Нигде более мы не заметили ничего примечательного. Неприветливый маленький задний двор был обнесен высокой стеной. Камни, которыми он был вымощен, казались сырыми, и на покрывавшей их влажной пыли и въевшейся копоти оставались бледные следы. Тут моим глазам представилось первое чудо из тех, что происходили в этом чудесном обиталище: прямо передо мной, вдруг, будто сам собой, проступил отпечаток ноги. Я остановился, схватил своего слугу за руку и указал ему на след, когда к прежнему отпечатку добавился еще один. Мы наблюдали это оба. Я поспешил к этому месту — след не исчезал, маленький, словно оставленный детской ступней, но слишком блеклый, чтобы сказать определенно. Однако нам показалось, что нога была босая. Лишь только мы перешли к противоположной стене, следы перестали появляться и более не проступали, хотя мы возвратились на прежнее место.
Мы вновь поднялись по лестнице и прошли в комнаты бельэтажа — в обеденную залу, маленькую гостиную, выходившую во Двор, и еще одну комнату, которая, скорее всего, предназначалась для лакея — там было тихо, как в могиле. Затем мы осмотрели парадные гостиные, которые выглядели свежими и новыми. В одной из них я опустился в кресло. Ф. поставил подсвечник с зажженной свечой, освещавшей комнату, на стоявший рядом столик. Я приказал ему затворить дверь. Едва он отвернулся, чтобы выполнить мое приказание, как стул, стоявший у противоположной стены, Двинулся вперед медленно и бесшумно, остановившись примерно в ярде от того места, где я сидел.
— Да это лучше, чем столоверчение, — сказал я, смеясь, и словно в ответ на мой смех собака повернула голову и завыла.
Возвратившийся Ф. ничего этого не видел, так как был занят тем, что успокаивал собаку. Я не спускал глаз со стула и, кажется, различал на нем голубоватую зыбкую тень, очертаниями своими напоминавшую человеческую фигуру, однако столь неопределенную, что трудно было довериться собственным глазам. Собака успокоилась.
— Верни на место стул, что стоит напротив меня, — приказал я Ф.
Ф. повиновался.
— Это вы, сэр? — спросил он, резко обернувшись.
— Что я?
— Да вот, меня что-то ударило. Сюда, в плечо, причем довольно сильно — я это ясно почувствовал.
— Нет, не я. Но тут и без нас есть фокусники, и хотя мы, может статься, не разгадаем всех их фокусов, их-то мы поймаем, прежде чем позволим напугать себя.
Мы не стали задерживаться в гостиных — правду сказать, в них было так пронизывающе сыро и промозгло, что я был рад подняться наверх к огню, к камину. Двери гостиной мы заперли на ключ — замечу, что об этой предосторожности мы не забывали ни в одной из нижних комнат, осмотренных нами. Спальня, которую выбрал для меня слуга, была лучшей комнатой на этаже. Внушительных размеров кровать с четырьмя колонками стояла напротив камина, в котором горело яркое пламя; слева между кроватью и окном виднелась дверь, которая вела в комнату, избранную моим слугой для себя.
То была маленькая комнатка с диваном-кроватью, не имевшая выхода на лестничную площадку; других дверей, кроме тех, которые соединяли ее с моей предполагаемой спальней, не было. По обе стороны камина виднелось по стенному шкафу без запора, уходившему в стену и оклеенному теми же тускло-коричневыми обоями, что и вся комната. Мы заглянули в эти шкафы и ничего там не нашли, кроме крючков для женских платьев, — ровно ничего. Мы решили простучать стены, с виду основательные — то были наружные стены здания. Завершив осмотр всех этих помещений погревшись несколько у камина и закурив сигару, я вновь в сопровождении Ф. двинулся дальше — продолжать свою рекогно сцировку. На лестничной площадке мы обнаружили еще одну дверь — крепко запертую.
— Сэр, — слуга мой не мог скрыть своего удивления, — когда я раньше сюда приходил, я отпер все двери, и эту тоже, она не могла закрыться изнутри, потому что…
Не успел он договорить, как дверь, к которой никто из нас не прикоснулся, тихо отворилась. Мы одновременно взглянули дру на друга — одна и та же мысль пронеслась в голове: возможно дело не обходится без человеческого вмешательства. Я поспешил вперед, мой слуга не отставал от меня. Мы очутились в унылой комнатке без мебели; там не было ничего, кроме пустых коробок и плетеных корзинок с крышками, наваленных в одном из углов; ставни были закрыты, ни второй двери, ни камина, ни даже ковра на полу не было, сам же пол казался очень старым, шероховатым, изъеденным древоточцем, его явно не раз пытались починить и подправить, о чем свидетельствовали более светлые дощечки-заплаты, но никаких следов живого существа или какого-либо места, где оно могло бы прятаться, найти не удалось. Пока мы стояли, озираясь, дверь, через которую мы вошли, затворилась так же бесшумно, как только что открылась, — мы оказались взаперти.
В ту минуту я впервые ощутил невыразимый страх — озноб побежал по спине, но мой слуга не испугался.
— Не надеются же они поймать нас в ловушку, такую утлую дверь я могу вышибить ударом сапога.
— Сперва попробуй отворить ее рукой, — сказал я, стряхнув с себя наваждение, — а я тем временем открою ставни и посмотрю, что там снаружи.
Я отодвинул засов — окно выходило во внутренний дворик, который я уже описывал, под окном не было ни единого выступа — отвесная стена и только. Ни одна живая душа, выбравшаяся из этого окна, не могла обрести какую-либо точку опоры, кроме каменных плит двора.
Тем временем Ф. тщетно пытался открыть дверь. В конце концов он обернулся ко мне и попросил разрешения применить силу. Отдавая должное моему слуге, не могу не засвидетельствовать, что он не только не поддался суеверному страху, но, напротив, выказывая спокойствие, мужество и какой-то веселый задор в обстоятельствах столь необычных, вызывал мое восхищение, и я не мог не поздравить себя с тем, что обзавелся спутником, во всех отношениях достойным предстоящего испытания. Я охотно дал ему требуемое разрешение. Но хотя он был замечательно крепкий мужчина, сила помогла ему так же мало, как и более деликатные усилия: даже от самых отчаянных ударов дверь не дрогнула. Он начал задыхаться и вынужден был капитулировать. Попробовал свои силы и я, но с тем же результатом.
Как только я прекратил свои попытки, я вновь ощутил, что содрогаюсь от страха, на сей раз еще более холодного и неотступного. Мне казалось, будто какие-то таинственные ядовитые испарения подымаются из щелей этого шероховатого пола, отравляя воздух и угрожая моей жизни. Вдруг дверь отворилась — как бы по своей воле, неспешно и бесшумно. Мы ринулись на лестничную площадку. Оба мы заметили, как большое белесое световое пятно — величиной с человеческую фигуру, бесплотное, лишенное определенных очертаний, мелькнуло перед нами и поплыло по лестнице, ведущей на чердак. Я двинулся вслед за пятном, мой слуга не отставал от меня. Свернув вправо от площадки, оно скользнуло в небольшую мансарду, дверь которой стояла нараспашку. Я тотчас проследовал за ним. Оно ужалось до небольшого шарика, невероятно яркого и четкого, который на мгновенье задержался на стоявшей в углу кровати, затрепетал и сгинул. Мы подошли поближе — то было ложе с пологом, из тех, что непременно встретишь в чердачных комнатках для слуг. На стоявшем рядом комоде лежала старая выцветшая шелковая косынка с забытой иглой в незатянутой прорехе. Должно быть, эта припорошенная пылью косынка принадлежала недавно умершей старухе — то явно была ее спальня.
Из любопытства я выдвинул ящик комода — там хранились кое-какие женские мелочи и два письма, перевязанные узкой линялой желтой ленточкой. Мне достало дерзости присвоить эти письма. Больше не было ничего, достойного упоминания, свет также более не появлялся. Но, повернувшись уходить, мы ясно услыхали перестук шагов — кто-то шел очень близко перед нами. Мы осмотрели и другие чердачные помещения (всего их было четыре), и кто-то так же шел, слегка опережая нас. Мы решительно ничего не видели, но звуки не замирали. В руке у меня были письма и, когда я спускался по лестнице, кто-то — я это ясно ощутил — обхватил мое запястье и осторожно потянул письма из моей ладони. В ответ я лишь крепче сжал кулак, и руку отпустили.
Мы снова очутились в моей спальне, и тут я обнаружил, что собака не сопровождала нас в наших перемещениях, а лежала дрожа, прижавшись чуть не к самому камину. Мне не терпелось прочесть письма. Пока я читал, слуга открыл ящичек, в который он упаковал указанное мной оружие, достал и положил его на столик у изголовья моей кровати, после чего принялся успокаивать собаку, которая, казалось, не замечала его усилий.
Письма, короткие, с проставленными датами, писаны были ровно тридцать пять лет тому назад то ли любовником к своей возлюбленной, то ли мужем к молодой жене. И не одна только манера выражаться, но и прямое упоминание предыдущего плавания показывали, что автор был мореплавателем. И почерк, и правописание выдавали в нем человека не слишком образованного, однако язык писем дышал силой. В словах сердечной склонности прорывалось своеобразное, грубоватое и пламенное чувство. То и дело встречались темные намеки на некое таинственное обстоятельство, но не любовного, а, видимо, преступного характера. «Нам надобно любить друг друга, — запомнилась мне одна фраза, — ведь как нас станут ненавидеть, если все выплывет». И в другом месте: «Сделанного не воротишь. Я повторяю, против нас нет никаких улик, разве что мертвые оживут», — последнее было подчеркнуто и более ясным женским почерком сбоку было прибавлено: «Они оживают!» В конце письма, помеченного более поздней датой, значилось: «Утонул в море 4-го июня, в тот день, когда…», — почерк был тот же, женский.
Дочитав письмо, я задумался над его содержанием. Однако опасаясь, что увлекшие меня мысли пагубно скажутся не душевном равновесии, я исполнился решимости привести свой ум в надлежащее состояние, чтобы сопротивляться любым чудесам, какие явит мне грядущая ночь. Приободрившись, я положил письма на стол, помешал в камине огонь, горевший по-прежнему ярко и весело, и раскрыл томик Маколея. Примерно до половины одиннадцатого ничто и нарушало моего спокойствия. Затем я бросился на кровать не раздеваясь, слуге я разрешил удалиться в его комнату, предупредив, чтобы он был настороже. Я приказал ему отворить дверь, соединявшую наши комнаты. Оставшись в одиночестве, я переставил две свечи, горевшие на столе, к изголовью своей кровати. Часы я положил рядом с оружием и вновь спокойно принялся за Маколея.
Напротив меня ярко светилось пламя, на каминном коврике дремала моя собака. Так прошло минут двадцать, когда вдруг щеки моей коснулась струя необычайно холодного воздуха, словно от сквозняка. Я подумал было, что дверь, которая находилась справа от меня и вела на лестничную площадку, открылась, но нет, она была затворена. Поглядев налево, я увидел, что пламя свечей качнулось, как от порыва ветра. И в тот же миг часы, лежавшие рядом с револьвером, мягко соскользнули со стола — взявшей их руки не было видно — и исчезли. Вскочив, я одной рукой схватился за револьвер, другой — за кинжал. Я вовсе не желал, чтобы мое оружие постигла судьба часов. Вооружившись, я стал осматривать пол вокруг — часов нигде не было видно. Три медленных, громких, отчетливых удара раздались у изголовья кровати. Слуга крикнул из своей комнаты: «Это вы, сэр?»
— Нет, будь начеку.
Собака забеспокоилась и села, быстро оттягивая назад и настораживая уши. На меня она глядела так пристально и странно, что на минуту я позабыл обо всем на свете, кроме нее. Она медленно поднялась — шерсть на ней встала дыбом, и застыла, будто окаменев, с меня она не сводила того же дикого взгляда. Но мне некогда было подойти и посмотреть, что с ней, — из комнаты выскочил мой слуга, и если мне когда-нибудь случалось видеть ужас на человеческом лице, то это было в ту минуту. Доведись мне встретить Ф. на улице, я не узнал бы его, так переменились все его черты. Он стремительно пронесся мимо, шепча почти беззвучно: «Скорей! Скорей! Оно гонится за мной!» — домчался до дверей, ведущих на лестничную площадку, распахнул и устремился вниз. Я невольно поспешил за ним следом, призывая остановиться, но он, не замечая ничего вокруг, несся вниз по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек и вцепившись в перила. Стукнула входная дверь и тотчас захлопнулась. Я остался один в доме, где властвовали привидения.
С минуту я пребывал в нерешительности, не последовать ли мне за Ф., однако гордость, равно как и любопытство воспрепятствовали столь позорному бегству. Я возвратился в свою комнату, затворил за собой дверь и осторожно прошел во внутреннюю спальню, но не обнаружил там ничего такого, что объясняло бы ужас моего слуги. Я вновь внимательно обследовал стены, желая проверить, нет ли там потайной двери, но не нашел ни малейшего признака таковой — в тускло-коричневых обоях, которыми были оклеены стены, не видно было ни единого шва. Значит, Существо, так напугавшее его, кем бы оно ни было, не могло пробраться туда иначе, чем через мою спальню.
Я вернулся к себе, захлопнул и запер на ключ дверь, которая вела во внутреннюю комнатку и, встав на каминный коврик, внутренне собрался в ожидании дальнейшего. Тут я заметил, что собака, подкравшись к выступу в стене, так тесно к нему прижалась, словно старалась пройти сквозь стену в полном смысле слова. Я подошел и заговорил с ней, но несчастное животное явно не помнило себя от страха — она обнажила зубы, заворчала, из пасти потекла слюна; коснись я ее, она, несомненно, укусила бы меня. Казалось, она меня не узнавала. Если вы видели в зоологическом саду, как забивается в угол и съеживается кролик под взглядом змеи, вы легко вообразите, что происходило с моей собакой. Увидев, что все мои старания успокоить ее тщетны, и опасаясь, что в нынешнем состоянии ее укус может быть опасен, как при бешенстве, я предоставил ее самой себе, и, положив оружие на стоявший у камина столик, сел в кресло и вернулся к Маколею.
Чтобы читателю не показалось, будто, добиваясь его одобрения, я приписываю себе слишком большое мужество или, вернее, хладнокровие, я, с его разрешения, отвлекусь от своего повествования и позволю себе несколько замечаний эгоистического свойства.
Поскольку я сохранял присутствие духа или так называемое мужество, которое было основано на полном знании обстоятельств, я должен признаться, что уже давно пристально следил за всеми экспериментами касательно сверхъестественного. Я был свидетелем многих необыкновенных явлений в разных частях света, явлений, в истинность которых вы бы ни за что не поверили, расскажи я о них, либо приписали бы их вмешательству потусторонних сил. Собственная моя теория сводится к тому, что сверхъестественного не бывает, и то, что называют таковым, не более чем природные закономерности, действия которых мы пока не знаем. И потому, предстань передо мной привидение, я бы не сказал: «Что ж, значит, сверхъестественное существует», а скорей заметил бы: «Итак, вопреки общепринятому мнению существование привидений согласуется с законами природы, и, следовательно, это не сверхъестественное явление».
К тому же для всего, что мне до сих пор случалось наблюдать, и уж, несомненно, для всех тех чудес, которые любители таинственного в нашем веке объявляют подлинными фактами, непременно требуется вмешательство реальной физической силы. Вы до сих пор встретите на континенте чудодеев, которые утверждают, будто умеют вызывать духов. Положим на мгновенье, что они правы, но и тогда в этом участвует живой чудодей из плоти и крови, являясь тем физическим посредником, благодаря врожденным особенностям которого мы с помощью органов чувств воспринимаем некоторые странные события.
Положим также, что рассказы о явлении Духа в Мексике, о музыкальных и других звуках, о словах, написанных невидимой рукой, о мебели, которая передвигается сама собой, о руках без тела, которые можно видеть и осязать, — правдивы, но и во всех этих случаях не может не быть медиума, живого существа, чьи врожденные способности позволяют ему воспринимать эти явления. Oдним словом, во всех таких чудесах — если исключить случаи обмана — должна участвовать живая особь, вроде нас с вами, благодаря которой или с помощью которой чудеса эти совершаются в присутствии других людей. Так же обстоит дело с ныне широко известными явлениями гипноза или электробиологии, когда на сознание человека, испытывающего такое воздействие, влияет живой, физический посредник. И даже если согласиться с тем, что гипнотизируемый может выполнить волю или поддаться пассам своего гипнотизера, находящегося на расстоянии сотен миль, это хотя и ослабленная, но все же ответная реакция на действия человеческой особи; действия эти осуществляются через какой-то физический флюид — назовите его электрическим, или одическим, или каким угодно, — который обладает способностью преодолевать пространство и обходить препятствия и тем самым передаваться от одного человека к другому.