— Кстати, о тайнах, — произнес я. — Ты выглядишь как человек, разговариваешь как человек, однако же ты не человек.
— Нет, совершенно точно не человек.
— Как ты выглядишь, когда стоишь перед Престолом Господним? — спросил я.
Он издал очередной укоризненный смешок.
— Я дух перед Престолом Создателя, — проговорил он тихо. — Сейчас я дух, обитающий в теле, приспособленном для этого мира. Ты же сам понимаешь.
— Ты всегда одинок?
— Как ты сам думаешь? — ответил он вопросом. — Разве могу я быть одинок?
— Нет, — решил я. — Это в голливудских фильмах ангелы всегда одиноки.
— Точно, — согласился он, широко улыбнувшись. — Даже мне становилось их жалко. Настанет время, когда ты поймешь, какой я, потому что сам станешь таким, а вот мне никогда не узнать, каково быть тобой. Я могу этому только изумляться.
— Я не хочу расставаться с ними, — заявил я. — Меня неотступно преследует эта мысль. Если я не могу быть с ними рядом, они будут регулярно и часто слышать мой голос через многие мили. У них будет все, чем я смогу их обеспечить.
Внезапно меня охватил пронзительный страх. Те деньги, которые я скопил за долгие годы, — это же кровавые деньги. Но других у меня нет, и я могу потратить эти деньги на Лиону с Тоби, очистить их таким способом. Или нет? Я не мог аннулировать трастовые фонды, которые уже создал. Я молил только, чтобы Малхия ничего не сказал по этому поводу.
— Теперь вы принадлежите друг другу, — произнес он.
— Что ты имеешь в виду? — спросил я. — Значит ли это, что когда-нибудь, как-нибудь я смогу жить с Лионой и Тоби под одной крышей?
Он вроде бы на минуту задумался, а затем ответил:
— Поразмысли над тем, что уже произошло. Вы уже изменились благодаря своей любви. Взгляни на себя. За эту краткую встречу ты совершенно изменил течение жизни Лионы и Тоби навсегда. Теперь каждый день своей жизни ты будешь сознавать, что они есть у тебя, что они нуждаются в тебе, что ты не имеешь права их разочаровывать. А они каждый миг будут сознавать, что у них есть твоя любовь и преданность. Неужели ты не замечаешь перемен, которые уже произошли? Жить под одной крышей — это всего лишь одно из возможных проявлений.
— Что за бессердечные рассуждения, — выпалил я, не успев сдержаться. — Ты не знаешь, что значит для людей жить под одной крышей.
— Нет, я знаю, — возразил он.
Я ничего не ответил.
Он ждал. Я видел, видел, насколько огромно то, что случилось с Лионой и маленьким Тоби, и все же, хотя у меня кружилась голова от безграничных возможностей, какие открылись передо мной с момента нашей встречи, это не мешало мне мечтать о еще большем, честное слово.
— Ты умеешь любить, — произнес Малхия. — В этом ключ. Ты можешь любить не только тех людей, каких встречаешь в объединяющем свете Времени Ангелов. Ты можешь любить и людей из своего Времени. Эта женщина и мальчик тебя не испугали. Твое сердце переполнено новой, настоящей любовью, о какой ты пару дней назад не мог даже помыслить.
Я был настолько ошеломлен, что не нашелся с ответом. Снова представил их, Лиону и Тоби, какими они были, когда я увидел их в первый раз.
— Нет, я не знал, что способен на такую любовь, — прошептал я.
— Я знаю, что ты не знал, — отозвался он.
— И я никогда не разочарую их, — сказал я. — Но сжалься надо мной, Малхия! Скажи, что когда-нибудь мы будем жить с ними под одной крышей. Скажи хотя бы, что такое возможно, пусть даже я этого не заслуживаю. Скажи, что однажды, когда-нибудь, я сумею заслужить это право. Поддержи меня.
Малхия секунду молчал. Слезы у него на глазах просохли. Он казался умиротворенным и изумленным. Серафим рассматривал меня с головы до ног, как будто изучая. Затем взглянул прямо в глаза.
— Может быть, — произнес он. — Может быть, для этого хватит огромного мира и времени. Когда-нибудь потом. Но сейчас не стоит думать об этом. Потому что в ближайшем будущем этого, скорее всего, не случится. — Он помолчал, как будто бы собираясь сказать что-то еще, но, по-видимому, передумал.
— Ты можешь ошибаться? — спросил я. — Я не к тому, чтобы мне этого хотелось, просто мне важно знать. Можешь ли ты в чем-то ошибаться?
— Да, — признал он. — Только Создателю ведомо все.
— Но грешить ты не можешь.
— Нет, — просто ответил он. — Давным-давно я выбрал Творца.
— Господи, неужели ты не можешь сказать мне…
— Пока что не могу, может быть, не скажу никогда, — ответил серафим. — Я здесь, молодой человек, не для того, чтобы пересказывать тебе историю Творца и Его ангелов. Я здесь для того, чтобы постичь тебя, направлять тебя на новом пути, требовать от тебя верной службы. Пока что адресуй свои вопросы космического масштаба Небесам, и перейдем к работе, какую тебе предстоит исполнить.
— О, дай мне мира и времени, чтобы я мог расплатиться за свои грехи, достаточно мира и времени…
— Да, вспоминай эти слова, — произнес он, — там, куда я тебя отправлю, потому что тебя ждет сложное задание. На этот раз ты отправишься не в Англию и не в тот век, а в другое время и место, где детям Господа, иудеям, живется и легче и в то же время труднее.
— Значит, мы отвечаем на молитвы иудеев?
— Да, — ответил он, — на этот раз молодой человек по имени Виталь, он молится с отчаянием и неистовством, надеясь на помощь, и ты придешь к нему. Тебя ждет запутанная загадка, которую в силах разрешить только ты. Но поспешим. Нам пора отправляться в путь.
В тот же миг веранда гостиницы осталась позади.
Понятия не имею, что увидели при этом окружающие, если увидели хоть что-то.
Я лично знаю только, что мы покинули материальный мир гостиницы «Миссион-инн», реальный мир, где живут Лиона и Тоби, и сейчас же снова оказались высоко под небесами. Если у меня и сохранилось тело, я не ощущал и не видел его. Видел же я только клубящееся вокруг меня влажное белое облако, и время от времени в просветах мелькали блеклые звезды.
Я тосковал о небесной музыке, но ее не было — лишь пение ветра, стремительного, освежающего, как будто смывающего с меня все мысли, какие приходили в последнее время.
Внезапно я увидел, как подо мной расстилается громадный, показавшийся бесконечным город, город с куполами садами на крышах, с высокими башнями и крестами под слоем вечно пребывающих в движении облаков.
Малхия был со мной, но я не видел его, точно так же как не видел себя. Зато я узнавал знакомые холмы и изящные сосны Италии, и я понял, что мне именно сюда, хотя пока еще не знал, в какой из городов.
— Под нами находится Рим, — пояснил Малхия. — На папском престоле сидит Лев X. Микеланджело, которому до смерти надоело расписывать потолок громадной капеллы, трудится над дюжиной других заказов и уже скоро приступит к возведению собора Святого Петра. Рафаэль в расцвете славы расписывает свои Лоджии, которые увидят за последующие века миллионы людей. Но все это неважно тебе, я не дам тебе ни одной лишней минуты, чтобы ты мог взглянуть на папу или его свиту, потому что ты послан сюда, как и всегда, к одному-единственному человеку. Этот молодой человек, Виталь де Леон, молится истово и горячо, и с такой же страстью молятся за него другие, буквально штурмуют Небесные Врата.
Мы снижались, все ближе и ближе становились сады на крышах, купола и колокольни, и наконец мы увидели лабиринт изогнутых переулков и лестниц, какой представляли собой улицы Рима.
— Ты и сам в этом мире будешь иудеем по имени Тоби. Ты, как уже скоро выяснится, лютнист, и пусть это послужит подсказкой, какие из твоих многочисленных талантов придется задействовать, чтобы разрешить загадку. Пока что ты просто известен как человек хладнокровный и невозмутимый, способный принести утешение своей музыкой, поэтому тебя встретят с радостью.
Будь храбрым, будь любящим и открытым для тех, кто нуждается в тебе, в особенности для нашего пылкого и павшего духом Виталя: он по своей природе человек верующий, поэтому так горячо молит о помощи. Я, как и всегда, рассчитываю на твой острый ум, хладнокровие и изобретательность. Но в той же степени я рассчитываю на твое щедрое и искушенное сердце.
5
Как только я вышел на маленькую площадь перед огромным каменным палаццо, толпа расступилась, словно только меня и ждали.
Здесь была не та озлобленная толпа, которая встретила меня в Англии в последнее мое путешествие с Малхией, но, совершенно очевидно, что-то назревало, и я оказался сразу в гуще событий.
Почти все собравшиеся были иудеи, во всяком случае, так мне показалось, поскольку у многих на одежде был нашит желтый кружок, а у некоторых с подолом длинных бархатных накидок свисали синие кисточки. Это люди богатые, люди, обладающие влиянием, об этом говорила не только их одежда, но и манеры.
Что касается меня, я был в тонкой тунике из тисненого бархата (рукава с разрезами, сквозь которые виднелась серебристая подкладка), в ярко-зеленых чулках, с виду довольно дорогих, в высоких кожаных сапогах и кожаных же перчатках, отороченных красивым мехом. За спиной болталась на кожаном ремешке лютня! И у меня тоже имелась круглая желтая нашивка на одежде. Увидев ее, я вдруг ощутил собственную уязвимость, какой никогда в жизни не испытывал.
Волосы у меня спадали до плеч, светлые, волнистые, и я был больше озабочен тем, чтобы узнать себя в таком виде, чем тем, что может сделать собравшаяся толпа.
А все вокруг вдруг расступились передо мной, указывая на ворота дома, за которыми виднелся освещенный двор.
Я знал, что мне туда и надо. Никаких сомнений. Но не успел я дотянуться до веревки колокольчика или позвать хозяина, как от толпы отделился один старик и преградил мне путь.
— Ты входишь в этот дом на свой страхи риск, — проговорил он. — В нем обитает диббук. Мы трижды собирали старейшин, чтобы изгнать демона, но потерпели неудачу. Однако же упрямый молодой человек, живущий в этом доме, не желает его покидать. И вот теперь общество, некогда безоговорочно доверявшее Виталю и уважавшее его, начинает относиться к нему со страхом и недовольством.
— Все равно, — отвечал я. — Я пришел, чтобы с ним повидаться.
— Это не принесет нам ничего хорошего, — проговорил еще один человек из толпы. — И даже если ты станешь играть на лютне для его пациента, происходящее под этой крышей все равно не остановить.
— Что же вы тогда посоветуете сделать? — спросил я.
Со всех сторон послышались нервные смешки.
— Держись подальше от этого дома, держись подальше от Виталя де Леона, пока он не решится уйти из этого дома, а его владелец — разобрать его по кирпичику.
Дом казался настоящей громадой, четырехэтажный, с круглыми арочными окнами, и подобное предприятие представлялось мне совершенно безнадежным.
— Говорю тебе, здесь поселилось неведомое зло, — произнес еще один человек. — Неужели ты не слышишь? Неужели не слышишь, какой шум стоит внутри?
Я действительно слышал грохот, доносившийся из дома. Звук был такой, словно вещи швыряют об пол. Вроде бы разбилось что-то стеклянное.
Я заколотил в ворота. Затем заметил веревку колокольчика и как следует подергал за нее. Если колокольчик и зазвонил, то где-то в глубине дома.
Когда ворота наконец открылись, толпа попятилась. На пороге стоял молодой человек примерно моих лет, с густыми черными кудрями до плеч и глубоко посаженными темными глазами. Одет он был так же изысканно, как и я: туника на шелковой подкладке, чулки, на ногах туфли из марокканской кожи.
— О, как хорошо, что ты пришел, — обратился ко мне темноглазый молодой человек и, не сказав остальным ни слова, повлек за собой во двор перед домом.
— Виталь, покинь этот дом, пока не случилось самое худшее, — произнес кто-то из толпы.
— Я не стяну спасаться бегством, — ответил Виталь. — Меня никто не прогонит отсюда. Кроме того, дом принадлежит синьору Антонио, а он мой покровитель, и я исполняю все, что он прикажет. Никколо же, как вам известно, его сын.
Ворота захлопнулись, тяжелые створки сомкнулись, и их заперли на засов.
Старый слуга стоял рядом с нами, он держал свечу, прикрывая пламя костлявыми пальцами.
Во двор дома лился пронзительно-яркий дневной свет, и, только двинувшись вверх по широким каменным ступеням, мы оказались в тени, и нам пригодился маленький путеводный огонек.
Дом походил на сотни итальянских домов: улице он показывал лишь грязноватые стены с окнами, зато внутри был достоин наименования «палаццо». Меня ошеломили одни только размеры и добротность строения, пока мы проходили через анфиладу просторных сияющих комнат. Я успел заметить прекрасные фрески на стенах, великолепную мраморную плитку на полу, роскошные темные гобелены.
Откуда-то донесся оглушительный грохот, и наша маленькая процессия замерла.
Старый слуга забормотал какую-то молитву на латыни и перекрестился, что меня удивило, зато молодой человек держался бесстрашно и вызывающе.
— Он не выгонит меня из дома! — произнес Виталь. — Я узнаю, чего ему нужно. А что касается Никколо, то я найду способ его исцелить. На мне нет проклятия, и я не отравитель!
— Так в этом тебя обвиняют? В том, что ты отравил пациента?
— Все беды из-за призрака. Если бы не явился призрак, никто не стал бы меня ни в чем подозревать. И из-за призрака же я не могу уделять должное внимание Никколо, хотя обязан заниматься только им. Я рассказал всем, что ты придешь к Никколо играть на лютне.
— Так пойдем же к нему, и я поиграю, как ты и просил меня.
Виталь в нерешительности поглядел на меня, и в этот миг снова раздался нестерпимый грохот, доносившийся, кажется, из подвала.
— Ты веришь, что там диббук? — спросил он.
— Не знаю.
— Пойдем ко мне в кабинет, — предложил он. — Немного поговорим, прежде чем идти к Никколо.
Теперь звуки неслись со всех сторон: скрипели двери, и внизу как будто кто-то ходил, тяжело ступая.
Наконец мы прошли через двустворчатые двери кабинета, и слуга поспешно зажег для нас еще свечей, потому что ставни на окнах оказались закрыты. Комната была полна книг и бумаг, я успел заметить стеклянные шкафы со сложенными друг на друга томами в кожаных переплетах. Некоторые книги отпечатаны на станке, некоторые — нет. На многочисленных низких столиках лежали раскрытые, написанные от руки фармакопеи и листы бумаги, испещренные неразборчивым почерком, а в центре комнаты стоял письменный стол.
Молодой человек жестом предложил мне устроиться в римском кресле у письменного стола. Сам он тоже сел, облокотился на стол и закрыл лицо ладонями.
— Я не думал, что ты придешь, — проговорил он. — Я понятия не имел, кто в Риме захочет музицировать для моего пациента теперь, когда я так опозорен. Лишь отец больного, мой добрый друг синьор Антонио, верит, что я обязательно помогу его сыну.
— Я сделаю все, что от меня требуется, — заверил я. — Интересно, не может ли лютня успокоить этого надоедливого духа?
— Гм, любопытная мысль, — задумался Виталь, — однако в наши дни, когда господствует Священная Инквизиция, неужели кто-нибудь рискнет зачаровать демона? За это нас обвинят в колдовстве и чернокнижничестве. Кроме того, ты необходим мне у постели больного.
— Считай меня ответом на свои молитвы. Я буду играть для твоего пациента и сделаю все возможное, чтобы помочь тебе избавиться от призрака.
Виталь долго глядел на меня в задумчивости, а затем произнес:
— Тебе можно доверять. Чувствую, что можно.
— Прекрасно. Разреши же мне тебе послужить.
— Но сначала выслушай мой рассказ. Он будет недолгим, мы сейчас же приступим к делу, но позволь мне объяснить, как все случилось.
— Да, расскажи мне все.
— Синьор Антонио вместе с Никколо, своим сыном, привезли меня сюда из Падуи. Никколо стал самым лучшим моим другом, хоть я иудей, а они не евреи. Я учился на врача в Монпелье, именно там я и познакомился с отцом и сыном и сейчас же занялся переводами медицинских трактатов с иврита на латынь для синьора Антонио, библиотека которого раз в пять больше этой и составляет смысл его жизни. Мы с Никколо вместе учились, вместе бывали на пирушках, затем вместе уехали в Падую, а затем сюда, в Рим, и синьор Антонио поселил меня в этом доме, приготовленном для Никколо. Дом предназначался для Никколо и его невесты, однако в первый же вечер, когда я преклонил колени и помолился, здесь появился призрак.