Часть вторая. Дети на кладбище
Другие: Вражья досада - новая засада
А когда те, с чьей подачи был развален “Сапфир”, услыхали в сети отчаянный вопль Журанкова с предложением купить у него хоть малый ломтик его честно работавшей, ни в чем не повинной печенки и, как завзятые стервятники, устремились дожимать и добивать, оказалось, что их подопечный, апатичным сиднем сидевший все эти годы в своей давно им знакомой норке, вдруг исчез. Оказалось, они, терпеливо и искусно ждавшие, опоздали. Пусть на день или на два - но опоздали и, стало быть, проиграли некий ход в какой-то новой, еще не вполне понятной игре.
Конечно, у них была масса дел и помимо Журанкова. “Сапфир” и все, что с ним связано, представляли собою лишь один из многочисленных пунктов длинного, словно ленточный червь, перечня их операций. Даже не самый важный - то есть это им казалось, что он не самый важный. Привычка к тому, что дела движутся с переменным успехом, в крови разведчиков. К тому же, как гласит древняя китайская мудрость: “Победы и поражения - обычная работа полководца”, и даже полководцы, незнакомые с китайской грамотой, мудрость эту выстрадали собственной жизнью; кто не выстрадал, кто не понял столь простой истины, тот до полководца не поднимается - сгорает от нервотрепки и вылетает в тираж еще на стадии малых чинов.
За последние полтора десятка лет они привыкли к победам. В этой некогда одной из самых сложных для иностранных разведок стране стало легко, даже слишком легко работать с тех пор, как ее идейная элита, ее властители дум, а за ними и ее руководство почти поголовно пришли - не без помощи, конечно, бескорыстных друзей и доброжелателей извне - к лучезарному выводу: чтобы влиться в семью цивилизованных наций и стать в ней своими, надо всего-то лишь пестовать предателей и вымаривать верных. Потому что сохранять верность тому, что отжило и должно быть поскорей уничтожено, не верность, но тупость, косность, рабья кровь; а предать мрачное прошлое - значит на всех парусах устремиться к светлому будущему. Очередному, но теперь-то уж воистину и наверняка светлому, светлей некуда. Сколько их было - Шеварднадзе, Бакатиных, Козыревых, Калугиных… а сколько было столь же прогрессивных, но рангами и должностями пожиже - тех, что, точно воробьи, когда добрая бабушка начала крошить наземь черствый, залежавшийся хлеб, толкаясь и между делом гомоня о свободе и о том, что рынок все расставит по местам, ринулись в свалку с криками: “У меня! Нет, у меня! Да нет же, у меня, у меня скорей купите все, что мне доверено!”
Этим двоим, что беседовали сейчас (да и всем, кто мыслил, как они), невдомек было, что та пора ураганной распродажи, безудержной и безнаказанной, оставила не меньший ожог на душе народа, не меньший вывих сердца, нежели, скажем, раскулачивание и лагеря; и она вдобавок куда ближе по времени, куда памятней.
Им казалось, что даже если кто-то медлит поднять в душе своей белый флаг (да, признаю: все, во что я верил - хлам, все, что предлагаете вы - светоч мироздания), даже если кто-то этой сияющей истины еще не понял, не увидел ее начертанной размашистыми огненными знаками посреди своих пожухших и скрюченных от бескормицы небес, то надо лишь подольше подержать его в черном теле - и он поймет и увидит. Надо чуточку подождать, а потом чуточку подтолкнуть. Потому как все, что происходит в их интересах - естественно, а все, что происходит против их интересов - противоестественно. Ведь Бог на их стороне. Эти двое, как и вся их страна, были очень набожны и, написав на своих деньгах: “Ин год уи траст”, были уверены, что тем самым “год траст ин” их деньги. Потому как избрал эти бумажки мерилом и транспортным средством благодати.
По всем этим сложным и разнородным причинам собеседники не испытывали сейчас особого беспокойства, не были ни встревожены, ни тем более напуганы - нет. Просто случился некий сбой, и они обстоятельно обсуждали и анализировали этот сбой и намечали способы его преодоления, демократично называя друг друга по именам. В неофициальной обстановке им не нужны были формальные знаки субординации - оба и без них прекрасно знали, кто главней, кто тут кого вполне способен из-за этого сбоя оставить без работы, и потому могли позволить себе дружелюбное Юджин и Барни. Они были лишь слегка раздосадованы. Вот ведь, мол, ерунда какая приключилась. Мелочь, а неприятно.
Поскольку по большому счету мелочей в их работе не бывает, это-то они понимали. Даже малая странность теоретически чревата серьезными неприятностями. Просто в России все странности давным-давно обусловлены не противодействием противника, а русским бардаком.
И от этого на сердце, что ни говори, спокойней.
– Осенью, честно вам признаюсь, мы не выдержали и покопались в его компьютере. Толком выудить не удалось ничего - обрывки. Если не сказать: игрушки. Высокая теория… Контактов за эти годы он не имел, выходов ни на кого никаких… И им никто не интересовался - а это, пожалуй, еще показательнее. Серьезных документов мы у него так и не нашли, ни на электронных носителях, ни на бумажных. Были даже соображения, что как ученый он кончился и существенного интереса теперь не представляет. Так, присматривали для порядка.
– Присматривали - и все же потеряли?
– Он вернется. Он непременно вернется. Все его вещи на местах, вплоть до единственного оставшегося у него приличного костюма на вешалке в шкафу. Возле туалета - лопата со следами свежей земли. Значит, работал на своем наделе, надо полагать. Весна… Человек, который занят посадками, обязательно позаботится об урожае. Кроме того, через две недели - годовщина смерти его матери, а он в этот день всегда появляется на кладбище в Павловске.
– Понимаю. Опять ждать… Честно говоря, мне надоело ждать. Мы ничего так и не знаем наверняка, но дежурим возле этого, быть может, уже окончательно выжившего из ума маньяка который год, и результаты нулевые.
– Не так уж много нам этот чудак стоит.
– Немного, но долго. Долго, Барни! Я хочу понять, стоило им заниматься или нет, хотя бы прежде чем выйду на пенсию.
Непринужденный смех. Пауза.
– А если серьезно, то меня не оставляет мысль, что эта его чушь в сети про почку была каким-то кодовым сигналом…
– Не думаю. Слишком уж это нелепый сигнал. Слишком вызывающий, заметный…
– Именно нелепость наводит на подозрения. Четкий зов: мне есть, что продать. Важное. Нужное. Из собственных, видите ли, потрохов. А если наименования органов - это заранее с кем-то обговоренные обозначения? Скажем, почка - это наконец-то доведенная до ума математическая модель полета на гиперзвуке? А печенка, скажем, режимы ионизации внешнего облака? А если бы он написал… э-э…
– Яйца?
– Вам бы только шутить. А иначе как объяснить эту демонстрацию? Ну с чего вдруг человек, тихо живущий сам по себе, ни в чем не нуждающийся, с минимальными потребностями, так захотел денег, что решил незамедлительно расстаться с куском собственного тела? Какие у него могут быть семейные обстоятельства? Если семьи нет и в помине! И совершенно неуместная в таком тексте самореклама: доктор наук, главный теоретик…
– Ну, он вообще несколько не в себе. Я за годы пристального наблюдения в том неоднократно убеждался, Юджин, поверьте. Деловой логики от него ждать не приходится. Комплексы, вероятно. Человеку, который всю молодость шел от успеха к успеху и вдруг на пике достижений оказался за бортом, принять это трудно. Вполне можно спятить.
– Это все бла-бла-бла у психоаналитика. Кодовые обозначения, Барни! И коль скоро мы их не понимаем, ясней ясного, что предназначены они не нам. А кому?
Пауза.
– У вас, Юджин, есть какая-то информация на сей счет, которой я не располагаю?
– Как вам сказать… Не так давно получены очень, правда, скупые сведения, что немалый интерес к этой проблематике начали проявлять китайцы…
– Джизус! Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы это сообразить! К чему они не проявляют интерес? Вы не найдете такой темы!
– Да, но, исходя из этих сведений, с весьма высокой степенью вероятности можно предположить, что как раз сейчас некий китайский агент с немалым интересом наблюдает запуск с Байконура этого пресловутого первого частного геостационарного сателлита. Причем местное начальство об этом отнюдь не догадывается. И то, что вместо какого-нибудь официального представителя возлюбленной здешними властями ШОС туда направлен именно агент, может свидетельствовать, помимо прочего, как раз о том, что корпорация “Полдень” намерена заниматься отнюдь не только коммерческими запусками тривиальных спутников.
– Даже так?
– Принципиально новый носитель - именно то, что нужно частной компании, как воздух. Хотя бы для рекламы, для притока инвестиций. Не говоря уж о реальных прорывах на рынке. В этой ситуации Журанков, например, им бы очень пригодился… Пока это только мое предположение, честно вам скажу. Но впредь я намерен исходить именно из него, по крайней мере до тех пор, пока мы не убедимся в обратном. В общем, так. Мне нужен Журанков. Мне он нужен срочно. Методика спокойного выжидания не принесла результатов и с сегодняшнего дня отменяется. Хватит.
Пауза.
– Жду распоряжений.
Пауза.
– Семейные обстоятельства, Барни… Не стоило ему упоминать о семье, так давно не имея с нею ни малейших существенных контактов. Будем считать, он сам накликал неприятностей на свою задницу… Мы создадим ему семейные обстоятельства.
– Что вы имеете в виду?
– Его сына.
– При чем тут его сын?
– Представьте, парень связался с одной из экстремистских шаек. Слава России, очистим улицы от инородцев, русские - древнейшая раса мира и все такое. По забавному стечению обстоятельств как раз эту шайку мы слегка… не напрямую, конечно… прикормили.
– Так это же удача!
– Да, как раз и пригодится. Я вот думаю… Пусть бы парнишка очистил от кого-нибудь какую-нибудь улицу. Жертву мы определим… У меня на примете, скажем, донельзя нелепый человек, недавно вернувшийся в Россию из эмиграции. Говорит он совершенно неуместные вещи. Конечно, затевать операцию специально против него было бы неадекватно, но… Если все равно надо кого-то, вполне полезно будет его. Да еще если это окажется очередное преступление русских наци. Очень эффектно и наглядно. Даже преданный России инородец для русских все равно инородец, резать его… А потом мы расскажем о проделке отпрыска Журанкову. Вернее, вы расскажете. Как вы думаете, Барни, после стольких лет разрыва это окажет на него воздействие?
– Думаю, да. Я его хорошо изучил. Он может вас хоть ненавидеть, но закроет собой от пули, если убедить его в том, что по совести он это обязан.
– Какой удобный человек.
– Временами. К сожалению, он до сих пор убежден, что чем-то обязан этой стране. Послушайте, Юджин, вам виднее, конечно, я занимался только самим Журанковым и его нынешней работой, но… Может, все проще? Может, его вопль о семейных обстоятельствах вызван именно этими обстоятельствами, и только?
– Мы проверяли. Данные отсутствуют. Родители его умерли, других родственников нет. Никаких реальных неприятностей с его бывшей женой и ребенком не происходило.
– Ну, нет так нет… Тогда у меня вопрос: сколько вам понадобится времени? Через две недели, как я уже сказал, мы имеем все основания ждать появления Журанкова на кладбище в Павловске.
– На кладбище… Поэтично. Готический роман ужасов.
– Вам не нравится?
– Мне понравится что угодно, обещаю вам, если это даст нужный результат. Мне нужен Журанков.
– Я уже понял.
– Через две недели вам будет что сказать ему среди шелестящих над могилами берез. Ну, а если он не появится вовсе и до той поры мы так не узнаем, где он…
– То?
– То, дружище я буду иметь все основания полагать, что вы его всерьез упустили и, следовательно, многолетняя операция провалена по вашей вине.
– Я был уверен, старина, что вы ответите именно так.
Послед империи
“Послед - все последнее, из ряду, порядка, что осталось после расхода, чем что-либо кончается; остаток, остатки, отстой, подонки, гуща, выскребки…”
Эти строки из словаря Даля Бабцев вспоминал весь день.
Именно так. Не реликт, не рудимент, не атавизм… Не академичным термином, намекающим на некую высокую, пусть и утонувшую в веках эстетику хотелось все это называть - нет. Грязный, вонючий послед.
Отстой, подонки, гуща, выскребки…
Что да, то да.
Все здесь было пропитано якобы героическим, а на деле - тошнотворным уродливым прошлым. Утешало лишь то, что оно ушло. И ушло безвозвратно.
Даже странно было видеть ржавчину не везде.
Просвещали их двое: некий сильно пожилой представитель “Полудня”, неприятный франтоватый энтузиаст, и вторым голосом - местный офицерик, будто соскочивший с плаката типа “Дошли до Берлина”: лицо безмозгло восторженное, розовые крепкие щеки, пшеничный чуб лихо выбивается из-под фуражки… в больших городах таких лиц уже не встретишь.
Они опоздали - то ли случайно, а то ли нет. Не хотели местные погоны возиться с журналистами долго, ненавидят они журналистов, это понятно, кому же приятно слушать или тем более читать о себе потом правду: врешь ему, мол, врешь, а эти щелкоперы каким-то образом все равно докапываются до истины. Поэтому им не довелось увидеть, как везут ракету из МИКа на стол, а начальник боевого расчета, глава “пускачей”, “стреляющий”, важно шествует прямо по шпалам перед платформой. Не довелось увидеть, как торчащая ракета мало-помалу лишается пестрого одеяния из бесчисленных красных ленточек и тряпочек, навязанных на нее еще частью на заводах, а частью в монтажно-испытательном: русская надежность! Чтоб не пропустить при проверках ни одного узла, все они помечаются вот этак попросту, для неграмотных: а проверил - ленточку долой!
И это двадцать первый век…
И они еще имеют наглость заявлять, что американцы ошалели в свое время от такого простого и надежного способа контроля и начали внедрять у себя…
Зато не утерпели пожаловаться на местное население. Что за ров, поинтересовался Фомичев - без особого интереса, надо признать, рассеянно так… В ответ вполне можно было смолчать или ответить нейтрально, не выставляя напоказ своего презрения к народу, на земле которого вояки чудили; но нет. Переглянувшись и помедлив маленько, их экскурсоводы в два голоса наперебой принялись рассказывать, что окрестные казахи еще лет пять-семь назад приноровились коммуниздить важнейшие, понимаете ли, бесценные суперсекретные кабели и продавать как цветной лом. Будто тут может быть что-то секретное! Ото всех скрываемый уровень разрухи, разве что. Восстанавливать, чуть не пустил слезу чубатый капитан, в десять раз дороже, чем то, что воры могут за украденную медяшку выручить, да что там в десять - в сто… Одна соединительная муфта в месте разрыва потом - четыре тонны баксов. Детей засылают, женщин - чтобы уж с гарантией никаких силовых охранных мероприятий мы не предпринимали… А рвом мы периметр обозначили, чтоб хоть на машинах не подъезжали, они ж поначалу целыми грузовиками добычу вывозили, промышленно… Начинаешь проверять систему, носитель уже на старте, горючку заливать пора - и вдруг глядь: ни хрена не работает. Кто, что? А, понятно, давай искать, где клок вырван… Мы просто волками выли!
И такая звериная у него тоска в глазах леденела, у этого офицерика, такая в нем ощущалась бескомпромиссная жажда провести хоть разок это самое силовое мероприятие… Бабцев сразу почувствовал: тут-то бы этот мальчик разгулялся.
Ничего не меняется. Ничего…
Вот такие, наверное, с чистым сердцем, с полной уверенностью в своей правоте прикладами сгоняли в столыпинские вагоны татар и чеченцев. Обрывок кабеля он казахам пожалел! А ты спросил их, нужны тут твои кабели им, на их земле? Ты пришел к ним без спросу, они тебя не звали, и понатыкал тут своих кабелей и черт знает чего еще, на века отравил их землю злейшей химией, завалил дымящимися обломками от аварийных пусков, и все того лишь ради, чтобы безграмотный пузатый упырь, карикатура на человека, мог потрясать в ООН кулачишком да косноязыко, с кастратским привизгом кричать: “И если будут на нас гукать, мы так гукнем, что уже не будут гукать!”