«Джеймс Генри. 4.3.1957. 29.10.2003». Мог бы претендовать на роль в фильме ужасов: вполне тянет на рыжеволосого утопленника с выпученными зелеными глазами.
До конца обхода еще два контейнера. Райн останавливается перед двенадцатым.
«Ида Генри. 3.3.1980. 1.2.2004». Худенькая шатенка. Тусклые волосы чуть прикрывают впалые щеки и опущенные уголки скорбного рта.
По существу, здесь спрятаны две жизни: первая жена Джеймса и их будущий ребенок. Что будет с ними, когда придет время — если придет — произвести на свет младенца?
«Фелисити Генри. 3.3.1980. 1.2.2004». Это вторая жена Джеймса Генри, они с Идой двойняшки. У нее, пожалуй, более здоровый вид, чем у сестры. Может быть, оттого, что она не беременна?
Остался тринадцатый контейнер. Пустой. При взгляде на него Райн испытал непреодолимое желание устроиться на его ослепительно белом дне — тогда, в окружении своих спутников, он избавился бы от давящего одиночества.
Преодолев искушение, Райн решительно расправил плечи и направился к выходу. Дверь, лязгнув, захлопнулась за его спиной. Он восстановил комбинацию запорного устройства контейнерного зала и вернулся в главный отсек. Вынув из нагрудного кармана небольшой блокнот, в который занес некоторые данные из показаний на индикаторных табло спящих, Райн ввел их в компьютер и проделал необходимые расчеты.
Эта работа не была вызвана необходимостью: при желании отслеживание за состоянием спящих можно было бы перевести на автоматический режим. Однако считалось, что в этом случае бодрствующая часть экипажа утратит психологический настрой, лишившись необходимости постоянного контроля за беспомощными пассажирами.
Просмотрев распечатку данных, Райн машинально кивнул и присоединил новые сведения к полученным ранее.
Раздавшийся в этот момент писк компьютера заставил Райна посмотреть на экран. Там высветился запрос: «Не введен отчет о состоянии пассажиров».
Мысленно отругав себя за промедление, Райн набрал на клавиатуре компьютера: «Джозефина Райн — состояние нормальное. Руперт Райн — состояние нормальное. Александр Райн — состояние нормальное. Сидней Райн — состояние нормальное. Джон Райн — состояние нормальное. Изабель Райн — состояние нормальное. Джанет Райн — состояние нормальное. Фред Мастерсон — состояние нормальное. Трейси Мастерсон — состояние нормальное. Джеймс Генри — состояние нормальное. Ида Генри — состояние нормальное. Фелисити Генри — состояние нормальное».
Вновь писк и новый запрос на экране: «Где данные о состоянии капитана?»
Усмехнувшись, Райн набрал сообщение: «Капитан страдает от одиночества».
Ответ не заставил себя ждать: «В память заложена программа досуга. Код указан в директории. Если болезненное состояние не исчезнет, вводите ежедневно 1 куб. см. продитола. Превышение дозы опасно. Прекратить прием через 14 суток».
Набрав «конец связи», Райн, пожав плечами, отходит от компьютера.
Теперь наступил заслуженный отдых. Райн вернулся в свою каюту и, не желая садиться на койку, надул легкое красное кресло. Удобно расположившись в нем, он взял пульт дистанционного управления и надавил на кнопку «Выбор». На экране поползли названия всевозможных программ: видеотека корабля предлагала на выбор художественные и научные фильмы, пьесы, музыку — серьезную и танцевальную, встречи с интересными людьми. Некогда Райн предполагал, что со временем займется сельскохозяйственными проблемами, но сейчас он остановил круговорот предложений на старом польском фильме.
На экране появились изображения людей. Они куда-то спешили, болтали, жевали, плакали, смеялись и ссорились. Странная жизнь навсегда утраченного мира…
На глаза Райна навернулись слезы, искажая изображение на экране. Однако сейчас у него часовой перерыв в работе, и нет никого, кто помешал бы ему отдыхать подобным — или любым другим — образом. Никого…
Он изо всех сил старался сосредоточиться на фильме, но в подсознании непрерывно работал телеграфный аппарат, выстукивая имена. «Джозефина Райн — состояние нормальное… Руперт Райн… Александр Райн… Сидней Райн… Джон Райн… Изабель Райн… Джанет Райн… Фред Мастерсон… Джеймс Генри… Ида Генри… Фелисити Генри…»
И на экране, вместо придуманного кем-то сюжета, сквозь пелену непролитых слез он видел вереницу людей, которых когда-то знал и любил. И это тоже был почти забытый старый фильм, финал которого находился в контейнерном зале звездолета.
Глава 4
Протянув в сторону Фреда Мастерсона дрожащие веснушчатые руки, Джеймс Генри подался вперед, с надеждой вглядываясь в его лицо.
— Надо немедленно что-то предпринять, Фред. Понимаешь? Немедленно! Сделай же что-нибудь.
Подчеркнуто удивленно приподняв одну бровь, Мастерсон взглянул на Фреда и, выдержав паузу, холодно поинтересовался:
— Что, например?
Судорожно стиснув ладони, Генри страстно заговорил:
— Не знаю. Но, согласись, мир загрязнен — и физически, и нравственно. Прежде всего, вокруг повышенная радиоактивность, а нас убаюкивают россказнями, что она на допустимом уровне. Но ведь это далеко от истины — примеров сколько угодно. Мы не можем позволить себе такую роскошь, как дети, хотя Ида и Фелисити мечтают о малышах. И это еще не все! Взгляни, что творится с человеком, — разврат и разложение сделали из людей чудовищ, кичащихся безмерностью своего падения. Посмотри, как поступают они с теми, кто придерживается норм морали, пытается соблюдать приличия. Они развращают их, а если не удается — применяют насилие. Мир катится в бездну безумия, а ты предлагаешь терпеть…
Бледно-голубые глаза обеих его жен, не отрываясь, смотрели в лицо оратора: казалось, он высказывал их сокровенные мысли. Но даже явная заинтересованность не вызвала на их исхудалых лицах хотя бы отблеск румянца: похоже, объема жизненных сил, заложенных при их рождении, не хватило на двух детей одновременно.
А вот на лице Мастерсона проглядывала лишь скука утомленного бессмысленным спором человека. Он смотрел по сторонам, не обращая внимания на Джеймса Генри.
Подобные дискуссии проходили в гостиной Райнов каждую неделю, и, готовясь к очередному сборищу, хозяева постарались переставить мебель таким образом, чтобы каждый мог найти местечко по вкусу.
Для создания более интимной обстановки они опустили шторы и включили свет.
Присутствующие разместились вдоль стен, и только дядя Райна, Сидней, словно стараясь подчеркнуть конфронтацию по отношению к другим, устроился возле окна. Это был худой жилистый старый упрямец, характер которого, казалось, подчеркивали остатки когда-то каштановой шевелюры, лихо торчащие вокруг лысины.
Возле левой — от двери — стены устроилось на софе семейство Мастерсонов: Фредерик и Трейси. Модница Трейси щеголяла в прекрасно сшитом черном платье до полу, мрачный шик которого подчеркивался черной же губной помадой.
В креслах возле софы разместились Джон Райн и обе его жены: по правую руку узколицая несимпатичная Изабель, по левую — очаровательная Джанет.
Напротив этой компании — у противоположной стены — как-то неловко примостились на стульях дамы Генри, робко жавшиеся друг к дружке. Их повелитель основательно расположился в кресле, готовый в любой момент продолжить словесный бой.
Словно подчеркивая свой нейтралитет, Райн и Джозефина заняли позицию между этими группировками: их кресла стояли у стены напротив окон.
Цветовая гамма одежды и женщин и мужчин ограничивалась черным и коричневым цветами, что не оживляло и без того мрачноватую гостиную.
Воспользовавшись паузой в дебатах, Райн — не очень-то внимательно слушавший их, поскольку его мысли занимали дела фирмы, — внес свою лепту в обсуждаемую проблему:
— У нас нет ни средств, ни сил, чтобы что-то изменить: ведь мы всего-навсего лишь дискуссионная группа.
Возмущенный такой позицией, Генри перевел взгляд зеленых глаз с Мастерсона на Райна.
— Неужели ты не понимаешь, что теперь уже не до дискуссий? Нас захлестывает хаос, а мы занимаемся болтовней! В программу на следующий месяц надо включить вопрос…
Его тираду перебил ледяной голос Мастерсона:
— Даже речи не было о следующем собрании.
— Значит, надо договориться о нем! — чуть ли не закричал Джеймс. — Мы должны постараться воздействовать …
Но теперь его перебила Трейси Мастерсон, проговорив тоном мученицы:
— Я хочу домой, Фред.
Несколько растерявшись от неожиданности, Мастерсон постарался успокоить ее:
— Да-да, скоро поедем.
Страдальчески сдвинув брови, Трейси продолжила:
— Здесь так много людей… Конечно, это друзья… Вряд ли они хотят причинить мне боль… Но…
— Ну потерпи еще немного, — попросил Фредерик. Но Трейси уже не могла остановиться:
— Мне душно! Не хватает воздуха! Крышка захлопнулась… — И ее голова без сил опустилась на грудь.
К ней поспешила Джозефина.
— Пойдем, милая, ты примешь лекарство, и все пройдет. — Она взяла Трейси за руку и бережно вывела беспомощную женщину из комнаты.
В глазах Генри сверкнула искорка торжества, когда он обратился к Мастерсону:
И что же ты теперь скажешь? Твоя жена не в себе с тех пор, как попала в давку на злополучной демонстрации против НЛО — той, что фанатики устроили в Пауэлл-сквере, верно? Никто из нас не защищен от чего-нибудь подобного.
В этот момент на улице раздалось нестройное пение, сопровождаемое звоном бьющегося стекла. Похоже, что неподалеку били окна.
Как отклик на наружный шум, из глубины квартиры послышался какой-то птичий вскрик Трейси. Фред Мастерсон тут же устремился прочь из гостиной.
Оставшиеся в комнате с замиранием сердца прислушивались к уличной кутерьме, а Трейси все громче и громче выкрикивала одно лишь слово — «Нет!».
Вернувшаяся в гостиную Джозефина в изнеможении оперлась о косяк и тихо проговорила:
— Не беспокойтесь о Трейси — как только таблетки подействуют, она заснет. А что творится на улице? — Она обвела всех взглядом и, поскольку никто не ответил, повторила вопрос — снова с тем же результатом.
Вскрикнув еще раз, Трейси затихла.
Оторвавшись от косяка, Джозефина прошла в комнату.
— Что надо этой толпе? Кто они? — Но в гостиной по-прежнему царило молчание.
А за окном между тем пение набирало силу, и вот уже мощный хор торжественно выводил устрашающие слова, напоминавшие гимн торжествующего зла:
«Землю хотят захватить чужаки.
Чувствуем хватку враждебной руки.
Небо закроем и Землю запрем,
Всех чужаков уничтожим, сотрем!
Так зажигайте же мщенья огни —
Нашей Землей мы владеем одни!
Слышите истины радостный глас:
Наша Земля — только для нас!»
Теперь Джозефина Райн ответила сама себе: — Это Патриоты. — И снова никто не сказал ни слова.
Оглушительное пение громыхало прямо под окнами.
Внезапно погасший свет погрузил гостиную в непроглядный мрак. И тем невыносимее были вновь возобновившиеся крики Трейси. Вскоре их сменили слабые всхлипы, а затем смолкли и они: похоже, несчастная все-таки уснула.
Молчание в комнате нарушил хриплый голос Сиднея Райна:
— Мерзкие вирши и омерзительное исполнение. Гадость какая. — Он прокашлялся, словно слова царапали горло.
Казалось, от рева множества глоток трясутся стены. И вдруг пение внезапно оборвалось, его сменил топот бегущих ног, какие-то выкрики — и душераздирающий вопль боли.
— Ну-ка, что это там? — невозмутимо проговорил дядя Сидней, вставая со своего места и протягивая руку к управляющей шторами кнопке.
— Нет! — в ужасе взвизгнул Джеймс Генри.
Желая остановить старика, Райн стремительно кинулся к окну.
Но их совместные старания не увенчались успехом: шторы уже разъехались в стороны.
Исчезла хрупкая преграда, создававшая иллюзию защищенности, и безумная ночь влилась в комнату.
Темную гостиную озарило мерцавшее пламя тысяч факелов. Оно выхватило из мрака привставшего с кресла Генри, замершего посреди комнаты Райна, темные фигуры неподвижно застывших у стены сестер и окаменевшую Джозефину.
Только дядя Сидней, продолжив начатое, выглянул наружу. Райн непроизвольно отметил, что дом напротив словно бы вымер: за стеклами окон — ни огонька.
А страшные вопли одинокого голоса становились все невыносимее.
И снова молчание людей в гостиной нарушил дядя Сидней, но на этот раз в его словах слышался неподдельный ужас:
— Господи, Боже мой! Святая Дева!
Вытянув шею, Джозефина Райан шепотом спросила:
— Дядя Сидней, что случилось? Тот молча смотрел вниз.
Тогда женщина шагнула к окну и, словно перед прыжком в воду, сделав глубокий вдох, тоже выглянула наружу.
Казалось, то, что она увидела, не раз происходило в фильмах ужасов. Но здесь действие разворачивалось по-настоящему. И в нем участвовали не актеры.
Беснующаяся толпа выволокла из дома напротив юношу никак не старше двадцати лет. Мерзавцы распяли его на деревянной двери, прислоненной к вышке линии электропередачи, облили бензином и подожгли.
И теперь, образовав кольцо вокруг испускавшего предсмертные вопли человека, толпа заворожено глядела на дергавшееся в муках тело. Задние, также жаждавшие насладиться небывалым зрелищем, напирали на передних, выталкивая их к самому огню, те сопротивлялись, упираясь ногами в мостовую, и на какое-то время замирали — опустившийся на корточки первый ряд зевак и привставшие на цыпочки остальные.
Толпу составляли сравнительно молодые — от тридцати до сорока лет — мужчины в длинных темных балахонах. Но кое-где мелькали и юные женские лица. И вот одна из них — с коротко остриженными белокурыми кудрями — завыла в исступлении:
— Пылай, чужак, пылай!
Толпа вокруг нее принялась притопывать, выкрикивая понравившиеся слова:
Пылай, чужак, пылай! Гори и догорай! Обуглившееся тело изогнулось в последний раз — страдания несчастного юноши окончились.
Неистовство толпы пошло на убыль. Похоже, чувство, испытанное этими подонками, было сродни вожделению: оно утомило их, лишило сил — и теперь они сидели возле кострища, тяжело дыша и отирая пот с покрытых жирной сажей лиц.
Снова пальцы Сиднея Райна коснулись кнопки, шторы сомкнулись, и старик грузно опустился на стул. Будто и не было ни дымного света факелов, ни чудовищного жертвоприношения на алтарь ненависти, ни жадной до порочных ощущений толпы.
Хотелось заткнуть уши, чтобы уж заодно и ничего не слышать — ни треска пламени там, внизу, ни говора взбудораженных нелюдей.
Так же внезапно, как и погас, включился свет — и Джозефина смутно порадовалась, что этого не произошло минуту назад. В горле пересохло от пережитого ужаса, и она отправилась на кухню, чтобы утолить жажду.
Бессильно уронив руки между колен, дядя Сидней молча смотрел в пол, вглядываясь в одну ему ведомую точку. Из состояния созерцательности его вывел недружелюбный вопрос Джеймса Генри:
— С какой стати ты вылез в окно? Чего хотел добиться этим? Говори, старый дуралей!
Не отрывая взгляд от пола, Сидней Райн слегка приподнял тощие плечи и медленно проговорил:
— Так уж случилось. Какой смысл выяснять это теперь?
Но как ты посмел рисковать присутствующими здесь, особенно спокойствием женщин? — не унимался Джеймс.
Только теперь Сидней поднял голову, его звенящий голос выдал всю глубину чувств, скрытых под маской спокойствия:
— Почему такой вызывающий тон, Генри? На твой вопрос пусть ответят они. — Он ткнул пальцем вниз. — То, что ты видел, было на самом деле, разве не так?
— Все это нас не касается! Незачем было ввязываться в чужие дела — от этого могут быть неприятности, и в первую очередь у Джозефины!
— Но ты же не будешь отрицать очевидное: то, что произошло, случилось именно под этими окнами, — возразил Сидней.
— Ничего не скажешь — зрелище не из приятных. Но Патриоты в чем-то правы, хотя их методы… Однако кое-кому нравятся подобные представления. Верно? Вот так-то, уважаемый Сидней Райн! — ядовито закончил Генри.