Господин Гоэллон обернулся к Кадолю и напоролся на очередной острый взгляд. В этот раз капитан охраны особенно старательно сформулировал то, что думал. «Сопляки, — почти услышал его голос Саннио. — Какие ж вы сопляки…».
Летнее море казалось спокойным и ласковым. Весенние шторма давно уже прошли, впрочем, в Четверном море, больше походившем на огромный залив, они никогда и не были такими страшными, как на востоке, на побережье Северного и Фаирского морей.
Там весной и осенью ветер срывал ставни с петель, грозился лишить дома нерадивых хозяев крыш, сносил сараи и опрокидывал телеги. Гневные волны бились в скалистые берега, словно норовя размолоть в песок непокорную твердь. В Брулене о подобных штормах, случавшихся раз или два в столетие, слагали легенды. Эмиль остановил коня на холме. Внизу раскинулся портовый город, как всегда, бурливший жизнью. Там разгружали корабли — сновали грузчики с тяжелой поклажей, ехали набитые товарами телеги, суетились купцы и приказчики. Мальчишки тащили отцам обеды и останавливались поглазеть на силачей, для которых жонглирование неподъемными тюками и ящиками было не трюком, а повседневной будничной работой. Приставы кого-то ловили в толпе на пристани, — должно быть, невезучего карманника. Жизнь в порте Бру текла своим чередом, не слишком-то замирая и в первый, праздничный день девятины. По левую руку лежал замок Бру. Когда-то это была могучая неприступная крепость, век за веком отражавшая все посягательства соседей. Сейчас о тех временах напоминали лишь очертания замка. Массивные крепостные стены с солидными башнями в углах, которые, прищурившись узкими окошками, бдительно следили за всем, что творится внизу; донжон, возвышавшийся над стенами, и приросший к нему приземистый, угрюмый дом с щелевидными окнами; ворота с надвратной башней. Все это было сложено из грубого серого камня. Но ров вокруг замка давно уже был засыпан, земля поросла травой, и теперь контуры рва едва открывались пристальному взгляду. Тяжелые ворота никогда не закрывались изнутри, и дежурил над ними не сторожевой отряд, а отпрыски слуг, сообщавшие страже, кто едет, с каким грузом и откуда. Эмиль недолго раздумывал, куда ему повернуть — направо, в порт, или налево — в замок. Корабли в Оганду выходили из порта Бру почти каждый день, а он не слишком торопился. Первые дни он ехал так быстро, как мог, опасаясь погони, но вскоре понял, что никто не спешит отправлять ему вслед солдат с приказом об аресте, и дальше уже не мучил ни себя, ни коня. Если начинался дождь, он, не слишком досадуя, проводил на постоялом дворе не только ночь, но и день. Дожди моросили часто, так что дорога до Брулена заняла три седмицы. Немного подумав, Эмиль спустился по холму налево. В прошлом году он въехал в Собрану почти в это же время, и нанес визит баронессе Брулен, которую знал с детства. За этот год линия его жизни сделала лихую петлю и привела туда же, откуда он начал…
— Не велено пущать, — преградил всаднику путь бородатый дядька с бердышом, отиравшийся у ворот; Далорн его не знал даже в лицо. — Возвертайтесь, ваша милость.
— Меня пускать не велено? — изумился Эмиль, спешиваясь.
— Не вас, а никого. Господин барон не велели.
— Да я и не к нему, а к госпоже баронессе. Дядька хлопнул широким ртом, булькнул, вылупил глаза и стал похож на здоровенную жабу с жесткой рыжей бородой и шкуркой, покрытой коричневыми пятнами.
— Померли госпожа баронесса, — выбулькал наконец стражник. — Сегодня. Вот барон, как есть, и не велели пущать. Вы езжайте назад, ваша милость… Услышав подобное известие, Эмиль опешил. Он сделал пару шагов по направлению к бородатой жабе, неумело опиравшейся на свой бердыш, поманил стражника рукой с зажатым меж пальцами золотым. Приманка подействовала. Рыжий тоже подался вперед, привлеченный блеском монеты.
— Отчего же умерла госпожа баронесса? Заболела?
— Нет, ваша милость, убили их. Как есть с башни столкнули.
— Хм. Как у вас тут интересно… — протянул Эмиль, с большим трудом веря в то, что слышит; он кинул дядьке монету и полез в кошель за следующей. — А ты не врешь ли?
— Никак не вру, ваша милость, как можно, грешно же! — забулькала жаба. — Как есть так все было.
— И кто же этот неизвестный злоумышленник?
— Отчего ж неизвестный, как есть, известный, — дядька попытался перейти на шепот и даже доверительно наклонился в сторону Эмиля. — Девица къельская, которую госпожа баронесса приютить изволили. То есть, вестимо, не оне сами, а служанка ейная. Но по ейному приказу. Эмиль посмотрел на небо, потом на рыжую полулысую голову стражника. День стоял прохладный. Непохоже было, чтоб дядьке светом небесным голову напекло так, что он начал сочинять безумные истории. Къельская девица — это, надо понимать, та самая голубоглазая воспитанница герцога Гоэллона, по которой чах Кертор. Девчонка Къела приказала своей служанке столкнуть Марту Брулен с башни? Что за бред…
— И как ее зовут? — вряд ли по Брулену бродили десятки къельских девиц, но нужно же удостовериться…
— Служанку-то? Олена… не… Олина! Оченно блядского поведения она, ваша милость.
— Да не служанку! — Особенности поведения неведомой служанки Эмиля заботили мало.
— А-а. Госпожа Керо, стал быть. Из столицы оне приехали. Судить теперь будут, господин барон сказали.
— Что-то ты мне, дядя, какую-то чушь плетешь! — Далорн демонстративно сунул очередную монету обратно в кошель.
— Да не, ваша милость! Как господин барон объявили, так все и говорю, — жаба огорченно косилась на пояс Эмиля. — Они к обеду сказать изволили. И не пущать никого велели.
— Ясно. — Третий сеорин перекочевал в широкую ладонь стражника. Эмиль запрыгнул в седло, развернул коня. Все услышанное нужно было обдумать. От туповатого стражника большего добиться было нельзя, это Далорн понял сразу. Ворота были прикрыты, и хотя обезоружить дядьку с бердышом не составило бы особого труда, ломиться туда среди бела дня не стоило. Господина барона, то есть, Элибо, который если и был поумнее бородатой жабы, то лишь на чуть, Эмиль знал с детства. То ли от рождения слабоумный, то ли в раннем детстве ударившийся головой, Элибо, невзирая на свою тупость, мог быть опасен: не как человек, но как говорящее животное, — бешеный кабан, например. Ничего дельного не придумает никогда, но наворотит столько всего, что потом пять умников не расхлебают… С пяти лет у владетеля Далорна было три места, которые он, пусть и с некоторой натяжкой, мог назвать домом: родная Лорна, королевское поместье Энор и замок Бру. Сначала мать, которая была близка с Амели Алларэ, согласилась отправить сына в Сеорию, чтобы тот составлял компанию королевскому бастарду. Потом отец решил, что Эмилю не помешает пожить в Брулене, в компании моряков и контрабандистов. В результате восемь девятин в год юный Далорн проводил где угодно, но только не дома в герцогстве Алларэ. Элибо, который был на восемь лет младше Эмиля, нисколько его не интересовал. Двадцатилетнему Далорну, уважаемому члену Лиги свободных моряков, не было дела до толстого неуклюжего мальчишки; пять лет спустя выяснилось, что и Лига не стремится видеть в своих рядах бестолкового, тупого и стремящегося всеми командовать барона Брулена. К этому времени Эмиль уже и сам не слишком интересовался делами Лиги: семь лет он служил герцогу Алларэ, отправляясь то в Оганду, то в Тамер, то на острова Хокны. Но в замке Бру его принимали всегда — и уставшим, и раненым, потерпевшим неудачу или вернувшимся с победой, одной из маленьких и почти никому не видимых побед, которые порой оказывались песчинкой в шестернях больших государственных дел. Баронесса Брулен наверняка догадывалась о том, что Эмиль не просто для собственного развлечения то тайно, то вполне официально разъезжает по соседним странам, что ранения заработаны не на дуэлях и даже не в абордажных схватках, но никогда не расспрашивала Далорна о том, что и зачем он делает. Просто принимала, выхаживала и отмахивалась от благодарности. Марта умерла. Убита. Разумеется, Керо Къела здесь не при чем. Надо понимать, Элибо Брулену надоело подчиняться разумным приказам матери, и он решил стать самостоятельным. Да, безмозглый кабан способен и на такое. Свалить все на Керо? Дурная идея, учитывая, чья она воспитанница, но герцог Гоэллон сейчас слишком далеко, за горами Неверна, и Элибо может думать, что все останется безнаказанным. Он, разумеется, ошибается, рано или поздно ему предстоит узнать, почему с Пауком осмеливаются ссориться лишь дураки и сумасшедшие, но сейчас речь идет о девушке. Где ее держат? Дядька с бердышом, конечно, этого не знает, но имеет смысл спешиться на единственной дороге, ведущей от ворот, под замечательными раскидистыми дубами, так, чтобы не видно было со стороны замка, и подождать, не выедет ли кто посообразительнее, повыше положением. Потолковать по душам, тогда многое прояснится.
Или все-таки вернуться в замок, потребовать встречи с Элибо? А смысл? Девушку ополоумевший барон, конечно, не отдаст — ему же надо на кого-то свалить убийство баронессы, но зато будет настороже. Прикинуться его лучшим другом не удастся, Элибо глуп, но злопамятен, и наверняка затаил обиду за полное пренебрежение, которое все годы знакомства выказывал ему Далорн. К тому же вряд ли он сам смог все это придумать, значит, у него есть помощники, которые гораздо сообразительнее и поймут, что явление гостя и его интерес к трагической истории не случаен. В данном случае проще было действовать силой. Внезапность и сила — лучшее средство для разрешения подобной ситуации. Что именно он будет делать, Далорн пока что не знал, но еще и не стемнело. К трем пополуночи у него и возникнет план действий, и найдутся помощники: в порту Бру не так и сложно разыскать десяток-другой братьев по Лиге, которым можно объяснить, кто на самом деле во всем виноват. Лигисты едва ли возрадуются, узнав, что сделал Элибо, а они должны узнать, и чем раньше, тем лучше — это в любом случае, но нужно еще вытащить девчонку, и они помогут. А девица Къела наверняка сможет рассказать прорву интереснейших подробностей; если Гоэллон выучил ее хоть чему-то, то она не могла не заметить важных улик. Жаль, что замок достаточно велик и нельзя самостоятельно угадать, где прячут девушку, да и за ту половину часа, которую можно себе позволить, простым обыском ее не отыщешь; поднимать же переполох, допрашивая слуг — не лучшее дело. Нужно пробраться тайно, забрать девушку и вернуться в город. Долговязый юнец, прижимавший к груди бело-лиловый футляр, был одет как наследник кого-то из владетелей. Судя по тому, как он резво чесал по дороге, лошадь ему была не нужна. На спине льняного серо-сиреневого котарди гербовая вышивка: маяк и волна, — стало быть, это парень из Цвегерсов. Мальчишка бодро перебирал длинными журавлиными ногами, не замечая ничего и никого вокруг себя. Эмиль подождал, пока тот поравняется с деревом.
— Стойте-ка, юноша! Ощутив между лопаток острие кинжала, младой Цвегерс едва не подпрыгнул, но ограничился только коротким взвизгом и уронил письмо.
— Поднимите. Медленно. Теперь можете повернуться.
— Господ-дин Д-далорн? — заикаясь, пробормотал посланец. — Это в-вы?
— Это й-йа, — усмехнулся Эмиль. — Присаживайтесь-ка под этот добрый тенистый дуб. Побеседуем.
— К вам какой-то молодой господин!
— Ко мне? — Рене Алларэ нахмурился, потом и вовсе поднялся из-за стола, глядя на своего слугу. — И что значит — какой-то?
— Благородный человек. Незнакомый. Лет девятнадцать. У него письмо к вам, — отрапортовал Пьетро.
— Ко мне? — еще раз спросил Рене, недоумевая, откуда в придорожной харчевне на Алларском тракте взяться молодому человеку с письмом. Если бы он прибыл из замка, то Пьетро его узнал бы… Рене потер глаза, в которые с вечера словно песка насыпали: слишком яркий свет, пыль из-под копыт коней и какая-то дрянь, которой была набита подушка, сделали свое дело. Глаза слезились, а впереди был еще один день скачки.
Кажется, въехать в столицу, не привлекая к себе внимания, не удалось. Если уж некий незнакомый благородный человек девятнадцати лет от роду отыскал Рене Алларэ в нарочно выбранной заштатной харчевне, где останавливались лишь купцы победнее и бродячие торговцы, то следует признать: не вышло.
— На вас похож, господин! — невесть зачем сообщил слуга, так и мявшийся с другого края стола; может быть, решил, что у хозяина может найтись бастард девятнадцати лет от роду? Рене точно знал, что в семь лет никак не мог обзавестись отпрыском.
— Зови. Как ни удивительно, Пьетро не ошибся: вошедший следом за ним юнец действительно мог бы претендовать на родство с Рене, найди он способ избавиться от лишних семи-восьми лет. Впрочем, тогда бы получился двенадцатилетний мальчишка, и это было бы втройне удивительно: ему-то что делать на тракте между столицей и Убли? Юноша в пропыленном костюме явно с чужого плеча вежливо поклонился и положил на стол перед Рене свиток в серо-серебристом футляре. Алларэ взял его в руки, но открывать не стал. Вместо этого он старался разглядеть повнимательнее того, кто письмо привез. Кто бы это мог быть?
— Письмо от герцога Гоэллона?
— Нет, господин Алларэ. От его капитана охраны.
— Хм, а вы кто будете?
— Сорен Кесслер, сын владетеля Кесслера из Брулена.
— Ну и как вас из Брулена ко мне занесло? — Вытянувшийся струной, напряженный юнец не понравился Рене с первого взгляда: ему было нечего здесь делать, он был посторонним и сейчас было не время для подобных случайных гостей. Сын владетеля Кесслера вспыхнул до ушей, уже приоткрыл рот, чтобы ляпнуть какую-нибудь дерзкую глупость, но потом осекся. Склонил голову, сцепил ладони в затертых перчатках перед грудью.
— Ваша милость, прошу вас прочитать письмо. Рене нехотя раскрыл футляр, достал свиток с вытисненным на ткани гербом рода Гоэллонов, поднес его к лицу. Ровные буквы, выведенные твердой рукой, расплывались перед глазами, но суть была ясна: Кадоль, капитан охраны Руи Гоэллона, счел необходимым отправить подателя письма в полное распоряжение Рене Алларэ. Приписка в конце говорила о том, что за юношей установлена слежка, а потому желательно проявить к нему внимание. Алларэ швырнул свиток на стол и тихим шепотом выбранился. Слежка?! Только этого сейчас и не хватало! О чем думал гвардеец Гоэллона? Разумеется, не о том, что ставит под угрозу весь замысел Рене — откуда ему знать… Мальчишка так и стоял, склонив голову. Тонкие пальцы нещадно мяли перчатки, скручивали и почти что рвали несчастную лайку на части. Кто следит за этим юным нервическим созданием? Королевская тайная служба? С какой стати?
— Пьетро, кувшин горячего вина! — крикнул Рене, потом, с трудом подавив неприязнь и желание нагрубить, указал Кесслеру на стул. — Садитесь, у меня к вам много вопросов. У незваного гостя был такой вид, словно он рад бы схватиться за шпагу, но что-то заставляет его терпеть обращение Рене, и это казалось вдвойне подозрительным. Разумеется, гвардеец Гоэллона не отправит к Алларэ заведомого шпиона, но кто знает, какое представление ухитрился разыграть этот мальчишка перед Кадолем? С одной стороны, он явно был вспыльчивым и дерзким, такие не умеют прикидываться. С другой — вот, молчал же, и терпел. Ради чего? Через час, задав Кесслеру две сотни вопросов, Рене убедился, что все, изложенное бруленским юношей и достаточно связно, и достаточно глупо, чтобы походить на правду. Только походить, разумеется: недоверие осталось, но история Кесслера звучала вполне логично, если сделать поправку на его девятнадцать лет, из которых семнадцать прошли в тихом бруленском владении, где на молодого дурака, не слыхавшего ни об интриге, ни о тайне, не нашлось подходящего воспитателя. Реми, надо понимать, тоже не взял на себя труд объяснить своей очередной игрушке, что на свете, помимо старомодных рыцарских романов, существует еще и настоящая жизнь, в которой одинокие сопляки не могут освобождать заключенных из Шенноры, но зато могут доставить прорву неприятностей не только себе, но и всем окружающим. Если, конечно, вся эта история — правда, а не ловко и со знанием дела состряпанная провокация короля или его присных. Увы, у Реми не спросишь, так ли это; имеет ли пылкий бруленский юноша, якобы готовый пробежаться по углям босиком, чтобы спасти герцога Алларэ из тюрьмы, хоть какое-то к нему отношение…
— Я одного не понял, — глядя в упор на Кесслера, жадно хлебавшего вино, спросил Рене. — Какое вообще вам дело до моего брата? Вместо ответа нежданный гость поперхнулся и принялся кашлять так, словно пытался расстаться с легкими. Рене прищурился. Сначала ему показалось, что мальчишка притворяется и затягивает паузу, чтобы не отвечать. Потом пришлось все-таки встать и от души настучать его промеж лопаток: бруленец аж посинел, зашедшись в кашле.
— Сс-паси-бо, — выдохнул тот наконец.
— Пожалуйста. Но на вопрос вы не ответили.