Кристин Кэтрин Раш
Часть первая
2007
Ричард запомнил все неправильно. Так, словно это была картина, и он рассматривал ее, а не событие, в котором принимал живое участие.
Изображение на самом деле казалось настолько ярким, что он зарисовал его на первые же, показавшиеся ему тогда немыслимыми, доходы от своего бизнеса и поместил картину в своем кабинете — то есть в каждой из последующих версий своего кабинета, последние из которых сделались настолько большими, что ему приходилось изыскивать специальные способы размещения картины, чтобы помочь ей оставаться в поле его зрения.
Ложное воспоминание — и картина — говорили следующее.
Он стоит на заднем дворе родного дома. Слева от него — качели; справа — железнодорожными рельсами уходят вдаль бельевые веревки.
Ему восемь, он невысок для своего возраста, волосы белые, как лен, лицо еще совсем детское. Он смотрит в ночное небо, на котором Луна кажется больше, чем когда-либо прежде. Она светит ему в лицо — похожая на нимб со старинной иконы. Белизна ее настолько ярка, что ночное светило кажется более живым, чем он сам.
Впрочем, он смотрит не на Луну, а за нее — в черноту, куда устремляется небольшой, похожий на конус кораблик. Кораблик почти не виден, только один край его еще блестит, отражая лучи. И от него исходит какая-то аура, которая со всей очевидностью свидетельствует: корабль тратит последние силы на отчаянную попытку спасти себя, заведомо обреченную попытку. Это понимает даже он в свои восемь лет.
Кто-то спросил у него однажды, почему он поместил изображение трагедии в самом фокусе своего кабинета. Он был ошеломлен.
Он не видел в картине — да и в воспоминании, кстати, тоже — ничего, указывающего на утрату.
Напротив, в его глазах картина эта символизировала оптимизм. Последняя, отчаянная попытка не могла быть предпринята без надежды на успех.
Так он отвечал… обыкновенно.
И думал о том, что надежда жила в мальчике, в его воспоминаниях, в его желании изменить один из самых значительных моментов своего прошлого.
* * *
Реальное воспоминание было куда прозаичнее.
Крохотная кухонька выкрашена ярко-желтой краской, впрочем, тогда она не казалась ему крохотной. За его спиной находились стол, буфет и глубокая раковина под небольшим окошком, выходившим на дорожку к гаражу. Слева еще два окна глядели на просторный двор и продолжение квартала. Плита была напротив. И мать всегда представлялась ему стоящей возле нее, хотя она не менее часто сидела и за столом. Отцовское кресло располагалось слева, под окнами.
Радиоприемник восседал на холодильнике, пристроившемся недалеко от плиты. А в центре комнаты, справа и позади него, бурчал почти не выключавшийся телевизор.
Отцу удавалось читать за столом, но Ричард никак не мог этого сделать. Мать постоянно пыталась завести с ним разговор, но теперь, когда детство кончалось, стала сказываться разница в их IQ.
Матушка-то была женщина отнюдь не глупая, просто он выходил за всякие рамки. Отец, по крайней мере, понимавший часть того, что говорил его сын, помалкивал в присутствии гения. Помалкивал и гордился. Они носили одно имя: Ричард Дж. Джохансен, где Дж. означало Джейкоб. Так звали семейного патриарха — деда, явившегося в эту страну со своими родителями в возрасте восьми лет в надежде отыскать лучший мир и обнаружившего его.
В тот вечер, 24 декабря 1968 года, дом уже украсили к Рождеству. Сосновые ветки стояли на столе в столовой, рождественские открытки пристроились на миниатюрных санках на телеприемнике в гостиной. Свечи горели на кухонном столе, и отец роптал по этому поводу всякий раз, переворачивая страницу газеты. Пахло сосной, свечами и пирожками.
Мать пекла пироги и к празднику, и во всякий другой день; было просто удивительно, что, пребывая в окружении целого моря сластей, он так и не растолстел. Впрочем, в тот вечер их ожидал обыкновенный ужин, поскольку праздновали они не сочельник; праздник будет завтра — на Рождество.
Тем не менее он был взволнован. Ему нравилось это время: еда, музыка, звезды на темном ночном небе. Даже снег против обыкновения казался ему прекрасным. Стоя на корочке льда, он вглядывался в небо, отыскивая на нем созвездия или просто разглядывая Луну и пытаясь при этом понять, как может существовать нечто настолько далекое и холодное.
В тот вечер мать позвала его ужинать. Он разглядывал Луну в телескоп, который отец подарил ему в июле, на восьмой день рождения, надеясь увидеть «Аполлон-8» на его пути к лунной орбите.
На пути в историю.
Но вместо этого ему пришлось вернуться в дом и засесть за ростбиф (или мясной рулет, или тушеную говядину с капустой), чуть повернув свой стул, чтобы видеть телеэкран. Уолтер Кронкайт — образец настоящего мужчины, с точки зрения Ричарда — вел репортаж из Центра управления полетами с серьезным и вместе с тем мальчишеским выражением лица.
Космическое приключение нравилось Кронкайту в не меньшей степени, чем самому Ричарду. И Кронкайт участвовал в нем, оставаясь в тысячах километров от места событий.
Что Ричарду не нравилось, так это рисованные картинки. Снять «Аполлон-8» на его пути к Луне, естественно, не представлялось возможным, и поэтому какому-то несчастному сукину сыну пришлось рисовать иллюстрации.
В этот миг внимание Ричарда, как и всей страны, было сфокусировано на границе зоны радиовидимости, за которой сигнал не мог поступать из-за края Луны. Если астронавты успевали вовремя достичь этой границы, они оказывались на лунной орбите, в шестидесяти девяти милях от лунной поверхности. Однако широкие народные массы не смогут узнать об этом, пока корабль снова не выйдет из-за Луны.
Зона радиовидимости в данный момент сеяла страх в национальном масштабе. Даже в душе отца Ричарда, который в своих опасениях признавался крайне редко.
В ту субботу, 21 декабря, отец Ричарда, преподававший в средней школе математику и науковедение, сидя рядом с сыном, в меру своих возможностей объяснял ребенку азы небесной механики. Он показал Ричарду уравнения и попытался объяснить тот риск, на который шли астронавты.
Одна крохотная, пустячная, даже случайная ошибка в вычислениях — простое отклонение в несколько секунд во времени работы двигателя, уводящего с земной орбиты, — и астронавты могут оказаться на более высокой орбите около Земли или на неправильной орбите вокруг Луны. А то и, не дай Бог, на траектории, уводящей и от Земли, и от Луны в великую и неведомую пустоту, откуда нет возврата. Мать Ричарда считала, что муж помогает ребенку делать домашнее задание. Обнаружив истину, она погнала мужа в спальню — отчитываться в злодеяниях.
— Что ты делаешь, — шепотом возмутилась она. — Ему всего восемь лет.
— Он должен понимать, — возразил отец.
— Нет. Не должен, — отрезала она. — Ребенок будет бояться и страдать.
— А если они промахнутся? — проговорил отец. — Тогда придется объяснять.
Чуть повышенным тоном она произнесла:
— Они не промахнутся.
* * *
Но это произошло.
Они промахнулись.
В Центре управления полетами уже подозревали об этом во время нахождения корабля вне зоны радиовидимости, однако не стали говорить астронавтам — во всяком случае, пока. Они кое о чем попросили, например, провести новую коррекцию, надеясь вернуть корабль на нужную орбиту, сделать еще несколько отчетов, просто для того, чтобы записать на пленку еще спокойные (как будто бы) голоса экипажа, но все, что они могли предпринять, не меняло того факта, что астронавты не вернутся на Землю.
Им суждено вовеки плыть по темным просторам пространства.
Пока об этом не знали и сами астронавты. Корабль не был оснащен в достаточной мере средствами контроля и телеметрии. И астронавтам приходилось полагаться на Центр управления полетами во всем, что касалось сведений об их орбите, то есть наиболее важной для них информации.
Впоследствии выяснилось, что астронавты осознали проблему почти сразу и принялись искать собственное решение.
Конечно же, такового не существовало.
Вот почему Кронкайт казался таким напряженным в тот сочельник, сидя перед телекамерой в месте, отведенном в Центре управления для прессы. Кронкайту было известно, что трое астронавтов еще живы. Они будут жить еще несколько дней в маленькой капсуле, направляющейся в великое ничто. Сеансы связи продолжались дольше, чем следовало бы по всем канонам, однако астронавты не жаловались — как и подобает героям.
Они говорили о том, насколько Луна плоская, и о том, как прекрасна Земля издалека. Конечно, им предоставили возможность попрощаться с женами и детьми по закрытому каналу. Пока оставался устойчивым радиосигнал, они принадлежали Земле. И пока хватало кислорода.
Пока хватало надежды.
О ней-то и помнил Ричард: о надежде.
Никто более не воспроизводил запись, на которой Ловелл, Борман и Андерс говорили о будущем. Будущее пришло и ушло. Репортеры, архивисты и историки воспроизводили теперь сцены прощания или описания Земли — какая она прекрасная, какая маленькая, какая единая.
— Трудно поверить в то, — произнес Ловелл свой, получивший мировую известность афоризм, — что на столь прекрасной планете насчитывается великое множество сердитых людей. Издали она кажется такой мирной.
Конечно, он был не прав.
Но не это волновало тогда Ричарда.
Его беспокоило, точнее, пугало, что эта неудача может привести к закрытию всей космической программы.
Об этом тревожились и сами астронавты. И едва ли не на последнем вздохе сделали совместное заявление.
— Наш полет нельзя считать неудачей. Мы гордимся тем, что первыми из людей оказались за орбитой Луны. Пожалуйста, не отказывайтесь от исследований космоса. Пусть люди высадятся на Луне. Устроят там базу. Пошлите корабли исследовать Солнечную систему. Сделайте это от нашего имени и с нашего благословения.
Веселого Рождества.
И спокойной ночи всем вам.
Мать Ричарда разрыдалась. Отец опустил свою сильную руку на его плечо. А Уолтер Кронкайт, мужественный и надежный, снял очки, коротким движением потер глаза и только потом взял себя в руки — как пять лет назад, когда неожиданно скончался президент.
Кронкайт не стал много говорить и доводить пьесу до финала. Последнее заявление Ловелла, Бормана и Андерса осталось последним, как того и хотели астронавты.
Он предпочел не вдаваться в подробности их смерти и не фокусировать внимание общества на неудаче.
Он обратился к будущему.
Он обратился к надежде.
Так поступил и Ричард…
Во всяком случае, попытался это сделать.
И трудами своими содействуя покорению пространства, занимаясь физикой и астрономией, поддерживая себя в отличной физической форме, чтобы стать астронавтом по первому же призыву, он вглядывался во тьму позади Луны, пытаясь понять, что видели они в свои последние часы.
Каково им было?
И где они теперь?
* * *
По прошествии почти сорока лет они возвращались домой.
Вернее, направлялись в сторону дома с той точностью, которая была возможна для мертвого корабля с мертвым экипажем. И никто не выходил встречать их.
Как и предсказывали эксперты, «Аполлон-8» вышел на эллиптическую орбиту вокруг Солнца. Период обращения составлял всего чуть более шестнадцати месяцев, однако большую часть времени маленький космический аппарат проводил над плоскостью земной орбиты. И в первый раз «Аполлон-8» возвратился домой… ладно, просто приблизился к Земле по прошествии восемнадцати лет.
Их обнаружили едва ли не случайно. Отражавшийся от капсулы солнечный свет привлек внимание астрономов-любителей, проживавших в разных уголках мира. К планете приближалось нечто маленькое, незначительное и отражавшее свет необычным образом.
Люди пытались понять, что это такое. К неведомому пришельцу обратились гигантские телескопы из обсерватории Лоуэлл и так далее, вплоть до нового орбитального телескопа. На полученных снимках звездного неба обнаружились знакомые очертания конуса.
«Быть не может», — хором сказали эксперты.
Однако они ошибались.
Все надеялись, что это ошибка.
В эти тяжелые дни Ричард умолял друзей из обсерватории Висконсинского университета повернуть к капсуле свой телескоп — вопреки интересам науки. Потом он уже не был астрономом. По окончании университета он занялся аэрокосмической техникой и учредил компанию, которой суждено было сделать его первым среди миллиардеров своей страны.
Но в те дни он еще был студентом, не обладавшим ни влиянием, ни властью.
В конечном счете ему пришлось отправиться на окраину, подальше от городских фонарей, и попытаться разглядеть капсулу собственными глазами. Утопая по лодыжки в холодном снегу, он часами вглядывался в пространство.
И наконец убедил себя в том, что замеченная им крохотная искорка отнюдь не пылинка на объективе, и не космическая станция, сооруженная США на земной орбите, и не один из спутников, запущенных в последние несколько лет.
Нет, он убедил себя в том, что действительно видит корабль, и наваждение всецело овладело им.
Быть может, нечто большее, чем погрешность памяти, породило эту брошенную капсулой искорку на его картине.
А быть может, это самое «нечто» просто послужило катализатором для всего процесса.
Или же, как утверждала его мать, причиной стало чрезмерно живое воображение, растревоженное первым соприкосновением со смертью, реальным восприятием ее.
Ричарду хотелось верить, что смерти здесь не было места. Никогда не было. С его точки зрения, возможность того, что все трое остались живы, оставалась всегда. Наверное, они со своего корабля исследуют Солнечную систему и видят то, чего не доводилось видеть глазам человека. А может, просто встретили инопланетян, и инопланетяне эти, добрые, как в сериале «Стар Трек», спасли трех людей.
Он понимал, что подобные надежды не имеют под собой почвы. Побывав в музее Хантсвилля, штат Алабама, он залез внутрь капсулы «Аполлона», ужаснувшись тому, насколько маленькими были аппараты. Люди просто не способны жить в такой тесноте.
Он понимал, насколько непрочны эти корабли. Чудом являлся уже тот факт, что капсула пережила столько лет. Он знал это. Как и то, что надежда на спасение экипажа — прямое наследие детства, поры, когда ребенок просто не способен поверить в смерть героя.
После той первой встречи все планы его, все ожидания основывались на предположении, да, собственно, уверенности, что астронавты давно мертвы. Но сам «Аполлон-8» выдержит новый полет и вернется.
Корабли, которые он строил, рассчитывались с учетом того, что они встретят мертвый корабль, кусочек истории. Он намеревался вернуть «Аполлон-8» на Землю, как археолог — древнюю гробницу, как исследователь морских глубин — остов знаменитого корабля, скажем, «Титаника».
Существенную долю своего состояния и значительную часть жизни Ричард потратил на организацию встречи «Аполлона-8» при следующем возвращении корабля к Земле.
И теперь, когда корабль снова обнаружили на необычной для нашей системы длинной эллиптической орбите, Ричард был готов к действиям.
Несколько ночей подряд он просыпался в холодном поту от ужаса, что его детская мечта сбывается.
А потом приходила мысль, что детская мечта еще не исполнилась. Он просто сделал всё, чтобы это произошло.
И временами удивлялся тому, что этого недостаточно.
* * *
Корабль, который он вылизывал и готовил с начала года, получил имя «Карпатия» — в честь судна, спасшего большую часть уцелевших пассажиров «Титаника». Метафора нравилась ему, хотя он хорошо понимал, что живых на «Аполлоне-8» не будет. Уцелевшим следовало считать сам командный модуль: космический корабль, совершивший самое далекое и длительное из предпринятых человеком путешествий и вернувшийся назад.
Человечество успело разослать свои корабли почти во все уголки Солнечной системы — вездеходы на Марс, зонды на Венеру, — собрав больший объем сведений о своей планетной системе, чем за всю предыдущую историю науки. НАСА собиралось посылать новые корабли все дальше и дальше, надеясь выглянуть за пределы родной планетной системы и приступить к изучению Галактики.