовых волков. Дверь распахнулась, и в харчевню ввалились солдаты дворцовой стражи во главе с капитаном Кнутом.
— Всем сидеть! — скомандовал он. — Хозяин, ко мне! Живо!
Перешник стремглав прибежал с кухни. В руках у него было серебряное блюдо с жареным гусем, обложенным яблоками.
— К вашим услугам, господин капитан! — воскликнул он. — Рад приветствовать вашу милость и всех молодцов в «Горном Драконе»! Прикажете выкатить бочку?
— Молчать! — рявкнул капитан Кнут. — Вопросы задаю я, понятно?
Он обвел помещение взглядом, от которого посетители втягивали головы в плечи. Они знали, что капитан Кнут шутить не любит и под горячую руку ему лучше не попадаться. Хозяин, стоял навытяжку, блюдо с еще шкворчащим гусем жгло ему пальцы, но он не смел шевельнуться.
— Кто из них, — Кнут кивнул на посетителей, — прибыл за последние полчаса?
— Только вот этот господин, — сказал хозяин, показывая блюдом на странствующего рыцаря. — Но он приехал только что… Вот я ему как раз подаю ужин… с вашего разрешения.
— Стоять! — снова рявкнул Кнут, и хозяин, попытавшийся было освободиться от гуся, застыл, прикованный к месту этим грозным окриком.
Капитан медленно приблизился к рыцарю, который давно уже с любопытством за ним наблюдал, и, остановившись перед его столом, спросил:
— Кто такой?
Тот, сложив руки на груди, откинулся на спинку стула и с достоинством произнес:
— Сначала я хотел бы знать, сударь, кто вы такой, что считаете себя вправе задавать мне этот вопрос. А заодно потрудитесь объяснить, кто дал вам право врываться в заведение, предназначенное для отдыха усталых путников, и допрашивать мирных посетителей?
— Молчать! — рассвирепел капитан. — Или я прикажу доставить вас в такое место, где вы живо расскажете все, что у вас спросят! Я капитан Кнут, начальник сыскного отряда, и перечить мне не советую, ясно?
Удивительный посетитель «Горного Дракона» усмехнулся и указательным пальцем поправил пенсне.
— Что ж, в свою очередь я готов представиться, — сказал он. — Мое имя — Ланселот. Я странствующий рыцарь. Теперь, когда вам известно, с кем вы имеете дело, я имею честь сообщить вам, сударь, что вы невежа.
На минуту в харчевне воцарилась мертвая тишина. Затем горожанин, сидевший ближе других, с грохотом отодвинул стул и полез под стол — он понял, что сейчас начнется.
— Ах, так? — прорычал Кнут и, обернувшись к солдатам, скомандовал: — Взять его!
Но прежде чем те двинулись с места, рыцарь был уже на ногах. Он отступил в угол и выхватил меч из ножен.
— Что ж, прошу, господа стражники, смелее! И пусть каждого из вас на смертном одре утешит мысль, что он пал от руки благородного рыцаря!
Однако капитан, вместо того, чтобы командовать атакой, вдруг закричал:
— Стойте! Это не тот меч! Все назад! Хватит терять время, едем дальше!
Он повернулся и вышел за дверь. Солдаты гурьбой потянулись за ним. Снова застучали по мостовой колеса, послышался вой волчьих упряжек, и скоро отряд растворился в темноте.